Лана отстранилась так же быстро, как секундами ранее приблизилась, и заняла боевую стойку, выкидывая вперед щит из светящихся огненных сфер. Мила почувствовала, что богиня растерялась и даже ощутила нечто вроде испуга, но тут же нашлась.

— Эти фокусы тебе не помогут, девочка.

— Не соглашусь, — ответила Лана. — Ты уже играешь по моим правилам.

Богиня фыркнула, но сделала шаг назад. Мила поначалу решила, что это хороший знак, но тут же поняла, что та лишь занимает более удобное положение для атаки. Удар вышел сильным, но Лана ловко его избежала.

— Не так уж ты и проворна, — выкрикнула она. — Древняя, закостенелая старуха, укравшая чужое тело.

И в чем-то она была права. Ловкая, отчаянная и быстрая Лана легко уходила от смертоносных плетений богини. Та, конечно, тоже не давала себя в обиду, но было понятно, что Лана сдерживается. Бейся она в полную силу — все получилось бы иначе. Почему же она медлит?

Но ответ был очевиден. Она боится покалечить… Надеется, что вторгшаяся будет изгнана, и тогда тело вернется законной владелице. Мила была благодарна подруге за это, но так зла на богиню, что сражайся Лана в полную силу — нисколько бы на нее не обиделась. Даже наоборот, крикнула бы ей из глубин своей клетки, что все хорошо, что надо победить эту тварь любой ценой.

Но богиня, кажется, тоже догадалась, что Лана больше уходит от атак, нежели нападает. Начала провоцировать, чтобы вывести ее из себя, чтобы Лана разозлилась и ошиблась.

— Ты хоть и молодая, а бесполезная. Сражаться не умеешь. А что будет, когда твой любимый братик придет и выбьет из тебя дурь? А?

Лана не ответила, постаралась сохранить спокойствие.

— Он теперь на моей стороне. Моя шавка. Марионетка. Как и твоя драгоценная подружка, чью тушку я забрала себе. А скоро заберу и твою. В качестве сувенира, — смеясь, произнесла она и вновь атаковала. — Кстати, из новенького. На моем счету еще и труп твоего отца. А скоро там будут все, кого ты знаешь!

При всем спокойствии Ланы, атаки стали изощреннее, а защита крепче. Щит из огненных сфер засиял и стал плотнее.

Но тут раздался гонг, и послышались голоса.

«Векши… — посетила догадка. — Это они…»

И воспользовавшись секундным замешательством, Лана взмахнула руками, щит полыхнул еще ярче, ослепляя, и рассыпался на множество оживших сияющих золотом бабочек. Шелест их крыльев заполнил, казалось, все пространство и отдался эхом от гонга, затмевая стихающий гул от него. Алые и черные руны, испещрившие крылышки, легли естественным узором, и из глубин сознания Милы вырвалось давно угасшее желание вновь взяться за кисть и не выпускать ее, пока холст не оживет так же, как только что ожил щит из огненных сфер.

Все произошло так быстро, что она не сразу поняла, что осталась одна. Не в Шамбале, а в своем теле. Как в замедленной съемке она наблюдала, как в Лану летит смертоносная руна, которую богиня успела выпустить за мгновение до того, как ее вышибло из тела. Но несмотря на сильнейшую финальную атаку подлой богини, Лана все-таки избежала смерти, хоть и не без травм. Она ухватилась рукой за бок, скривившись от боли, но почти сразу же молниеносно перенеслась к Миле, нависнув над ней.

А Мила, отвыкнув от того, как управлять своим телом, так и не успела перехватить над ним контроль. Но зато успела осознать вторую простую мысль.

«Я умираю…»

И в подтверждение этому ощущение полета и слабости сковали плоть. Долгожданный контроль, который она так хотела вернуть, вновь был невозможен.

Мила начала падать и, боясь провалиться в темноту, попыталась что-то напоследок сказать, но и это оказалось ей не подвластно. Голос звучал лишь в ее голове, а губы так и не пошевелились. И прежде чем сомкнулись глаза, она увидела золотое свечение, пульсирующее и обволакивающее, не дающее упасть. Сапфировые вкрапления поблескивали и убаюкивали своим сиянием. И как она не пыталась сосредоточить на них взгляд, глаза все равно закрылись, и сознание унеслось прочь.

Но было так хорошо и приятно, что она не стала возражать.

