– Аронне и Ноэми Эррера, – пробормотал Гуго.

– Хорошо. Посмотрим, что удастся сделать. Учтите, я ничего не обещаю.

У операционного стола ждал патологоанатом Равид Гутман. Низенький, тощий, лопоухий, в круглых очках на горбатом носу. Волосы зачесаны налево. Он производил впечатление аккуратного человека, заботящегося о своей внешности, невзирая ни на что. Рядом на белом кафельном столе лежал обнаженный труп Сигизмунда Брауна.

– Герр Фишер, для меня большая честь ассистировать вам! – воскликнул Гутман, едва Гуго вошел в прозекторскую.

Он явно хотел произвести хорошее впечатление, не оплошать; руки у него слегка дрожали. На рукаве желтая повязка с надписью «Обслуживающий персонал», такая же, как у Бетании и других евреев-медиков или инженеров. Остальные заключенные называли таких «немецкими левыми руками», но не без легкой зависти. Ведь обслугу не гоняли на тяжелые работы.

Гуго улыбнулся как можно приветливее. Да, наверное, он не выглядел заправским нацистом, однако был немцем, и взгляд его тускло-серых глаз волей-неволей должен был казаться жестким и пронзительным.

– Комендант заверил меня, что вы лучший в лагере патологоанатом.

– Спасибо на добром слове, герр Фишер.

– Вы знали Брауна? – Гуго подошел к столу.

Трупная вонь уже сделалась вязкой; вскоре она превратится в какофонию невыносимых запахов.

– Вообще-то, я работаю с Менгеле, – уточнил еврей. – Но раз-другой случалось работать и на Брауна. Он был весьма культурным и образованным человеком.

Гуго прислонил трость к стене, снял пальто.

– У вас найдется для меня халат?

– Разумеется. – Гутман торопливо взял чистый халат, висевший за дверью, и протянул ему. – Вы врач, герр Фишер?

– Криминолог. Но мне приходилось присутствовать при стольких аутопсиях, что, кажется, я уже и сам поднаторел. – Гуго хохотнул и посмотрел на Гутмана. – В этом году я поступил на медицинский факультет. Вижу, вам повезло, вы успели отучиться. – Он показал на желтую повязку.

– Да, – кивнул Гутман. – Мне разрешено носить обычную одежду.

Он даже притопнул ногой, демонстрируя коричневые брюки, видневшиеся из-под халата и длинного белого фартука. Вместо деревянных сабо на патологоанатоме были добротные туфли.

– Кроме того, я неплохо питаюсь. Жаловаться не приходится. С другой стороны, я вижу многое, чего предпочел бы никогда не видеть.

– Понимаю. – Гуго поежился, вспомнив об экспериментах с фосгеном.

Горло сдавило, и он закашлялся, надевая халат.

– Ладно, приступим. Уверен, мне есть чему у вас поучиться.

Гутман признательно улыбнулся. Он был сдержанным человеком. Гуго почти удалось убедить себя, что Аушвиц не такой уж anus mundi, как утверждал Фогт. Однако в глубине души он сознавал, что в улыбке Гутмана не было ничего веселого, одна терпеливая покорность, а за ней пережитый ужас депортации и заключение в концлагерь.

– Говорите, что я должен делать, – сказал Гуго, переключаясь на работу.

– Не беспокойтесь, герр Фишер, я справлюсь сам.

– Обращайтесь со мной, пожалуйста, как с обычным ассистентом. Хотя бы сегодня.

Гутман кивнул на разложенные у раковины инструменты и пинцетом вытащил из горла покойника полусгнивший кусочек яблока.

– В таком случае передайте скальпель. У вас есть версия, почему он умер?

– Еще как есть! – подтвердил Гуго. – Думаю, его отравили цианидом.

– Ваше предположение основано на расширенных зрачках и бледно-красном гипостазе?

– Не только.

Гуго внимательно наблюдал, как Гутман твердой рукой профессионала делает продольный разрез.

– Пациент Менгеле сообщил, что почувствовал запах горького миндаля, когда вошел в кабинет.

– Пациент? – Патологоанатом грустно улыбнулся и покачал головой, вскрывая труп от грудины до лобка и отгибая кожу. – Правильнее было бы сказать «морская свинка». Ну или подопытный кролик. Передайте пилу.

– Что?

– Пилу.

– Вы сказали «морская свинка», – негромко сказал Гуго, взял из поддона пилу, передал Гутману. – Почему?

