Тем единственным, что в последнее время занимало все мысли Дэймона, тем, что он только и мог рисовать, тем, что он, наверняка бы видел во снах, если бы только Ангелы умели спать.

– Миленькая привычка, – Люцифер бесшумно опустился рядом.

Угольные перья были почти незаметны в окружающей темноте.

Дэймон продолжил рисовать, не обращая на него внимания, но тот не пожелал просто оставить его в покое:

– Какая техника, какой стиль! А как точно ты передаешь даже самые мельчайшие детали! И у кого ты всему этому научился? Дай-ка угадаю, у одного из своих подопечных?

Карандаш в руке Дэймона замер на месте.

– Точно у какого-нибудь человека, – фыркнул Люцифер, так и не дождавшись ответа, – наверху-то вовсе не ценят искусство. Не понимают всех этих терзаний трепетных душ, излитых на бумаге, или в музыке, или в чем там еще.

Он поднялся и прошелся по качающейся ветке, остановившись на самом ее крае, опасно балансируя, и изредка лениво помахивая своими черными, словно ночь, крыльями. Потом хлопнул себя по лбу, точно ему только что в голову пришла отличная идея, и радостно воскликнул:

– Слушай, я придумал! Может, ты и меня нарисуешь?

Дэймон все так же молчал, лишь пальцы дрогнули, сжимаясь сильнее.

– Молчание – знак согласия. Значит, я могу рассчитывать на портрет? Знаешь, меня никто и никогда не рисовал. Даже не фотографировали ни разу, представляешь? Что же после меня останется потомкам? Да и мне тоже охота иметь свое изображение, хотя бы на память! Так что, нарисуешь?

Люцифер вновь прошелся по ветке, но ответа так и не дождался.

– Что ж, видимо, не нарисуешь, – он притворно вздохнул, – Жаль, очень жаль. Хотя, конечно, зачем тебе меня рисовать? Я же полуседой старикан, а не симпатичная рыжая девчонка.

Рука Дэймона затряслась, и больше всего ему сейчас хотелось воткнуть этот карандаш Люциферу в какое-нибудь мягкое место.

Волны тьмы поднимались из глубин его души, грозя затопить сознание, нашептывая тысячи ужасных вещей, которые он может сделать с этим проклятым Падшим прямо сейчас.

– Что случилось? Я задел тебя? Может, мне уйти?

Люцифер рассмеялся.

– Шучу, конечно же, я шучу! Разве я могу бросить тебя в таком нервозном состоянии? Я слишком добр для этого! Ну, так, выкладывай! Что же столь сильно тебя беспокоит?

Люцифер некоторое время подождал ответа, но, разумеется, Дэймон молчал, изо всех сил стараясь держать себя в руках.

Тогда Люцифер продолжил:

– Эй, разве ты не хочешь поговорить со мной? Обсудить свои проблемы? Разве не слышал мнение экспертов-психологов, Война? Нельзя сдерживать свои эмоции. Это вредно, и в дальнейшем может привести к серьезной психологической травме. Хочешь бесплатный совет? О, конечно же, хочешь, все любят советы, тем более бесплатные. Так вот он: отпусти себя! Дай себе волю. Расслабься и перестань сдерживать свою истинную сущность! Как там сказано? – он задумчиво потер подбородок, делая вид, будто вспоминает.

Потом картинно нахмурился и карикатурно суровым голосом продолжил:

– И пойдет Он по земле, сея кровь, вражду и ненависть! Вроде так. Ну, или наподобие. Никогда не был силен в цитатах.

Карандаш треснул между пальцами, крошками осыпавшись на землю, но Дэймон по-прежнему молчал.

Он не позволит вывести себя из равновесия этому дешевому циркачу.

– Ну вот. И чем теперь ты будешь творить свои картины, спрашивается? – Люцифер с сожалением покачал головой. – А я ведь хотел попросить тебя нарисовать мою милую и нежную Лилит. Хотя, впрочем, мне подойдет и портрет Анжелы. Может, ты дашь мне один из них? Уверен, у тебя их целая куча, и от одного вовсе не убудет! Они же буквально на одно лицо, словно близняшки. Так сильно похожи, что это даже немного пугает.

– Ты точно спятил! Что за бред ты несешь? Не было никакой Лилит! – не выдержав, фыркнул Дэймон.