Очнувшись, он обнаружил, что волны сбили пену для его колыбели и укачивали под тихий напев, идущий от изголовья, и было так спокойно и уютно, что веки сразу же сомкнулись обратно. Тяжелая голова казалась неподъемной, и каждая клеточка тела шептала о необходимости отдыха, мол, хватит с него, заслужил немножко покоя, немножко спокойствия, немножко еще послушать божественную колыбельную, немножко не умирать. Но слева в груди горел и пинался жаркий огонь, не давая снова заснуть.

«Посмотрите-ка на него, — шипел огонек. — Отдых он, видите ли, заслужил! А Денис заслужил напиться векшской крови? Или, может, Макс оказаться проткнутым тенями? Про Людмилу вообще лучше не вспоминать, да? Не, ну а чо, живы да ладно? А знаешь, кто мертв? Нет, дубина, не ты — Финн Феллоуз мертв. Помнишь же признание Дениса про Последнее испытание? Кто кровь его прольет — выгорит! Сечешь? И не надо мне тут, что Денис не выгорал, это был эффект от „Пальцев Смерти“ и прочие бла-бла! Он тебя, конечно, побил тогда, но не до крови ж! Хреново стало не из-за этого, а из-за разбитого амулета! Вот Финн — этот кровь пролил. Сечешь? Сечешь, блин? Или уснул уже, пока я тут распинаюсь?»

Не спал — думал, какого черта здесь забыл демон Максвелла. Но нет, шипел и матерился вовсе не бог Огня — ему сюда никогда не проникнуть, да он бы и сам не стал пытаться. Совесть шипела, родимая, разгоняя покой и уют этого места. Не могла никак смириться, что до конца все не проконтролирует, не убедится, что остальные выжили, а там до выживания еще руны не хватало и зачистки подземелий Шамбалы, аккурат рядом с Храмом Огня.

Огня-огня… Не призвать бы…

Он перегнулся через край волны и свалился по ней вниз, удивляясь, почему не намок. Уперся руками и коленями в пружинистое желе под собой, открыл глаза. В синеве отразился знакомый до оскомины протодравидский пацан с вьющимися отросшими до плеч волосами. Тряхнул головой, прогоняя наваждение. Картинка зарябила. Зажмурился и, стукнув по ней кулаком, приказал:

— Меня давай! Меня!

Снова открыл, присмотрелся. Волосы короче, кожа светлее, но в чертах как будто не поменялся. Хотя похож, по крайней мере на того, каким был в детстве. А все равно не то! Но в очередной раз ударить по отражению не успел, ведь от колыбели позвал мягкий женский голос:

— Илюшенька…

Взгляд пополз вверх, споткнулся на ее отражении и застыл. Золотистая кожа, молочные вьющиеся локоны спускаются до пояса, и платье в тон лишь подчеркивает их красоту — ее красоту в обрамлении созвездий и далеких туманностей.

— Илюша, — снова позвала она, и он, наконец, поднялся на ноги.

Образ рябил, меняясь знакомыми обликами женщин, которым не посчастливилось приводить его в мир, пока не остановился на Светлане Анатольевне. И губы его сами собой вымолвили тихое:

— Мама…

Она нежно улыбнулась и поманила длинным пальцем, и ноги поспешили в ту сторону. И все же он сумел остановиться, не посмев броситься к ней в объятия. Такой маленький, такой ничтожный перед ее красотой и величием. А река встала перед ним на колени и коснулась прохладной ладонью щеки.

— Теплый, — прошептала она, и из прозрачно-голубых глаз скатилась одинокая слеза.

Он попытался отстраниться, но ее свободная рука мягко и крепко схватила его за плечо.

— Не надо. Твой брат был так горяч, что от него ледяные моря кипели. Поостыл теперь, очеловечился…

Последнее прозвучало почти обвинением, и сразу вспомнились вздохи демона Максвелла с его «Какой же ты… человечный…» Скажешь в ответ: «Но мы люди!» — прозвучит как вызов.

— Я не умер?

— Нет.

— Ты?..

— Не я… — Уголки губ поползли вниз, и рука опустилась на второе плечо. — Девчонка. Связала потоки, не дав душе улететь в круг, мне осталось всего ничего — воссоздать тело.

Н-да… Отличный из него спаситель получился — самого, считай, из круга притянули. Зачем, интересно? Он же ей не нравится. Чтобы не брать на себя долг, который невозможно оплатить? И почему этот аспект сделанного дошел до него только сейчас?