Гутман сгорбился, побелевшие губы сжались в нитку. Он принялся пилить кость; поднялось облачко пыли. Потом убрал удаленные ребра, одним отточенным движением вырвал гортань, бронхи, легкие и сердце.

– Доктор Гутман. – Гуго дотронулся до его локтя, и патологоанатом от неожиданности чуть не выронил внутренние органы. – Прошу вас, объяснитесь.

Равид отшатнулся. Гуго догадывался, что сейчас его глаза ничем не отличаются от глаз эсэсовца: два стальных винтовочных дула. Переложив внутренности в раковину, патологоанатом тщательно вымыл руки и внимательно посмотрел на Гуго сквозь очки в золотой оправе.

– Доктор Менгеле собрал целую кунсткамеру уникальных экземпляров, – нерешительно начал Гутман. – Цыгане, карлики, уроды… Особенно его занимают близнецы. Когда война закончится, немецким женщинам нужно будет рожать по несколько детей сразу, чтобы возобновить и приумножить арийское население. Вот он и экспериментирует с близнецами.

– Как именно?

– Изучает их. Заражает вирусами, пробует смешивать кровь. Пытается изменить цвет глаз, хирургическим путем соединяет тела и смотрит, действительно ли они единый организм, как принято считать. Основная часть близнецов находится в Биркенау. Другие, как Йоиль, – в десятом блоке Аушвица.

Гутман умолк и начал промывать органы. Комнату заполнило журчание воды. Гуго потерянно за ним наблюдал. Хотелось что-то сказать, но он не мог выдавить ни слова. Не мог поверить в услышанное. Желание узнать больше боролось с желанием немедленно забыть все. В конце концов, кто он такой? От него ничего не зависит. Он – последняя спица в колесе государственной машины. Голос в голове спрашивал: ну узнаешь ты – и что изменится?

Гутман разрезал легкое, затем сердце. Вернулся к трупу, извлек желудок и часть кишечника.

– Вы начали излагать мне свою версию. – Гутман поторопился сменить тему. – Продолжайте, пожалуйста.

– Да-да, – беспомощно закивал Гуго.

Во рту скопилась горечь, даже здоровая нога онемела. Он вытер вспотевшую шею и попытался выбросить Йоиля из головы.

– Я предполагаю, Брауна заставили принять цианид. Вы сами сказали: гипостаз алый, зрачки расширены. Вероятно, он находился с кем-то, кому доверял. А затем что-то случилось. Его толкнули или ударили тупым предметом, от которого на лбу остался небольшой синяк. После чего убийца воспользовался спутанностью сознания Брауна и влил ему в рот цианид. Не знаю пока, мужчина это был или женщина. Признаков борьбы я не заметил.

Гуго склонился над трупом и разжал его челюсти.

– Я заметил царапины на слизистой. Не исключено, что Брауна принудили раскусить ампулу. Затем сунули в горло кусок яблока, имитируя удушье.

– Звучит достоверно, – согласился Гутман. – Теперь я скажу, почему тоже склоняюсь к цианиду. Как вам известно, он провоцирует тканевую гипоксию и смерть клеток. Состояние органов Брауна соответствует версии с асфиксией: они налиты вишнево-красной от недостатка кислорода кровью.

Гуго кивнул, смазал подушечки пальцев Брауна тушью, приложил к листу бумаги.

– Продолжайте, – подбодрил он патологоанатома.

– Браун ел незадолго до смерти, его желудок еще полон. Думаю, смерть наступила около восьми вечера, но вряд ли яд попал в организм с едой, иначе он умер бы в столовой. Кстати, как насчет яблока?

– Менгеле скормил огрызок заключенному, чтобы проверить…

– Раз с яблоком все в порядке, похоже, ваша версия подтверждается, – пробормотал Гутман, склоняясь над трупом с пинцетом.

Повозившись, он извлек из слизистой осколок стекла, блеснувший в электрическом свете.

– Его действительно заставили раскусить ампулу. В таком случае, может быть, обойдемся без вскрытия черепа и анализа мозга? Мне кажется, хотя бы эту услугу бедной фрау Браун мы должны оказать.

– Согласен.

Достав лупу, Гуго сравнил отпечатки Брауна с отпечатками, снятыми им с пера. Одинаковые, сомнений не было. Папиллярный узор в форме павлиньего глаза: линии начинались с одной стороны и, образовав завиток в центре, возвращались обратно. Итак, записку в блокноте писал Браун. Гуго вернулся к трупу, указал на царапины на шее и спросил: