Я одергиваю себя. Наверное, любому, если альтернатива этому… то, что произошло в день, когда она не выдержала. То, что подтолкнуло ее к роковому шагу со скалы… Замешана ли я хоть как-то? Я закрываю глаза и пытаюсь представить нас вместе. Может, в кафе, как те девушки позавчера. Мы пихаемся и толкаемся, жалуемся друг другу на приятелей, но это все в шутку, ничего такого не имея в виду. Или мы сидим на пляже, она рассказывает про какого-нибудь мальчика: они снова встречались, и на этот раз он поцеловал ее. Она не верит своему счастью: первый поцелуй, да еще с тем, кто по-настоящему нравится! Он старше, говорит она, почти взрослый. От него пахло сигаретами, но она не возражала, потому что это были его сигареты, и она чувствовала их вкус на его губах.

Я трясу головой. Нет, не сходится. Страдания по парню? Что там говорил Гэвин? Люди считали ее шлюхой, – по крайней мере, слухи такие ходили.

Внутри вскипает гнев. Эти «люди» ни хрена не знают. Люди могут засунуть свое бесценное мнение себе в задницу. Да пошли они, эти люди.

И все-таки… Мы должны поверить, что она покончила с собой? Бросилась со скалы всего в нескольких шагах отсюда? Я вспоминаю, где нахожусь, и мои глаза резко распахиваются. Может, все было совсем не так. Может, ее первый поцелуй случился именно здесь, в этом вонючем трейлере. Чужие руки лапали ее, несмотря на сопротивление. Чужой рот слюнявил ее губы. А может, это произошло в парке, на эстраде или в зале игровых автоматов. Или вообще здесь, в этом темном доме, с мужчиной, годившимся ей в отцы.

Но где же среди всего этого была я? В чем заключалась моя роль? Я подтягиваюсь на руках и забираюсь в трейлер. Все это время я снимаю, сама толком не понимая, что ожидаю найти внутри. Если после Дейзи и ее матери что-то здесь и оставалось, то наверняка ничего уже не сохранилось. Я жду, но дымка не рассеивается. Я собираюсь с духом, готовясь к неприятному открытию. Трейлер скрипит под моими ногами. Я тщательно выбираю, куда ступить: среди мусора может оказаться что угодно, вплоть до использованных шприцев. Хорошо еще я в ботинках. Дрожа от холода, я навожу камеру на ободранные стены, потом пытаюсь пробраться в спальню. Дверь, которая отделяет ее от остального пространства, не поддается: что-то с другой стороны мешает ее открыть. Я налегаю сильнее – как выясняется, это тонкий матрас – и в конце концов оказываюсь внутри. Запах тут хуже, воздух более спертый. Я уже хочу сбежать отсюда, как вдруг взгляд цепляется за что-то в самом низу, у драного матраса. Там, прикрытое грязным тряпьем, что-то нацарапано на стене.

Это послание, мелькает мысль, но я тут же велю себе не выдумывать. И для сомнений у меня есть все основания. Это всего лишь череда точек, соединенных двумя линиями, которые смыкаются с одного конца, образуя горизонтальную «V». Она не несет в себе никакого смысла, думаю я сперва, удивительно, что я вообще ее заметила, но потом в мозгу что-то внезапно щелкает, и я понимаю, что это, возможно, Андромеда. Семь крупных звезд, часть созвездия Персея. Названные в честь прекрасной царевны, которую принесли в жертву, приковав обнаженной к утесу и оставив там на съедение морскому чудовищу. Созвездие, видимое только в зимнее время.

Но зачем Дейзи понадобилось рисовать его на стене у своей постели? Я уже собираюсь подняться, чтобы удобнее было снимать, когда замечаю рядом с рисунком еще что-то. Два слова. Оба практически неразличимы, но одно из них наверняка «Дейзи».

Опускаюсь на корточки, чтобы разобрать второе, и тут на меня снова накатывает ощущение дежавю, на этот раз более сильное. Кажется, я знаю, что это за слово. Я различаю «С» и «д». С колотящимся сердцем я стираю пыль, отодвигаю мусор и читаю слово целиком. «Сэди».

Я поднимаюсь. Значит, это все-таки правда. Мы были близки. Лучшие подруги, как я и подумала, когда впервые увидела ту фотографию в гостевом доме. Я наверняка бывала здесь. Так почему же я этого не помню?

