Квинн видела, как она умирает.

Максин издала еще один высокий, пронзительный горестный вопль. Этот звук пронзил сердце Квинн.

Она резко вдохнула. Волна головокружения прокатилась по ее телу, ужасные воспоминания затопили разум. Она попыталась вытеснить их, восстановить контроль.

— Как она могла погибнуть? — Миссис Бернштейн плакала. — Как она может быть мертва?

Ее муж наклонился над ней и помог встать на ноги. Он обнял ее за талию и зашептал ей что-то в ухо. Она положила голову ему на плечо, продолжая рыдать, и позволила увести себя.

Люди отошли в сторону, их лица выражали сострадание, жалость и общее горе. Несколько человек похлопали Бернштейнов по рукам, плечам и спинам, когда они проходили мимо. Несколько человек плакали, как мужчины, так и женщины.

— Я так сожалею о вашей потере, — тихо сказала суперинтендант Синклер, ее голос надломился. — Мне очень жаль. — Суперинтендант продолжала говорить, но Квинн едва ее слышала.

У нее в ушах зазвенело. Слова не имели смысла. Слова ничего не значили.

Они не могли облегчить страдания этой женщины. Они не могли вернуть любимых. Они не могли заменить то, что утрачено. И не могли вернуть Хлою и Юнипер.

Солнечные лучи не согревали ее озябшую кожу. Квинн чувствовала холод изнутри. Как будто что-то внутри нее застыло, но грозило расколоться, словно кусок льда.

После того как суперинтендант произнесла еще несколько слов о сообществе, горе и объединении — бла-бла-бла, — она наконец передала мегафон Аттикусу Бишопу.

Толпа затихла в абсолютной тишине. Слышны были только движения тел, тихие рыдания, щебетание птиц.

Аттикус Бишоп возвышался над трибуной. Большой и грузный, он как всегда облачился в черную кожаную куртку поверх гавайской рубашки, усыпанной розовыми цветами. Его смуглая кожа имела пепельный оттенок, глаза сильно покраснели. В одной руке он держал мегафон, а другой проводил рукой по своей афро прическе.

Толпа ждала.

Он прочистил горло. Снова прокашлялся.

Квинн моргнула, отгоняя внезапную влагу в глазах. Она чувствовала отсутствие двух визжащих, энергичных маленьких девочек так, словно это две дыры в ее собственном сердце.

Ее легкие сжались. Стало трудно дышать. Она сжала руки в кулаки.

— Спасибо вам, мои друзья и соседи, — наконец проговорил Бишоп, его голос звучал громко и гулко, но срывался от горя. — Спасибо, что собрались вместе со мной, чтобы оплакать нашу великую утрату сегодня утром. Нет слов, которые могли бы передать трагедию, которая коснулась каждого из нас. Мы потеряли друзей, соседей, сестер… — Он ненадолго закрыл глаза. — И дочерей.

Квинн не могла слушать. Она не могла это слышать. Не могла этого вынести.

Она думала, что хотела быть здесь, но это оказалось ошибкой.

Она должна поскорее убраться отсюда.

Квинн

День восьмой

Народ подступил слишком близко. Квинн оказалась зажатой, отрезанной от свободного пространства. Беспомощной. Пульс стучал в ушах. Перед глазами плясали белые пятна.

Она оступилась, наступила на чью-то ногу.

— Ай!

Квинн обернулась.

Перед ней стояли Уитни Блэр, девушка, с которой она училась в школе, и ее отец, мистер Блэр — тот самый тип, которого Квинн протаранила своей тележкой в «Френдли» всего неделю назад.

Уитни посмотрела на нее и закрыла рот рукой.

— О, мне так жаль, Квинн.

Какого черта именно она извинялась? Это Квинн наступила ей на ногу. Даже суровый мистер Блэр смотрел на нее с жалостью.

— Мне очень жаль, что с тобой случилось, Квинн, — продолжала Уитни, как будто не могла понять, что Квинн просто хочет, чтобы она замолчала. — Наверное, это было просто ужасно. Я так рада, что с тобой все в порядке.

Сердце Квинн забилось сильнее. Неважно, что сочувствие Уитни казалось искренним. Квинн ненавидела жалось. Она ненавидела их всех.

Тяжелый узел эмоций сковал ее сердце, и она почувствовала давление на веки. Еще несколько секунд, и она могла сорваться.

