Что же дальше? Йоиль оглядел аллею. У крыльца двадцатого блока стоял грузовик, куда санитары стаскивали трупы. Йоиля передернуло при мысли о том, что он собирается сделать, но иного пути добраться до Биркенау не было. Собрав волю в кулак, он бросился туда и спрятался за колесом. Дождался, пока все не скроются в бараке, забрался в кузов.

И окаменел.

Трупы были голыми. Рядом лежал один, до того худой, что Йоиль мог пересчитать все ребра. Глаза и рот – широко открыты, а скрюченные пальцы, казалось, вот-вот схватят его.

– Побыстрее с этими отбросами! – заорали снаружи.

Заключенные начали швырять в кузов новые тела, одно угодило прямо в Йоиля. Сердце чуть не выскочило из груди, на глаза навернулись слезы. Он отодвинулся от холодного влажного тела, забился в угол, подтянул коленки к подбородку и спрятал лицо. Сердце билось, как барабан. На миг все вокруг сделалось белым, заискрилось и оглушительно зазвенело.

Грузовик рывком тронулся с места, и труп опять ударился о Йоиля. Не выдержав, тот разрыдался и, всхлипывая, распластался на дне, чтобы его не обнаружили. Наконец грузовик выехал за ворота с черной надписью и затарахтел по дороге. Трупы навалились на Йоиля со всех сторон. Они воняли потом и нечистотами. Йоиль свернулся калачиком и крепко зажмурился, чтобы их не видеть. «Я еду к маме и папе», – повторял он, чтобы придать себе храбрости.

Попробовал думать о людях в кузове, как будто они живые. В конце концов, в поезде было все то же самое: грязь, вонь, теснота. «Я туда не полезу! – сказала мама, взглянув на скотовозки. – Если это эвакуация, тогда почему нас везут в таких вагонах?» Ей все равно пришлось сесть, когда немцы начали подпихивать ее своими винтовками. Им удалось занять место у зарешеченного окошка, где дышалось чуть свободнее, но и это не спасло: несмотря на холод, люди потели, а помойное ведро быстро переполнилось.

Через несколько дней умер синьор Леви. Папа сказал, что у него удар. Тело перенесли в конец вагона и закрыли покойному глаза. Сначала он выглядел спящим, потом начал вонять. Поезд подолгу стоял на станциях, однако труп так и не убрали.

Снаружи доносилась немецкая речь, и Йоиль с отцом упражнялись в переводе. Как-то вечером Йоиль влез на пустое ведро из-под воды и свистнул немцу. В вагоне все страшно перепугались. «Нас сейчас перестреляют, как собак!» – зашипела одна женщина. Эсэсовец не стал стрелять, а просто поболтал с Йоилем. Ему было двадцать пять лет, родом с севера, из небольшой деревушки, где его ждет двухлетний сын. Когда война кончится, они обязательно пойдут вместе на реку. Они разговаривали с час, а потом немец дал Йоилю хлеба и ветчины, которыми он поделился со всеми.

Грузовик притормозил, возвращая Йоиля к реальности. Он поднял голову и узнал очертания Биркенау. Фары высветили стены и колючую проволоку. Они въехали в ворота и вновь остановились. Шофер принялся сигналить, требуя освободить дорогу.

Йоиль высунулся из-за горы тел. Он впервые видел главную башню изнутри лагеря. Пора было выбираться. Сжав зубы, он перелез через трупы и спрыгнул в снег. Фырчащий грузовик отправился дальше.

Йоиль огляделся. Биркенау действительно оказался огромным. По обеим сторонам дороги тянулись бесконечные ряды бараков, разделенные колючей проволокой на секторы. Он растерялся. Да-а, без Гуго Фишера родителей, похоже, не найти.

– Эй, ты! – рявкнул над ухом голос.

Йоиля ударили по спине прикладом винтовки, подталкивая к веренице женщин с детьми, показавшихся из темноты. Все они в ужасе озирались.

– Возвращайся к своей группе! – гаркнул эсэсовец.

Йоиль подчинился. С ними он сумеет проникнуть в один из секторов. Если повезет – прямо туда, где мама. Очень может быть, раз здесь женщины и дети.

– Вы откуда? – спросил Йоиль у женщины с младенцем на руках.

В ответ та тихонько завыла. Она в смятении качала ребенка, ее лицо покраснело от мороза.

– У вас есть номер? – Йоиль показал ей руку с татуировкой.

