Двери лифта открылись, я ринулся в кабину, и он вошел за мной.

— Маркус, мне очень жаль. Я думал, Сол тебе сказал, что произошло.

— Нет.

Он отвел меня в кафетерий в здании конторы и предложил кофе. Мы облокотились на высокий стол — стульев здесь не было, — и он заговорил доверительным тоном:

— Твой дядя совершил большую ошибку. Он подтасовывал некоторые документы бюро и, выставляя липовые счета, растратил деньги.

— Зачем ему надо было заниматься такими вещами?

— Понятия не имею.

— Когда это случилось?

— Подлог мы обнаружили примерно год назад. Но схема была очень ловкая. Он выводил деньги годами. Нам потребовалось несколько месяцев, чтобы вычислить твоего дядю. Он согласился частично возместить ущерб, и мы не стали заводить дело. Но партнеры бюро требовали голову твоего дяди, и они ее получили.

— Он же создал эту контору, в конце концов!

— Знаю, Маркус. Я сделал все возможное. Пытался и так и эдак. Но все были настроены против него.

Я взорвался:

— Нет, Эдвин, вы не все возможное сделали! Вы должны были хлопнуть дверью вместе с ним, создать новое бюро! Вы не должны были допустить такое!

— Сожалею, Маркус.

— Конечно, легко выражать сожаление, спокойно восседая в своем кожаном кресле! А место моего дяди занял этот мудак Филипс.

Я в бешенстве ушел. Вернулся в «Марриотт» и забарабанил в дверь номера дяди Сола. Он открыл.

— Тебя выгнали из конторы? — воскликнул я.

Он, повесив голову, уселся на кровать:

— Откуда ты знаешь?

— Я туда заходил. Хотел посмотреть, нет ли для тебя почты, и обнаружил, что они посадили за твой стол этого говнюка. Эдвину пришлось мне все рассказать. А ты когда собирался поставить меня в известность?

— Мне было стыдно. Мне и сейчас стыдно.

— Но что случилось? Зачем ты растратил эти деньги?

— Не могу с тобой об этом говорить. Я сам себя загнал в ужасную ситуацию.

Я готов был расплакаться. Он заметил это и обнял меня:

— Ох, Марки…

Я не смог сдержать слезы, мне хотелось уехать отсюда как можно дальше.

Под Новый год Александра на вырученные за свой альбом деньги сняла номер в роскошном отеле на Багамах и пригласила меня отдохнуть десять дней, чтобы я немного развеялся.

Ей тоже полезно было передохнуть вдали от всего. Я видел, что последние события очень сильно на нее подействовали. Первый день мы провели на пляже. Мы уже очень давно не были вдвоем в спокойном месте, но я чувствовал между нами какое-то странное напряжение. В чем дело? Мне по-прежнему казалось, что она от меня что-то скрывает.

Вечером, перед тем, как пойти ужинать, мы пили коктейль в гостиничном баре, и я попытался пробить ее оборону. Наконец она сказала:

— Не могу с тобой об этом говорить.

Я вспыхнул:

— Хватит уже с меня этих тайн мадридского двора! Хоть кто-нибудь может раз в жизни быть со мной честным?

— Марки, я…

— Александра, я хочу знать, что ты от меня скрываешь.

Она вдруг разрыдалась прямо посреди бара. Я почувствовал себя полным идиотом. Постарался взять себя в руки и сказал куда более ласково:

— Александра, ангел мой, что происходит?

По ее щекам стекали водопады слез.

— Я больше не могу молчать, Маркус! Не могу больше носить это в себе!

Меня охватило нехорошее предчувствие.

— Что происходит, Алекс?

Она попыталась собраться и посмотрела мне прямо в глаза:

— Я знала, что собираются делать твои кузены. Я знала, что они сбегут. Вуди не собирался являться в тюрьму.

— Что? Ты знала? Но когда они тебе успели сказать?

— Тогда же, вечером. Ты занимался барбекю со своим дядей, а я пошла с ними прогуляться. Они мне все рассказали. Я обещала никому не говорить.

Я повторил в смятении:

— Ты с самого начала знала и ничего мне не сказала?

— Марки, я…

Я поднялся со стула:

— Ты не предупредила меня о том, что они намерены делать? Позволила им уехать и ничего мне не сказала? И кто ты после этого, Александра?