— Я в порядке, — огрызнулась она.

— Но…

— Просто оставь меня в покое.

Сочувствующий взгляд Уитни переместился с Квинн на сцену.

Бишоп замолчал. Внезапная тишина обожгла уши Квинн. Она медленно повернулась, горячий стыд залил ее щеки.

Аттикус Бишоп смотрел прямо на нее. Их взгляды встретились. В его глаза застыла тоска, лицо осунулось от горя. Потеря детей запечатлелась в каждой черточке и поре его лица.

Квинн застыла. Она не могла пошевелиться, не могла дышать.

Бишоп передал мегафон шефу Бриггсу и спрыгнул с платформы на землю. Толпа молча расступилась перед ним. Он подошел к Квинн.

Все остальное исчезло, кроме Бишопа.

Квинн хотела сбежать. Она хотела быть где угодно, только не здесь, лицом к лицу с отцом детей, которых она не смогла спасти.

Глупые слезы щипали глаза, но она не могла их сдержать. Воспоминания пронзили ее мозг, крики и вопли эхом отдавались в голове. Испуганное лицо Юнипер. Хлоя, выкрикивающая ее имя.

Слова стояли в ее горле комом.

— Я не смогла, я пыталась…

Прежде чем она успела сказать что-то еще, Бишоп заключил ее в крепкие объятия. Ее мокрая щека прижалась к его широкой груди. Он обхватил ее массивными руками, закрывая от толпы, ропота и взглядов, тихих рыданий — от всего.

Инстинктивно Квинн напряглась. Попыталась отстраниться.

Он ее не отпустил.

— Моя мать…

— Это не ты. Ты не отвечаешь за нее. Не несешь за нее ответственности.

— Мне жаль, — прошептала Квинн, ее голос приглушенно звучал из-за его кожаной куртки. — Я пыталась вытащить их. Клянусь, я пыталась…

— Мое дитя. — Он опустил голову над ее головой и заговорил тихо, чтобы слышала только она. — Тебе не о чем сожалеть. Совсем.

— Я… не смогла их спасти.

Его сильное тело дрожало. От боли громкий мужской голос звучал глухо.

— Я тоже не смог.

Внутри ее груди что-то освободилось. Ее сердце, как сжатый кулак, медленно раскрылось. Что-то таяло глубоко внутри нее.

Квинн сдалась. Она позволила себе расслабиться в его руках, позволила ему утешить ее. Она ничего не могла с этим поделать. Не могла больше бороться.

Она держалась изо всех сил, пока могла. Вдруг она снова почувствовала себя ребенком, испуганным, подавленным и одиноким.

Майло находился рядом, но он был маленьким мальчиком, которого она защищала. Квинн не могла нагружать его своей собственной травмой.

Бишоп знал, каково это, через что она прошла. Она больше не одинока в этом. Он точно знал, что она чувствует, и ей не нужно даже говорить об этом. Он понимал ее, знал, что она сделала, а что нет, и все равно простил ее.

Бишоп не винил ее за то, что она не смогла спасти девочек. Он не винил Квинн за роль ее матери во всем этом.

А раз он не винил, то, возможно, и остальные не станут.

Она не знала, как долго они простояли, прижавшись друг к другу. Это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме их общего горя и боли. Его сострадание стало утешением, в котором Квинн отчаянно нуждалась. Несмотря на свои собственные страдания, он дарил его свободно.

Наконец, Бишоп отстранился. Он обхватил ее лицо своими большими ладонями. Слезы текли по его лицу. Он не пытался их смахнуть.

— Теперь Юнипер, Хлоя и Дафна в руках Божьих. Им больше не больно. Они больше не боятся. Он сотрет все слезы с их глаз. И не будет уже ни смерти, ни скорби, ни плача, ни боли, ибо все это прошло.

Квинн кивнула. Бабушка верила в Бога, делала все эти церковные вещи, в которых Квинн никогда не находила особой пользы. Но она видела, как это утешало Бишопа, как его вера поддерживала его после трагедии, которая сломила бы любого другого человека.

Что-то в глубине ее души жаждало такого же покоя.

Если Бишоп обрел его после всего, что у него отняли, возможно, он реален. Может быть, это то, что она тоже сможет найти и сохранить.