Женщина непонимающе уставилась на него. До Йоиля дошло, что она из новых и не говорит на его языке.

– Не бойтесь, – все-таки сказал он. – Все будет хорошо.

В день прибытия в Аушвиц им с отцом пришлось всем переводить. Грубый немецкий язык как ножом резал воздух. Даже когда немцы не сердились, все равно казалось, что они тебя ненавидят. Волчий язык. Точь-в-точь лай овчарок, которых они водили на поводках. В общем, потребовалось объяснять, что «alle heraus» означает «все на выход», «schneller» – «быстрее». Последними словами, которые тогда перевел Йоиль, были «Zwillinge heraus». Приятный мужчина в чистых белых перчатках шел сквозь толпу, выкрикивая эту фразу.

– Что он говорит? – спросила мама.

– «Близнецы на выход», – ответил Йоиль.

И тут Менгеле углядел их с Габриэлем и выдернул из строя. Обоих подвели к столбику и измерили рост. Менгеле дал им по карамельке.

– Вы оба пойдете со мной, – сказал он и обернулся к их родителям. – С ними все будет хорошо. У нас есть специальный лагерь для близнецов, там много еды и отличные условия.

Эсэсовец отвел их к другим детям. Йоиль спросил по-немецки, не могут ли мама с папой тоже отправиться в лагерь для близнецов. Услышав родную речь, Менгеле резко обернулся. Подошел, схватил Йоиля за подбородок и долго рассматривал его лицо в свете фар. С этой минуты Йоиль стал любимцем Менгеле.

– Глаза! – восторгался тот. – До чего редкие у тебя глаза! – Затем кивнул унтеру. – Этих двоих не в лагерь. Отвезите в десятый блок Штаммлага. И чтобы ни один волос с головы не упал!

С тех пор прошел всего месяц, хотя Йоилю казалось – целая жизнь.

И вот он шел в толпе женщин и детей с нашитыми на одежду желтыми звездами, думая, что, не будь его глаза такими странными, не пришлось бы разлучаться с родителями. Эсэсовец поторапливал, но Йоиль не знал, как это перевести остальным. Эти люди говорили на самых разных языках, на всех, кроме итальянского. Наконец немец ослабил поводок овчарки. Слова оказались не нужны, укусы за лодыжки заставили людей поторапливаться.

Йоиль поднял голову. По небу медленно ползли снеговые тучи. Редкие пока снежинки уже начали свой привычный танец. Одна села прямо на нос Йоилю и тут же растаяла. Женщины жались друг к другу, словно черные перепуганные вороны. От мороза носы и щеки у всех покраснели. Грязные и наверняка голодные детишки таращились с любопытством. Йоиль хорошо помнил, каким голодным он сам вышел из поезда. Как и в тот раз, позади плелись старики, переваливаясь с ноги на ногу, словно на их плечах лежал груз прожитых лет.

И тут Йоиль увидел Адель, шедшую мимо быстрым шагом в группе врачей. Они узнали друг друга, но она отвернулась в сторону и тут же исчезла.

Либехеншель с другими офицерами был где-то у второго крематория, как объяснил часовой на воротах. Гуго захромал по снегу. Приходилось прилагать усилия, чтобы сдвигать больную ногу. Теперь, когда все кусочки головоломки встали на свои места, ему казалось, что напряжение того гляди порвет его на части. Адреналин зашкаливал, и Гуго потел, как в лихорадке. В висках стучало, во рту пересохло. Наверное, со стороны он выглядел как безумец.

Громко просигналил грузовик, требуя убраться с дороги. Гуго обернулся и увидел полный кузов трупов. Отступил на обочину, едва не поскользнувшись, и зашагал дальше по главной дороге, патетически взывая к собственному телу и силе духа. Чем ближе он подходил к крематорию, тем сильнее воняло дымом и горелым мясом. Нос и язык, похоже, каким-то образом привыкли к этим запахам.

Гуго заставлял себя не обращать внимания на группы евреев, которых гнали по обеим сторонам дороги. Он не мог посмотреть им в лицо, заглянуть в глаза и признать в них людей. Попытайся он это сделать, силы оставили бы его. Он провалился бы в бездонную пропасть, откуда нет возврата. А сейчас ему требовалась вся энергия, что еще осталась.

У ограды крематория Гуго предъявил пропуск и нырнул в ослепительный свет фар, ища знакомые лица среди множества эсэсовцев с автоматами на изготовку и непрерывно лающими собаками. Пошел снег. Пополам с пеплом.