— Пойду уложу детей, — сказала Бьянка. — Белла очень устала.

Микки поднялся было, чтобы пойти вместе с ней, но Бьянка положила руку ему на плечо и как бы силой усадила на место:

— Оставайся! Я вернусь до двенадцати. Если сама не усну.

Через полчаса Ула тоже исчез. С красными, слегка осоловелыми глазами Микки требовал от меня новых историй о моей жизни в Штатах. Я смеялась, рассказывая о свиньях-фотографах и скользких агентах, о дизайнерах, в сравнении с которыми Нарцисс — образец альтруизма, о порабощающей тяге американцев к роскоши, о наркотиках и сексуальных отклонениях.

— Какая интересная жизнь! — прокомментировал Оке.

— Да на самом деле для этой жизни я никогда не подходила. Я же обычная провинциальная девчонка. Girl next door[443].

Микки мечтательно посмотрел на меня.

— Блеск и гламур меня вообще не привлекают, — сказала я. — Ни одежда, ни обувь, ни украшения никогда меня особо не интересовали. Я могу быть счастливой и без них.

Именно это я и чувствовала — свободу и счастье. Чувствовала сильнее, чем когда-либо раньше. Алкоголь, конечно, свое дело сделал, но прежде всего меня вдохновляла мысль о том, что впереди двенадцать месяцев приключений и новых возможностей.

2017-й станет моим годом.

Без Петера. Без долгов.

— Скоро пробьют часы в «Скансене»[444], — крикнула с дивана Гун-Бритт.

— Что? Уже двенадцать? — сказал Микки и начал стучать пальцами по дисплею мобильного. — Бьянка, наверное, уснула.

— А куда делся Ула? — спросил Оке.

— Ушел домой, — ответил Микки. — Видимо, под действием этого ПТСР.

— Или алкоголя, — сказала Гун-Бритт.

Я взяла Микки под руку:

— Пойдемте. Я хочу посмотреть фейерверк.

Он слегка пошатывался, и, пока мы шли через гостиную, мне пришлось взять его под руку. Когда я помогала ему надевать куртку, то заметила, что у меня упала бретелька с одного плеча.

— Вы тоже пойдете? — спросил Микки.

— Мы останемся, — ответила Гун-Бритт. — Там всегда такой дикий грохот.

Микки мне улыбнулся. Мы вышли на улицу и посмотрели в небо, озаряемое разноцветными вспышками. В распахнутом пальто, без шарфа и шапки, я стояла рядом с Микки и видела в его глазах отражение салюта. От мощного залпа вся улица задрожала. Я спрятала руку под куртку Микки. Мои зубы стучали, сказочная стужа, небо, раскрашенное в красный, синий и золотой. Я склонилась к теплу, которое шло от Микки, — в его глазах сияли звезды и кометы.

— С Новым годом!

Наше дыхание смешалось. Повсюду взрывались огни фейерверка.

— С Новым годом! — прошептала я.

Его язык имел божественный вкус.

До катастрофы

Весна 2017 года

После новогоднего праздника все становится другим. Сначала я чувствую отвращение и злость, но, когда шок проходит, начинаю замечать преимущества.

Я не говорю маме, что видел их в ту ночь, но когда встречаю у дома или в школе Микки, у меня внутри как будто сама собой начинает мигать какая-то лампочка. Кажется, что все будет хорошо.

Как-то в скучный январский вторник в школьной столовой ко мне пристали три девятиклассницы. Пришел директор, поднялся страшный шум.

— Он пялился на грудь Сусси! Мерзкий вуайер! — кричит одна из девиц.

На это Сусси швыряет мне в лицо морковный салат.

— Это сексуальные домогательства, — сообщает она директору.

А зачем она надевает такое облегающее белье, из которого все вываливается? Понятное дело, хочет, чтобы на нее смотрели.

— Нужно позвать Микки, — говорит директор. — Этим должен заниматься наставник.

Я сижу в зале школы, жду, у меня свело живот.

Микки, в спортивной форме и с влажной от пота повязкой на голове, появляется в самом конце обеденной перемены.

— Почему так получается? — спрашивает Микки.

В голосе нет усталости — скорее, интерес. Как будто ему действительно не все равно. Я к такому не привык и не знаю, как реагировать. Но мне хорошо.