– Как это не было? – Люцифер, казалось, удивился такому ответу. – Что же я ее просто придумал? Она была, но ты просто не помнишь всего этого.

– Ты точно чокнутый. Городишь невесть что! Лилит...

– Именно Лилит. Почему же я тогда, по-твоему, упал, если не ради любви к ней? – пожал плечами Люцифер.

Он говорил об этом спокойно, как о разумеющихся, и даже доказанных вещах.

– Вот только не смей оправдывать свое падение!

Это стало последней каплей.

Дэймон буквально взревел от ярости, угрожая перебудить и Анжелу, и ее соседей:

– Ты пал от собственной гордыни! От того, что слишком многого возжелал! От того, что посчитал себя особенным и лучшим! От того, что завидовал! И я могу перечислить еще несколько сотен причин, но любовь в них никогда не входила! Ты слишком эгоистичен, слишком надменен, чтобы тебе хоть на секунду было знакомо это чувство!

Однако конец фразы он кричал в темноту. Люцифер улетел, словно его и не было. Лишь мелькнул алой искрой на краю зрения.

Дэймон, не в силах больше сдержать ту черную ярость, бурлившую в глубине его сердца, пару раз с силой, невозможной для простого человека, налетел на, ни в чем не повинное, дерево.

Ему просто необходимо было выплеснуть эмоции в физическое насилие.

С треском на землю осыпалась кора и мелкие щепки, оставив заметный след от удара.

Он старался дышать глубоко, чтобы быстрее успокоиться, но получалось у него с большим трудом.

Мрак кипел в нем, требуя выхода, требуя догнать виновного во всем Люцифера и разобраться с ним.

– Спокойно. Только не делай глупостей, – сам себе проговорил Дэймон, сжимая и разжимая кулаки.

Люцифер задел его своим враньем.

Анжела зашевелилась во сне, пробормотав его имя, и этот простой звук отвлек его, успокоив. Тьма отступила обратно, в самую глубину, недовольно урча. В этот раз он ее победил.

– Упал ради любви. Вот ведь чертов лжец! – окончательно придя в себя, Дэймон с сожалением поглядел на вмятину, выделявшуюся на черной коре.

Ему надо тщательнее себя контролировать. В следующий раз он не поддастся на уловки Люцифера.

Снова присев на ветку, Дэймон разгладил свой рисунок, который все это время продолжал сжимать в руках, а затем спрятал его в сумку.

Небо на востоке светлело, предвещая скорый рассвет. И еще один день, который им предстоит провести за книгами, в попытке найти хоть какую-нибудь подсказку. Ведь если уж Люцифер смог все это начать, то они просто обязан все это закончить.

Только сначала он пожелает доброго утра Анжеле.

Сегодня у Анжелы было сразу несколько причин для радости.

Во-первых, этот день был выходной, а значит, ей не нужно идти в школу, не нужно сидеть на скучных уроках, не нужно слушать нудные лекции преподавателей. И, главное, никто не будет на нее коситься, или шептаться за ее спиной, и не будет гадко рассуждающей о Дэймоне Эприл.

Во-вторых, медальон по-прежнему был на ней. Он грел ее своим волшебным светом, принося в душу покой и умиротворение, не оставляя места ни для чего грустного, или унылого. С ним переносить неприятности, или волнения стало гораздо проще, чем было до этого.

Ну и, наконец, в-третьих, разве можно печалиться, если первое, что увидела Анжела, проснувшись, утром, был Дэймон.

Он стоял у открытого окна, с нежностью глядя на девушку.

Отсутствие рубашки открывало взгляду его мускулистую, загорелую грудь идеальной формы, широкие плечи и сильные руки. В белых джинсах, облегающих бедра и с огромными, прекрасными крыльями за спиной, в робком свете только взошедшего солнца, он был больше похож на греческого бога, спустившегося с Олимпа, но никак не на создание из плоти и крови, пускай даже бывшего когда-то Ангелом.

Анжела могла бы любоваться им бесконечно.

– Доброе утро! – она улыбнулась, потягиваясь.

Пожалуй, она бы очень хотела, чтобы каждый новый день начинался для нее именно так.

– Доброе. Прости, если разбудил, – Дэймон развел руками, – я старался вести себя как можно тише, но, кажется, не особо в этом преуспел.