— Капитан. Или Шастен. Или Но. Не Ноэми, пожалуйста.

В телефонном разговоре с прокурором Родеза Шастен сообщила о возможных последствиях дела, которое в любом случае становилось очень важным для комиссариата.

— Вы знаете, капитан, почему нет группы полиции, которая занималась бы только нераскрытыми делами?

Поскольку Шастен молчала, прокурор ответил на свой вопрос сам:

— Просто-напросто потому, что доля раскрытия таких дел почти равна нулю и подобные расследования растягиваются на неопределенное время. Висяк «остывает»[584] по понятной причине. Если дело не раскрыто, значит другие уже обломали на нем зубы. Снова взяться за него — если только не мнить себя самым крутым полицейским в мире — все равно что искать черную кошку в темной комнате. Вы мало что там обнаружите. Достаточно сказать, что все службы, которым я предложил заняться этим делом, сослались на самые веские причины, чтобы не браться за него.

— Вы могли бы заставить, отдать приказ.

— Чтобы они схалтурили и все провалили? Я не уверен в эффективности расследования. Вам придется снова выслушать все семьи, затронутые трагедией, погрузиться в их воспоминания. Думаю, что следствие пойдет успешнее, если его будут вести знакомые полицейские, которые знают всю историю.

Ноэми поплотнее устроилась в кресле. Она была уверена, что ее идея заставит прокурора подскочить до потолка.

— Вы понимаете, здесь все уже свыклись с мыслью о том, что трое детей похищены неким Фортеном. Значит, они должны быть далеко от Авалона. Обнаружение тела одной из жертв в водах озера наводит на мысль, что двое других тоже тут.

— Вы меня беспокоите, капитан.

— Почему? У вас есть другие идеи, кроме осушения озера?

— Вы шутите? — Ее предложение шокировало прокурора, он уже предвидел, как массмедиа станут смаковать подробности невероятного расследования.

— Не станем же мы нырять с маской и трубкой.

Ухватившись за идею, прокурор тотчас нашел решение на замену:

— Нет; разумеется, нет. Но я разрешаю вам привлечь бригаду речной полиции Парижа. Они обладают соответствующими полномочиями и бороздят Францию в связи со всеми делами, требующими их компетенции. Я уверен, что они не знают об Авалоне. Закажите им исследование при помощи гидролокатора. Потом, если ваша гипотеза окажется справедливой, рассмотрим необходимость более значительных работ.

Услышав такое неожиданное решение, Ноэми онемела. Даже когда прокурор положил конец разговору, она так и не нашлась что ответить.

Часы еще не пробили полдень, а в шести коммунах уже говорили только об Алексе Дорене. Следовало действовать как можно скорее, то есть сосредоточиться на самом главном. Прежде всего, надо было узнать абсолютно все о старом деле. Шастен один за другим запихала все тома следствия в служебный ксерокс, который то и дело грозил то зажевать бумагу, то вот-вот взорваться, и сделала по четыре копии каждого документа. Роз, Буске, Милк и Валант должны были знать дело так же хорошо, как содержимое своих карманов.

Она отправила запрос в речную полицию Парижа, спустя сорок минут пришел положительный ответ. Уверенный голос лейтенанта Массе по телефону пообещал, что его группа будет на месте через двадцать четыре часа. На всякий случай он попросил произнести по буквам название «Авалон», которое слышал впервые в жизни.

Затем Ноэми забралась в свой «лендровер», чтобы спокойно еще раз все проверить. Камин, собака, кофе и полная сосредоточенность.

Едва дверца открылась, Пикассо выскочил из автомобиля. Он сделал шаг, потянул носом, на миг замер и, прижав хвост и уши, поспешно спрятался под машиной и съежился там, как будто хотел вообще исчезнуть.

Перед застекленной стеной, с грозным видом засунув руки в карманы, их поджидал Видаль, бывший легионер, а ныне сосед Ноэми. Она подумала о своем оружии, спрятанном в платяном шкафу под свитерами в спальне. Откинув полу пальто, она приложила ладонь к бедру, как если бы в кармане был пистолет. В ответ в знак мирных намерений Видаль показал ей раскрытые ладони:

— Вы собираетесь возвращать мою собаку?

