Затем одеваюсь и готовлю завтрак для этого чудовища.

Изри приходит в полдень. Они с матерью устраиваются в гостиной, и пока они беседуют, я натираю себе луком глаза.

Потом начинаю им прислуживать. Изри внимательно на меня смотрит, он заметил, что у меня глаза красные и слезятся. Когда он спрашивает, как у меня дела, я принимаю испуганный вид перед тем, как ответить, что все хорошо. Я желаю ему приятного аппетита и говорю, что приготовила его любимое блюдо.

Они заканчивают обедать, и я начинаю мыть посуду. Как я и надеялась, Изри приходит ко мне в кухню. Он держится несколько холодно и недоверчиво.

– Вкусно было? – спрашиваю я.

– Точно все в порядке?

– Да, не волнуйся.

– Почему ты тогда плачешь?

Я вытираю слезы.

– Ничего, – шепчу, – пустяки.

Он хмурится:

– Не играй со мной в эти игры, Тама… Если тебе есть что сказать, вперед.

Я бросаю полный ужаса взгляд в направлении гостиной и не произношу ни слова. Тогда Изри закрывает дверь и возвращается ко мне:

– Ну? Скажешь? Да или нет?

Я вытираю полотенцем руки и потом приподнимаю свою длинную блузку. Так что становятся видны ожоги на бедрах.

– Больно, – просто отвечаю я. – Но пройдет.

Изри меняется в лице:

– Это она?

Я со страдающим видом киваю.

– И тут, – добавляю я, показывая ожоги на плечах.

Потом задираю футболку, и он видит, что у меня совершенно фиолетовый живот.

– Не говори ей ничего! – умоляю я снова. – Иначе она опять будет меня мучить!

Изри быстро идет в гостиную, а я улыбаюсь.

Жутко улыбаюсь.

Моя стратегия прекрасно сработала. Изри орал на мать, а я упивалась победой. Межда сказала, что это я сама обожглась или это сделали те, у кого я убирала на прошлой неделе.

Но Изри ей не поверил и страшно на нее кричал. Каждое грубое слово было музыкой для моих ушей.

Один-один.

Победа на победу.

И хотя я знаю, что эта война меня убьет, сдаваться не собираюсь. Я пойду до конца. Я даже думала заколоться прямо в сердце ножом, чтобы Изри окончательно возненавидел свою мать. Чтобы она навсегда его потеряла.

Может быть, я так и сделаю.

Потому что я боюсь не смерти.

Я боюсь жизни.

Габриэль принес несколько поленьев. Похолодало еще сильнее, и обогреватель не справлялся. Он растопил камин и немного перед ним посидел. Ему всегда нравилось смотреть на пляшущие языки пламени.

Он устроился рядом с Софоклом, который спал как убитый.

Ниоткуда появилась Лана и подошла к нему.

– Этой ночью я убил Фонгалона, – прошептал он.

– Не надо было, – ответила она.

– Я знаю, что ты этого не одобряешь. Но таковы правила, которым я решил следовать…

Софокл навострил уши, как будто слова хозяина были предназначены ему. Он смотрел на Габриэля и пытался понять, что того мучает.

– А теперь нужно найти в себе силы избавиться от моей незваной гостьи, – вздохнул Габриэль.

Лана исчезла. Она редко задерживалась подолгу. Тогда Габриэль повернулся к псу и странно улыбнулся:

– А может, оставить ее тут? Ты как думаешь? Хочешь, чтобы она тут побыла?

Софокл завилял хвостом и повалился на спину.

Габриэль поднялся, поставил еду на поднос и пошел с ним в комнату незнакомки. Горел свет, девушка сидела на краю кровати.

– Добрый вечер, вот твой ужин.

Он пододвинул к гостье поднос, освободил ей запястье и сел в кресло. Девушка не пошевелилась.

– Почему ты не ешь?

Молчание, прерываемое лишь звуком ее дыхания.

– Хочешь умереть от голода? – продолжал он. – Кстати, мне это только на руку…

Она наконец подняла голову и бросила на него яростный взгляд. Он улыбался.

– Я уже вырыл тебе могилу. В лесу… Милое местечко, сама увидишь. Хотя что это я, ничего ты не увидишь, но поверь на слово. Прекрасное место, чтобы провести в нем вечность.

