Ханна выглядела здоровее. Но дело не только в этом.

Ее зеленые глаза сияли. Расчесанные, чистые шоколадно-коричневые волосы рассыпались по плечам.

Ханна подстриглась. Она выглядела... хорошо. Очень хорошо. Даже красиво.

Словно прочитав его мысли, она покраснела и застенчиво улыбнулась.

Он неловко прочистил горло.

— Все в порядке. Я в порядке.

Лиаму стало трудно смотреть на нее слишком долго. Это как смотреть на солнце. Теплое и манящее, но болезненное.

Ее присутствие что-то делало с ним, нервировало его, к чему он оказался не готов. Ханна угрожала пробудить в нем желание, которого он не заслуживал и никогда не мог иметь.

Он опустил взгляд и сосредоточился на посуде. Отмыв последнюю тарелку от талого снега и мыла, он дал ей отмокнуть во второй кастрюле с подогретой водой.

— Нам пора выдвигаться.

После того, как Ханна чуть не умерла при родах, он не решался подтолкнуть ее к поездке, хотя ему не терпелось поскорее уехать. К тому же он терпеть не мог сидеть взаперти день за днем. Но она и так уже вымоталась после пережитого испытания, не говоря уже обо всем, что было до этого.

Но Ханна быстро поправлялась. Вчера вечером она помогла ему приготовить кукурузный хлеб с медом, макароны и сыр с водой вместо молока и масла и консервированные персики на десерт.

Ее общество оказалось приятным. Более чем приятным. И еда тоже не вызывала опасений.

Если быть до конца честным с самим собой, возможно, он откладывал поездку. Три недели назад ему не терпелось доставить Ханну домой и избавиться от бремени ответственности.

Теперь же мысль о том, чтобы доставить ее мужу и в одиночестве отправиться на север в свою уединенную ферму, вызывала у Лиама странное чувство тоски.

Ханна прикусила нижнюю губу и кивнула.

— Пора.

— Я все ищу снегоход, что-то, что может проехать по такому глубокому снегу. Сегодня я снова поеду на поиски. Если мы выедем завтра первым делом, то к обеду сможем быть в Фолл-Крике.

На ее лице промелькнула сложная смесь эмоций — предвкушение и радость вперемешку с легким беспокойством. Вероятно, она волновалась по поводу воссоединения, беспокоилась о благополучии своей семьи после столь долгой разлуки.

Чувство вины укололо Лиама. Ей нужно вернуться домой к ним. Она заслуживала того, чтобы снова увидеть своего сына.

Ханна прочистила горло.

— Тебе нужно хорошо поесть перед выходом. Может, ты хочешь фетучине альфредо на завтрак? Думаю, в кладовке осталась банка соуса альфредо.

— Не уверен, что это часть полноценного завтрака.

— Не сомневаюсь, что да. Если пончики входят в завтрак, то не понимаю, как макароны могут не входить.

Ханна колебалась. Она потерла поврежденную руку, затем пошла длинным путем вокруг кухонного острова, избегая двери в подвал, расположенной в дальнем конце комнаты.

Дверь в подвал находилась в небольшом коридоре, который разделял дверь в гараж и заднюю дверь, ведущую в небольшой внутренний дворик с уличной мебелью, покрытой снегом.

Лиам нахмурил брови, но ничего не сказал.

Всю неделю Ханна старательно избегала двери в подвал. Возможно, она будет избегать подвалов до конца жизни. Лиам понимал ее нежелание. Он ее не винил.

У него имелись свои демоны, от которых он предпочел бы уклониться, чем встретиться с ними лицом к лицу. Некоторые воспоминания слишком ужасны, чтобы переживать их снова и снова.

Они не произносили имя Пайка с тех пор, как Ханна рассказала ему, что чудовище сделало с ней и ее вторым ребенком. Одна мысль о Пайке наполняла его негодованием, ненавистью и отвращением.

Лиам жалел, что у него так и не появилось возможности прикончить Пайка самому, голыми руками.

В его душе зашевелилось легкое беспокойство. Он ненавидел тот факт, что не видел тела Пайка. И что он сам не выстрелил в его череп.

Лиам не любил ничего оставлять на волю случая. Дыра во льду преследовала его мысли, вторгалась в его кошмары. Поглощала его уверенность.

