— Давай! — крикнул он. — Давай, сражайся как мужчина!

Размытая фигура скрытно двигалась среди деревьев вдоль линии хребта. Двадцать пять, может быть, тридцать футов над ним.

Лиам ждал. Ветер и снег мешали выстрелу. Его руки стали как ледяные глыбы. Подкрадывающийся холод давил все сильнее.

Выстрел расколол воздух. В пятнадцати футах от Лиама с дуба осыпалась кора. Второй и третий выстрелы разорвали сосны в десяти футах правее от него. На него посыпались ошметки коры и сосновые иголки.

— Охотник всегда побеждает! — крикнул Пайк с вершины оврага.

Лиам ждал, пока не заметил движение. Вот. Он выдохнул, слегка сдвинулся, и AR-15 дважды рявкнула. Раскаленные гильзы упали дымящимися в снег.

Проклятие Пайка поглотила буря, когда он падал. Лиам искал его через прицел. К тому времени, как он его нашел, Пайк успел подняться и скрылся за деревьями.

Он хромал. Лиам ранил его в ногу. Насколько сильно, он не мог сказать.

— Выходи! — крикнул Лиам. Холод обжигал легкие, ветер выхватывал его голос и уносил прочь. — Покажись, трус!

— Ты проиграл! — крикнул Пайк из-за деревьев. — Ты уже проиграл!

Лиам ждал, не дыша, готовый стрелять. Стоит Пайку только показаться, и он будет мертв.

Никакого движения с вершины хребта. Никаких звуков, кроме скрипа деревьев и стона ветра.

Снег падал Лиаму на лицо и глаза. Он смахнул хлопья, сердце защемило в груди, нехорошее предчувствие пронеслось по его телу. «Давай, давай».

Пайк не выходил. Он не показывался.

А зачем ему это? Лиам не его цель. Лиам не был его конечной целью.

Все, что требовалось Пайку, это убрать Лиама с дороги. Он выполнил эту задачу. Пайка здесь уже не было.

Лиама пронзил такой гнев, какого он никогда не испытывал. Ярость смешалась с изнуряющим страхом. Не за себя, нет, никогда за себя.

Чудовище направлялось к Ханне.

На этот раз Лиам ничего не мог сделать, чтобы его остановить.

Джулиан

День двадцать первый

Джулиан и Розамонд стояли в ее просторной кухне, с белыми глянцевыми шкафами, гладким мрамором и блестящей высококлассной техникой. Они стояли лицом друг к другу по разные стороны острова.

— Что, черт возьми, только что произошло? — спросила Розамонд у Джулиана. — Почему у меня на руках два трупа?

Джулиан все еще был в куртке, шапке и перчатках. Снег осыпался с его ботинок на полированный деревянный пол. Он вдыхал восхитительный аромат готовящейся пиццы, доносящийся из духовки.

Тепло омывало его лицо. Электрические лампы излучали мягкое теплое свечение. Розамонд постоянно держала генераторы включенными, чтобы подпитывать солнечную энергию.

Наступил вечер. Окна были темными. Снаружи таились холод, ветер и снег.

Ничто не могло проникнуть в этот дом, где все казалось нетронутым хаосом, как муха, пойманная в янтарь. Мебель чистая, полки вытерты, все безупречно, как и его мать.

Здесь по-прежнему включался и выключался свет, а вода лилась из крана по команде. Прошло всего три недели, а горячий душ уже казался чудесным, драгоценным даром.

Свежий гнев вспыхнул в нем, когда он рассказал о нападении на Дэррила Виггинса и попытке горожан захватить дом в «Винтер Хейвене».

— Они думают, что заслуживают «Винтер Хейвен». Они хотят его для себя.

Розамонд сцепила пальцы на столе. Ее отполированные алые ногти сверкнули на свету.

— Понятно.

— Они его не заслуживают. Они могли бы купить один из этих домов много лет назад. Но не купили. Это их выбор. Теперь им придется с этим жить. Все остальные здесь заслужили это. Именно мы находимся на передовой, чтобы сохранить город в безопасности. Самое меньшее, что мы можем сделать, это дать людям из совета и ополченцам крышу над головой.

— Не все это понимают.

Джулиан снял перчатки и засунул их в карман.

— Мы должны просто дать им умереть с голоду. Зачем мы так стараемся, чтобы их прокормить, если они отвечают нам подобным образом?

— Это наш город, — тихо сказала Розамонд. — Наши люди. Это наша работа — моя работа — обеспечивать их. Пока я в состоянии, я буду это делать. — Выражение ее лица ожесточилось. — Но при этом я не буду стоять в стороне и позволять им вредить друг другу и вести себя как избалованные дети.

— Что ты собираешься делать?

Таймер духовки пискнул. Розамонд достала из ящика кухонные рукавицы. Открыв духовку, она вытащила противень с пиццей и поставила его на плиту остывать.

Сыр аппетитно пузырился. Уловив дразнящий запах, желудок Джулиана заурчал.

Она стянула рукавицы и вернула их в ящик.

— Знаешь, по чему я скучаю больше всего? По салату. Чего бы я сейчас не отдала за миску смешанной зелени, политой бальзамическим уксусом.

Он всегда ненавидел салат.

— Что будет дальше?

Его мать подошла к большому холодильнику из нержавеющей стали и открыла морозильную камеру. Морозилка была забита продуктами — фруктами, овощами, мясом и мороженым. Джулиан знал, что в гараже у нее есть еще две морозильные камеры, и обе они ломятся от продуктов. Не говоря уже о ящиках в подвале.

Она достала пакет замороженной клубники и буханку чесночного хлеба и поставила их на мраморный остров.

— Передай людям Саттера, чтобы они прекратили кормить всех, кто участвовал в нападении. И их семьи.

— Это сработает. Вот только есть одна проблема. Эти конкретные семьи не пойдут в общественный распределительный центр в средней школе.

— В каком смысле?

— Они получают всю бесплатную еду, которую хотят, от Аттикуса Бишопа.

Рот его матери дернулся. Кожа вокруг глаз натянулась.

— Это проблема только из-за тебя.

Джулиан ничего не мог с собой поделать; он вздрогнул.

— Ты должен был остановить Бишопа несколько недель назад.

Негодование вскипело в нем.

— Я остановил! Я пытался! Откуда мне было знать...

— В этом-то и проблема? Ты никогда не знаешь. Ты никогда не планируешь. Ты никогда не продумываешь все до конца. Ты просто действуешь — необдуманно и опрометчиво, не обращая внимания на последствия. У всех действий есть последствия, Джулиан. Они как домино, одно падает за другим. Если ты не знаешь, куда именно упадет последняя костяшка, значит, ты действуешь вслепую. Самые сильные лидеры — те, которые остаются в живых, те, которые оставляют настоящее наследие — они никогда не действуют необдуманно. Они никогда не действуют вслепую. Они точно знают, что они делают и почему, на каждом шагу. Понимаешь?

— Да! — защищаясь, воскликнул Джулиан, гнев пронзил его насквозь. — Конечно.

Долгое мгновение она молчала. Открыла упаковку чесночного хлеба, вытащила его и поставила в духовку. Она достала большую миску из шкафа рядом с раковиной и высыпала в нее ягоды.

Джулиан ждал с едва сдерживаемым нетерпением. Он переминался с ноги на ногу, сжимая руки в кулаки. Он хотел защититься, объяснить свои действия, возложить вину на кого-то — на кого угодно, только не на себя.

Он старался сдержать свой гнев, прикусив язык так сильно, что почувствовал вкус крови. Он знал, что лучше не отвлекать мать, когда она в таком состоянии — использует свое молчание как оружие, чтобы подавить его.

Сработало, как обычно. Его лицо горело от унижения. Джулиан чувствовал себя маленьким и бессильным, как букашка, корчащаяся под ее большим пальцем.

Наконец, она остановила свой взгляд на нем. Мать поджала губы и опустила брови, ее глаза сделались острыми, как лед. Взгляд выражал сильное недовольство, глубокое отвращение.

Он ненавидел этот слишком знакомый взгляд. Презирал его. На секунду он представил, как стирает это выражение с ее самоуверенного лица. Как это должно быть приятно. Как придаст сил.

Его мать многозначительно вздохнула.

— Гэвин разобрался бы с этой проблемой. Он умел пользоваться скальпелем, а не молотком. Он всегда знал, что делать.

Ревность глубоко засела в его душе. Джулиан вспыхнул.