– А детей у вас нет?

– Нет, – ответила Бекки.

– Какое говно! – сочувственно сказала бабушка.

– Не могу с вами не согласиться.

Но по-настоящему моя с ними дружба началась вскоре после случая с яйцами Роберта и нашим поспешным бегством из супермаркета. К бабушке с дедушкой пришла полиция.

– Кто-то умер? – спросил дедушка, когда на пороге выросли двое полицейских.

– Нет, сэр. Зато, судя по всему, вы и маленькая девочка замешаны в инциденте на парковке торгового центра в Риго.

– На парковке торгового центра? – возмущенно переспросил дедушка. – Меня там вообще ни разу в жизни не было!

– Тем не менее машина, оформленная на ваше имя и идентичная той, что стоит у вашего дома, была официально опознана несколькими свидетелями, видевшими, как светловолосая девочка напала на мужчину.

– Здесь нет никаких светловолосых девочек, – заверил его дедушка.

Я не знал, что происходит, и подошел к двери посмотреть, с кем разговаривает дедушка. Все в том же парике на голове.

– А вот и девочка! – воскликнул второй полицейский.

– Я не девочка! – завопил я басом.

– Руки прочь от моей Джессики! – рявкнул дедушка, заслоняя собой дверной проем.

В эту минуту на сцене появился сосед, Эфрам Дженсон. Услышав крики, он тут же прибежал на помощь и показал свой полицейский жетон. Я не уловил, что такое он сказал двоим коллегам, но понял, что Эфрам – какой-то важный полицейский. Стоило ему произнести одну фразу, как те извинились перед дедушкой и ушли.

В тот день бабушка, со времен своей жизни в Одессе побаивавшаяся властей и людей в форме, возвела Эфрама в ранг праведника народов мира. И в благодарность каждую пятницу под вечер готовила им с женой вкуснейший чизкейк по своему рецепту. Когда я возвращался из школы, чизкейком благоухала вся кухня, но я знал, что мне не достанется ни кусочка. Изготовив и упаковав пирог, бабушка говорила: “Неси им скорей, Джесси. Этот человек – наш Рауль Валленберг!” Я шел к Дженсонам и, вручая им пирог, произносил, как мне было велено: “Дедушка с бабушкой благодарят вас за то, что вы спасли им жизнь”.

Поскольку к Дженсонам я ходил каждую неделю, они стали приглашать меня в дом посидеть с ними. Бекки говорила, что чизкейк огромный, а их всего двое, и, несмотря на мои протесты, отрезала мне кусок. Я съедал его у них на кухне со стаканом молока. Они мне очень нравились: Эфрамом я восхищался, а у Бекки находил материнскую любовь, которой мне так не хватало – ведь собственную мать я видел мало. Вскоре Бекки и Эфрам стали предлагать мне съездить на уикенд в Манхэттен погулять или сходить на выставку. Они открывали мне мир за пределами дедушкиного дома. Когда они звонили в дверь и спрашивали бабушку, можно ли мне поехать с ними, меня охватывала огромная радость.

Что же касается беленькой девочки, любительницы лупить кулаком по яйцам, то ее так и не нашли. Джессика исчезла навсегда, мне больше не надо было носить этот жуткий парик. Иногда бабушка забывалась, и Джессика снова всплывала у нее в голове. За семейным обедом, когда за столом собиралось человек двадцать, она вдруг объявляла:

– Джессика умерла на парковке супермаркета.

Обычно после этого все надолго замолкали. Потом какой-нибудь кузен робко спрашивал:

– Кто такая Джессика?

– Наверно, какая-то история времен войны, – шептал ему другой.

После этого все сидели с серьезным видом, комната погружалась в тишину. Про Одессу в доме не говорили никогда.

После истории с яйцами Роберта дедушка счел, что отныне я точно мальчик, и даже храбрый мальчик. В ознаменование этого он однажды под вечер отвел меня в подсобку кошерной мясной лавки, где какой-то старик, уроженец Братиславы, давал уроки бокса. Старик раньше был мясником (магазин перешел к его сыновьям), а теперь на досуге бесплатно обучал внуков друзей кулачному бою. Уроки состояли главным образом в том, что мы лупили по висящим на крюках тушам в ритме его рассказа: он со странным, неведомым акцентом повествовал о финале чемпионата Чехословакии по боксу 1931 года.