Губы девушки начали дрожать, глаза заблестели.

– Боишься умереть?.. Прости, что за идиотский вопрос! Все боятся смерти. Все, без исключения… Мне ли не знать! Но не хочу портить тебе аппетит.

Она поправила закрывающую ей глаза челку. Этот машинальный жест смутил Габриэля. Так всегда делала Лана.

– Давай поешь, – снова заговорил он.

– Я не голодна, – прошептала его гостья.

– Я не спрашиваю, голодна ли ты, я прошу тебя поесть. И я ненавижу, когда меня не слушаются.

Она чуть помедлила, готовая к сопротивлению. Но посмотрела ему в глаза и передумала. Взяла вилку и наколола кусок чего-то в тарелке. То, что он ей приготовил, казалось вкусным.

Но для девушки все имело один и тот же вкус. Вкус смерти.

Изри не было уже несколько недель. Я слышала, как Межда говорила Сефане о том, что он по работе должен часто уезжать из Парижа. Наверное, поэтому он больше и не приходит.

Если только он просто-напросто не забыл о своих обещаниях.

Так или иначе, Межда снова почувствовала свою силу. Она постоянно ходит с хлыстом в руках и бьет меня по поводу и без. Она выбросила мои одеяла и заставляет меня спать на голом полу, отчего мне еще больнее.

Я старалась сражаться. Старалась тоже сделать ей больно. Но, должна признаться, я не на высоте. Я стараюсь, но ничего не получается. Я не создана для того, чтобы причинять боль.

Когда-то отец говорил, что мама называла меня ангелом. Упавшим с неба ангелом.

Ангел с неба. Оказавшийся на самом дне.

Сегодня понедельник, и я убираю квартиру Лягушки. Лягушки, которая хотела стать такой же большой, как бык. Если она будет продолжать обжираться сладостями, то ей это когда-нибудь удастся!

Вообще-то, «Лягушка» звучит даже мило, эта кличка Межде не подходит. Поэтому я решаю звать ее Жабой.

Она приказала мне вычистить швы между плитками на полу, и когда она заходит в кухню, я стою на коленях.

– Кстати, я тебе не говорила? Твой отец написал Сефане, – заявляет она со злобной усмешкой. – Она ответила ему, что теперь за тобой присматриваю я, потому что ты себя плохо вела с ее мужем, заигрывала…

У меня перехватывает горло.

– Так что он и мне написал. Спрашивал, как ты, нет ли с тобой проблем… Какой твой отец славный! – хохочет она. – Я ему сегодня утром отправила письмецо, написала, что ты прогуливаешь уроки, потому что предпочитаешь болтаться по улицам с парнями…

Я с силой сжимаю щетку.

– Еще написала, что я предложила тебе уехать обратно в Марокко, а ты не хочешь туда возвращаться. Не хочешь с ним жить! Что ты даже угрожала выброситься из окна, если я буду настаивать…

Я поднимаю голову и бросаю на нее гневный взгляд. Как будто гнев может причинить вред…

– Ну и в конце сообщила, будто делаю все, от меня зависящее, лишь бы ты исправилась, но что ты мне обходишься очень дорого, потому как отказываешься работать, даже по выходным. И что хорошо бы, он выслал мне немного деньжат…

– У моего отца нет денег! – бросаю я, еле сдерживая слезы.

– Найдутся, не сомневаюсь! – забавляется Межда.

В конце концов Мари-Виолетт Кара-Сантос решила оставлять у себя Таму на большее количество часов. Нужно сказать, что та ей обходится совсем недорого. Двадцать евро в сутки, из которых девочка работает шестнадцать часов. Тама в счете не очень сильна, но выходит: что-то около евро в час.

Кто даст меньше?

Сегодня вечером Тама покинет этот дом, который с каждым днем ненавидит все больше. Дети обращаются с ней все более невежливо, они привыкли к тому, что она делает все, что ей велят. Наверное, потому, что родители никогда их не одергивают. Так что их вины в этом нет, но все равно тяжело.

Вся семья постоянно мусорит, сколько бы Тама ни убирала в доме. Когда мадам Кара-Сантос приходит из сада, то забывает вытереть ноги и разносит грязь по всем комнатам. Потом снимает обувь и приказывает Таме ее обтереть.