После того как они столкнули снегоход Пайка с моста, Лиам хотел спуститься с насыпи и охотиться за этим маньяком, пока не найдет его тело и не убедится на сто процентов в его смерти.

Преэклампсия Ханны заставила его принять решение. Хотя это противоречило его подготовке и солдатскому инстинкту, Лиам не мог рисковать ее жизнью.

Его инстинкт защищать — спасать — оказался сильнее.

Покончив с посудой, Лиам вытер руки о полотенце, лежавшее рядом с раковиной, и направился к задней двери. Он отодвинул светонепроницаемые шторы, которые приклеил скотчем к окну, чтобы убедиться в безопасности и понаблюдать за Призраком.

Он не стал бы оставлять Ханну одну, если бы рядом не было пиренея, который ее бы охранял. Кроме того, он нашел в гараже свисток, который она теперь носила на шее под свитером.

Если у нее вдруг случится беда, она дунет в свисток, и Лиам прибежит. Он старался никогда не выходить за пределы досягаемости, хотя ему и нужно было это сделать, чтобы найти снегоход.

Он выглянул в узкое окно, инстинктивно осматривая лес и сканируя задний двор на предмет угрозы. Призрака он не увидел.

Последние несколько дней пес выходил на прогулку на несколько часов. Он всегда возвращался весь в снегу, грязи и колючках, усталый, но довольный.

Такая собака, как пиренейская, должна жить на улице. Призрак ненавидел сидеть взаперти так же, как и Лиам, но время на восстановление пошло ему на пользу. Его шерсть уже отрастала на том участке, который доктор Лауде выбрила, когда снимала отек мозга.

Как бы Лиам не хотел признавать это, но последние девять дней стали благом и для Ханны, и для Призрака. И, возможно, для Лиама тоже. Жизненно важная передышка от постоянного хаоса и угрозы смерти, постоянно наступающей им на пятки. Шанс перегруппироваться, исцелиться.

Ребенок проснулся с громким криком. Шарлотта Роуз спала в согретой огнем гостиной, устроившись в импровизированной люльке — ящике комода, набитом самыми мягкими простынями, которые они смогли найти.

Лиам разрезал еще одну пару простыней, чтобы сделать подгузники. Они только отчасти сгодились. Настоящие подгузники занимали важное место в списке необходимых вещей, наряду с салфетками, бутылочками, пустышками, присыпкой для попы и всем остальным, что полагалось ребенку.

Ханна поспешила в гостиную и вернулась через минуту с маленьким свертком на руках. Он смотрел на нее, безмятежную, сияющую и полную глубокой, беспричинной радости.

Радость не входила в число тех эмоций, с которыми Лиам имел большой опыт. Любовь тоже.

Если только не считать безответной любви, которая сопровождалась равной долей страданий и душевной боли.

Внезапно почувствовав себя неловко, он перебирал в уме, что бы такое сказать.

— Она так хорошо спит.

Ханна посмотрела вниз на малышку с мягкой улыбкой.

— Как и Майло.

Она протянула сверток Лиаму.

— Можешь ее подержать? Моя мама готовила альфредо с розмарином и чесноком. Наверняка здесь где-то в ящике есть розмарин.

Лиам легко взял ребенка, прижав маленького человечка к себе. Так было не всегда. Когда Ханна впервые попросила его подержать ее, он покраснел.

— Я не занимаюсь детьми, — пробормотал он тогда.

— А по мне, так это бред. — Ханна закатила глаза. — Сколько людей, кроме акушеров, могут сказать, что они помогли родиться человеку? Не многие.

Он не признался, что сделал это дважды. Лиам не сказал ей, как мысль о племяннике разрывала его сердце. Как смерть Джессы каждую ночь разыгрывалась в театре его сознания, ужасный фильм, который никогда не прекращался.

Он хотел, но не рассказал. Он не смог. Слова застряли у него во рту, как гвозди.

— Я бы сказала, что твой опыт уже превосходит уровень большинства самцов на планете, — заявила Ханна. — Вот, возьми ее. У тебя все получится.

Он сглотнул, собираясь снова протестовать, но каким-то образом сверток оказался в его руках, а Ханна уже удалялась, на ее лице появилась хитрая ухмылка.