Так я выяснил, что каждый вечер в Риго-парке кучка стариканов, сославшись на желание побыть с внуками, сбегала от домашнего очага в мясную лавку. Кутаясь в пальто, они рассаживались на пластиковых стульях, пили кофе и курили, а стайка слегка испуганных мальчишек колотила по свисающим с потолка кускам мяса. Выбившись из сил, мы садились на пол и слушали истории старика из Братиславы.

Несколько месяцев я ходил по вечерам боксировать в мясную лавку, причем втайне от всех. Говорили, что у меня, похоже, боксерский талант; каждый вечер в холодный зал стекалась поглазеть на меня изрядная орда скверно пахнущих дедушек. Они делились консервами из восточноевропейских стран, мазали их на черный хлеб и подбадривали меня: “Давай, сынок!”, “Лупи их! Лупи как следует!”. А дедушка, раздуваясь от гордости, всем хвастался: “Это мой внук!”

Дедушка очень не советовал мне рассказывать матери, чем мы теперь занимаемся, и я знал, что он прав. Вместо парика он купил мне новенький спортивный костюм, который я оставлял у них и который бабушка каждый вечер стирала, чтобы назавтра он был чистый.

Все эти месяцы мать ни о чем не подозревала. Вплоть до того апрельского вечера, когда в грязную мясную лавку после целой волны отравлений заявилась городская санитарная инспекция и полиция. До сих пор помню отвисшие челюсти инспекторов, когда они вошли в подсобку, провонявшую потом и сигаретным дымом, и на них воззрилась стайка мальчишек в боксерских трусах и кучка курящих, перхающих стариков.

– Вы продаете мясо, по которому мальчики били кулаками? – спросил один из полицейских, не веря своим глазам.

– Таки да, – самым естественным тоном отвечал старик из Братиславы. – Убоине полезно, она от этого нежнее. Имейте в виду: они перед занятиями моют руки.

– Неправда, – прохныкал кто-то из мальчишек, – мы не моем руки!

– Ты больше не член боксерского клуба! – сухо отозвался старик из Братиславы.

– Так это боксерский клуб или мясная лавка? – в недоумении почесал в затылке другой коп.

– Немножечко то, немножечко это, – пояснил старик из Братиславы.

– В помещении даже нет холодильного оборудования! – возмущался контролер из санитарной инспекции, помечая что-то в блокноте.

– На улице холодно, а окна мы не закрываем, – услышал он в ответ.

Полиция позвонила матери. Но она не смогла вырваться с работы и позвонила соседу, Эфраму; тот немедленно при ехал и отвез меня домой.

– Я с тобой посижу, пока твоя мама не вернется, – сказал он.

– А ты кто в полиции? – спросил я.

– Инспектор по уголовным делам.

– Ты важный инспектор, да?

– Да. Я капитан.

Я был в восхищении. Потом решил поделиться с ним своей тревогой:

– Надеюсь, у дедушки не будет неприятностей с полицией.

– С полицией не будет, – ответил он с ободряющей улыбкой. – А вот с твоей мамой…

Как и предсказывал Эфрам, мама потом несколько дней кричала на дедушку по телефону: “Папа, ты окончательно спятил!” Говорила, что я мог пораниться, или отравиться, или еще бог знает что. А я был в полном восторге. Дедушка, благословенна будь его память, наставил меня на путь истинный. И тем не ограничился: приобщив меня к боксу, он, словно чародей, сделал так, что в моей жизни появилась Наташа.

Случилось это несколько лет спустя, мне только что исполнилось семнадцать. Я тогда превратил большое подвальное помещение в доме дедушки с бабушкой в тренажерный зал, натащил туда гантелей и подвесил мешок с песком. Тренировался я целыми днями напролет. Но однажды, в середине летних каникул, дедушка вдруг заявил: “Вытаскивай из подвала свое говно. Нам нужно место”. Я поинтересовался причиной своего изгнания, и дед объяснил, что они безвозмездно принимают у себя какую-то дальнюю кузину из Канады. Безвозмездно, держи карман шире! Наверняка содрали с нее за жилье. В порядке компенсации мне было предложено перебраться в гараж, где я смогу наслаждаться своими гимнастическими занятиями в пыли и масляной вони. Все следующие дни я проклинал старую, жирную, вонючую кузину, укравшую у меня тренажерный зал. Я так и видел ее волосы на подбородке, кустистые брови, желтые зубы, вонючий рот и тряпки советских времен. Хуже того, мне пришлось ее встречать на вокзале Джамейка в Куинсе: из Торонто она ехала поездом.