Все посетители бара уставились на нас.

— Успокойся, Марки! — умоляющим тоном сказала она.

— Успокоиться? А с чего мне успокаиваться? С того, что ты три недели подряд, пока они были в бегах, ломала передо мной комедию?

— Но я правда волновалась! А как ты думаешь?

Меня трясло от ярости.

— По-моему, между нами все кончено, Александра.

— Что? Марки, нет!

— Ты меня предала. Не думаю, что я когда-нибудь смогу тебя простить.

— Маркус, не надо со мной так!

Я повернулся к ней спиной и вышел из бара. На нас все смотрели. Она кинулась за мной и попыталась удержать за руку, я вырвался и заорал:

— Оставь меня! ОСТАВЬ МЕНЯ, ГОВОРЮ!

Быстрым шагом пересек гостиничный холл и вышел на улицу.

— Маркус! — крикнула она со слезами отчаяния. — Не надо!

Перед отелем стояло такси. Я вскочил в него и запер дверцу. Она бросилась к нему, пыталась открыть, стучала в стекло. Я велел шоферу ехать в аэропорт. Пусть все остается позади.

Она бежала за машиной, опять стучала в стекло, кричала, плакала, молила:

— Не надо со мной так, Маркус! Не надо!

Такси прибавило скорость, и она отстала. Я выбросил телефон в окно и закричал, выплескивая свою ярость, свой гнев, свое отвращение к несправедливой жизни, отнявшей тех, кто значил для меня больше всего на свете.

В аэропорту Нассау я купил билет на первый же рейс до Нью-Йорка. Мне хотелось исчезнуть, совсем, навсегда. И все-таки мне ее уже не хватало. Если бы я знал, что не увижу ее долгих восемь лет.

Я часто вспоминаю эту сцену. Как я ухожу от Александры. В те жаркие июньские дни 2012 года, сидя один за письменным столом в Бока-Ратоне и воссоздавая прихотливые узоры нашей юности, я думал о ней, о том, как она там, в Лондоне. Меня снедало одно-единственное желание — поехать к ней. Но едва перед моими глазами снова вставала она, заплаканная, бегущая за такси, как всякая мысль что-то сделать исчезала. Какое право я имею через восемь лет снова вторгаться в ее жизнь и переворачивать все вверх дном?

Кто-то постучал в дверь комнаты. Я подскочил. Это был Лео.

— Прошу прощения, Маркус. Я позволил себе войти. Вас давно не видно, и я уже начал беспокоиться. У вас все в порядке?

Я с дружеской улыбкой приподнял тетрадь, в которой писал.

— Все хорошо, Лео. Спасибо за тетрадь.

— Она ваша, по праву. Вы же у нас писатель, Маркус. Книга — куда более тяжкий труд, чем я думал. Приношу свои извинения.

— Ничего страшного, не беспокойтесь.

— Вы какой-то грустный, Маркус.

— Мне не хватает Александры.

Январь 2005 года

Первые месяцы после разрыва с Александрой я большую часть времени проводил в Балтиморе. Мне хотелось не столько повидаться с дядей Солом, сколько спрятаться от нее. Я подвел черту под нашей историей, сменил номер телефона и не желал, чтобы она вдруг приехала в Монклер.

В голове у меня без конца прокручивалась сцена отъезда из Оук-Парка. Вот машина Гиллеля и Вуди сворачивает на шоссе, и они оказываются вне закона. Если бы я знал, что они собираются бежать, я бы мог их отговорить. Я бы вразумил Вуди. Что такое пять лет? И много, и пустяк. По выходе на свободу ему бы не исполнилось даже тридцати. Вся жизнь впереди. И потом, если бы он хорошо себя вел, ему бы, наверно, даже сократили срок. За эти годы он мог бы заочно окончить университет. Я бы убедил его, что у нас впереди вся жизнь.

После их смерти рушилось все. И в первую очередь жизнь дяди Сола. Он вступил в черную полосу, и она только начиналась.

Его увольнение из адвокатского бюро наделало шума. Ходили слухи, что истинной причиной его ухода была крупная растрата. Дисциплинарный совет адвокатской коллегии Мэриленда начал разбирательство, полагая, что, если факты подтвердятся, поступок дяди Сола должен быть признан порочащим профессию.