Приподнимаю камеру, чтобы сделать кадр, но тут снаружи доносится какой-то звук. Кто-то приближается. Какое-то животное, довольно крупное, если, конечно, мне не послышалось. Звук повторяется, на этот раз громче, отчетливей, а следом за ним слышится шум, затем грохот сотрясает весь трейлер, и я понимаю, что это захлопнулась входная дверь.

Я роняю камеру и распахиваю дверь в жилую зону. Входная дверь закрыта, но я знаю, что снаружи кто-то есть. Дергаю дверную ручку, но она не поддается, и тогда я принимаюсь колотить в плексигласовое окошко кулаком.

– Откройте! – кричу я.

Снова трясу ручку, потом разворачиваюсь и оседаю на пол, и через миг полного затмения вокруг меня, как в калейдоскопе, все приходит в движение.

Я оказываюсь где-то в другом месте, как будто переключили канал; по экрану пробегает рябь помех, и вот я уже в пустой комнате с пожелтевшими стенами и замызганным матрасом на полу. От незнакомца рядом разит табаком и застарелым потом, его одежда давно требует стирки. Его рука у меня между ног. Я ничего не чувствую. Это все нереально. Или, по крайней мере, происходит не со мной.

«Оставь меня в покое!» – кричу я, но его ладонь зажимает мне рот.

Я брыкаюсь, но не попадаю по нему, а потом он пытается поцеловать меня. Хуже всего – его вонючее дыхание, и даже в таком положении я ловлю себя на мысли, что этот урод мог хотя бы пожевать жвачку или почистить зубы. Он расстегивает ремень, и я чувствую во рту металлический привкус.

Я до крови укусила его за язык. Он сплевывает. Прямо мне в лицо. Хочется плюнуть в него в ответ, но я ничего не ощущаю, и вообще у меня нет выбора. И никогда не было. Мне нужно то, что есть у него, а он даст это, только если я все сделаю, поэтому я лежу неподвижно и не сопротивляюсь. Так мне и надо, так мне и надо, так мне и надо. Да и какая разница, меня все равно там нет.

Я открываю глаза. Обстановка трейлера мерцает передо мной, будто я смотрю сквозь огонь. Сердце колотится в груди, во рту пересохло. Нет, думаю я. Нет. Это случилось не здесь. Это случилось в Лондоне, в той квартире у вокзала Виктория. Случилось позже.

Так ведь?

Обратно со Скал я возвращаюсь, низко опустив голову. Меня трясет. Я не оглядываюсь. Камера болтается на шее, как удавка.

Когда я снова налегла на дверь, она распахнулась так легко, как будто петли кто-то смазал. Я выбралась наружу, впопыхах едва не свалившись на землю. Мне не терпелось поскорее вырваться из ядовитых стен трейлера, я принялась хватать ртом воздух – жадно, отчаянно, как утопающая. Холодная громада Блафф-хауса по-прежнему безмолвно темнела рядом. Может, кто-то попытался так предостеречь меня? Донести, что здесь мне угрожает опасность?

Мне очень хочется очутиться подальше, но возвратиться в Хоуп-коттедж я не могу. Не сейчас. Мне нужно успокоиться, а там ничего для этого нет. На мгновение я останавливаюсь перед входом в «Корабль» и заставляю себя продышаться, но, когда переступаю порог, мне становится не по себе. По спине, несмотря на холодную погоду, стекает струйка пота. Но, может, я здесь что-нибудь вспомню. Может, я бывала тут с Дейзи.

Практически все здесь такое, каким я помню. Разве что стало больше блеска и цвета: в моих воспоминаниях все черно-белое. Очутившись внутри, я скидываю пальто и оглядываюсь по сторонам. В камине весело трещат поленья; воздух в зале спертый, но от этого, как ни странно, лишь уютнее. По стенам развешаны латунные таблички, карты и репродукции в рамках – все то, чем обычно украшают пабы. Только здесь, в отличие от того, к чему я привыкла в Лондоне, все это явно любовно собиралось годами, а не было куплено оптом на каком-нибудь складе.

Я представляю здесь молодняк. Софи и ее подружек. Выпивка, которую продают позже установленного законом часа, выключенный свет, горящие свечи. В этом захолустье не надо даже скрываться. Перебор с коктейлями; пьяные обжимания по углам становятся все смелее, тормоза отпущены, руки шарят где не следует. Горячие влажные губы. Сожаление, едкой изжогой подкатывающее к горлу на следующий день, глушится парой таблеток парацетамола и стаканом теплой воды. Я вижу нас с Дейзи здесь, в этом зале, в гуще событий – но что это, воспоминание или наведенный морок?