Главное, чтобы не задрожал голос. Возможно, короткие фразы позволят сбить его с толку:

— Этого не предвидится.

— Тогда я возьму другую.

— Чтобы тоже бить ее? Что у вас за проклятая проблема?

— Я был воспитан как легионер. Я воспитал жену как легионера. Какого черта мне изменять своим правилам ради шавки?

— Понятия не имею. Да мне и плевать. А теперь убирайтесь отсюда, пока я не всадила вам пулю в задницу.

Видаль посмотрел на эту изувеченную женщину, такую отважную и вместе с тем перепуганную. Со времен военной службы он умел сразу отличить солдата, даже если тот был совершенно раздавлен. И он пошел на попятную.

— Я еще вернусь, — на всякий случай припугнул Видаль. — Я не нападаю на безоружных.

Тогда Ноэми убрала ладонь с бедра и провожала его взглядом, пока тот спокойно углублялся в лес. Сердце ее бешено колотилось.

— Пикассо, ко мне! — скомандовала она.

Ноэми расшила и разделила все тома расследования, чтобы иметь под рукой сотню основных протоколов и относящихся к ним фотоснимков; теперь бумаги были разложены на полу в удобном ей порядке, который, скорее, напоминал беспорядок.

В течение долгих часов она читала, делала пометы и записи, иногда просто просматривала листы этого следственного дела двадцатипятилетней давности, невольно расставляя красные флажки в нужных местах.

Хотя глаза уже слипались от усталости, Ноэми не пропустила сеанса связи с Мельхиором. Она ввела его в курс своего личного состояния, а поскольку оно всегда самыми сложными нитями было сплетено с работой, в беседе сразу всплыло дело о пропавших в Авалоне. Вместе с сомнениями и страхами Ноэми.

— И все-таки удивительно, что вы настолько не в себе, — заметил психиатр.

— Полегче, док, у меня был очень тяжелый день, — предупредила она.

— Допустим, и все же. Вам не кажется, что вы участвуете в игре, затеянной именно ради вас? Невредимая половина лица — для чарующей деревни, вторая половина, искалеченная, — для затопленной деревни, пробуждающей чудовищные воспоминания. Все наоборот, как на фотонегативе, как на диапозитивах того времени. Это расследование все больше и больше становится похожим на вас. Осмелюсь даже сказать, что оно стало спасительным для вас в настолько разных сферах, что странно этого не замечать.

— Не стоит меня недооценивать, док. Я ровно это и вижу, и, похоже, именно это меня пугает. Что эта деревня, что я — у нас одинаковые шрамы.

— И что вы теперь собираетесь делать? Опять бежать? Спрятаться? Или снова стать тем исключительным полицейским, каким были всегда?

— Льстец… Я уверена, вы говорите так всем полицейским, которым снесло половину физиономии и которые затаились где-то во французской глубинке со старым черно-белым расследованием. В любом случае слишком поздно, я редко даю задний ход, особенно теперь, когда уже по уши увязла.

— Молодец, — завершил сеанс Мельхиор.

Кофеварка наполнена, круассаны на столе, а часы в кабинете показывают 8:30. После звонка Мельхиору Ноэми под удивленным взглядом Пикассо, который даже начал ее копировать, свернулась калачиком. И тогда она решила завершить ночь на рабочем месте. Когда рассвет потихоньку начал будить деревню, плоды ее бессонницы уже красовались на четырех стенах кабинета, сплошь покрытых копиями допросов, опознаний и фотоснимков из архивного дела.

Когда бригада наконец была в сборе и все, как в музее, осмотрели собственный кабинет, украшенный результатами давнего расследования, Ноэми объявила о полном пересмотре дела. Трое ее подчиненных смирно уселись за стол, не решаясь прикоснуться к выпечке.