— Потому что я урод, — отвечаю я. — Урод из летающей тарелки.

В детстве я думал, что оказался не на той планете. А психологи и врачи не могут определить, что со мной не так, потому что они никогда не видели ни одного инопланетянина.

— Ты не из летающей тарелки, — говорит Микки. — Но я понимаю, что ты чувствуешь.

Да? Реально? Никогда бы не сказал, что Микки доводилось переживать что-то похожее. Он же такой нормальный. Веселый, обаятельный и простой. Таких все любят.

Во всяком случае, он меня не осуждает. Не сердится и не говорит с преувеличенной заботой. Он ищет решение. Мне это нравится.

— Девочки сказали правду? Ты смотрел на грудь Сусси?

— В общем, да. Взгляд сам приклеился. Я не специально.

Если бы смотрел кто-то другой, Сусси, наверное, еще больше вертела бы бюстом и наслаждалась тем, что находится в центре внимания. Но со мной все, конечно, иначе.

— Она бросила в тебя едой?

— Да, — показываю пятна на свитере.

— Надеюсь, директор поступит согласно уставу школы и запретит ей посещение столовой, — говорит Микки.

Я улыбаюсь. Мой наставник. Где-то в затылке вырисовывается картина: он с мамой в новогоднюю ночь. Это меня обнадеживает.

Хотя для Сусси я могу придумать наказание и получше, чем тупой запрет на посещение столовой. Вряд ли она будет скучать по овощному супу и котлетам.

— А как дома? — внезапно спрашивает Микки.

Раньше такого никогда не было. Это из-за поцелуя? Ему интересно, как мама?

— Как Петер? — продолжает он. — Он все еще…

— Нет, — быстро отвечаю я.

Микки доволен, и ему не удается это скрыть. Именно это он и хотел услышать. Но я не должен его обманывать, обман Микки легко раскроет. Поэтому я говорю:

— Он приходит не так часто, как раньше, и они с мамой почти все время ссорятся.

Микки выглядит озабоченным. Они с Бьянкой наверняка никогда не ссорятся. По крайней мере, не так. И Микки такой человек, который не может, услышав о какой-нибудь несправедливости, не попытаться что-нибудь предпринять.

— Мне бы хотелось, чтобы она встретила кого-нибудь… получше, — говорю я.

Микки не дурак. Он наверняка понял, что я имею в виду, но не говорит ни слова и не реагирует вообще никак. За это он мне нравится. Он не хочет давать мне никаких фальшивых надежд. В столовой для меня оставили порцию. Ничего страшного, что я опоздаю на математику, я и так сильно обгоняю остальных.

— Спасибо за помощь, — говорю я Микки.

— Ну что ты! — отвечает он.

А я решаю плюнуть на Сусси и ее подружек. Не потому, что они не заслуживают мести, а потому, что не хочу, чтобы Микки во мне разочаровался.

В субботу возвращается Петер. Мама говорит, что не может выдержать одиночество.

— Но ты же можешь встречаться с кем-нибудь другим? — говорю я. — Вы с Петером только собачитесь.

— Это непросто, — отвечает мама.

Да ладно. Что тут сложного? Захотел — и сделал.

Петер врубает в гостиной тяжелый рок. Они пьют и орут, а я не хочу ничего слышать. Поднимаю звук в наушниках до максимума и пытаюсь сосредоточиться на игре, но басы колотят по полу и стенам, бьют мне по ушам, проникают внутрь, и в конце концов я понимаю, что надо уйти.

Надеваю в прихожей ботинки, мама с Петером полулежат друг на друге на диване. Надо отвернуться, пока меня не вырвало.

— Ты куда? — Мамин крик пробивает завывания электрогитары.

— На улицу! — ору я и громко хлопаю дверью.

Несколько раз объезжаю квартал, небо темнеет. В центре сквера тусуются деревенские парни на мопедах, в кустах тайком курят девчонки, в Чёпинге пусто и тихо. Вернувшись на Горластую улицу, я слезаю с велосипеда у тринадцатого дома. У ворот стоит «вольво». Я оглядываюсь по сторонам и подхожу к калитке. Смотрю в щель, но ничего особенного не вижу.