– Когда вы возвращаетесь в Лондон? – спросил я.

– Через неделю, в следующий понедельник. А вы?

– Не знаю. В Женеве меня никто не ждет. Некоторые называют это свободой, я – одиночеством.

– Меня тоже в Лондоне никто не ждет. Только работа. Ну и еще адвокат моего будущего бывшего мужа, чтобы обсудить развод.

– Тогда зачем возвращаться в Лондон?

– Так надо. Пора окунуться в реальность. А вы? От какой реальности вы сюда бежали?

Самое время исповедаться. Я решил рассказать Скарлетт историю Слоан, удивительной девушки, которую я не сумел удержать.

– То есть она вас бросила, и вместо того, чтобы биться за нее, вы сбежали, – подытожила Скарлетт.

– Вроде того, – согласился я.

– Ладно, не волнуйтесь, писатель. Если она ваш человек, вы обретете друг друга, когда книга будет закончена.

– Не уверен.

– Помяните мое слово.

Наступило молчание. Мы сели поближе друг к другу. Я почувствовал, как между нами пробежали искры. Скарлетт нежно коснулась моей руки. Потом медленно приблизила свое лицо к моему. Я остановил ее порыв за мгновение до того, как ее губы коснулись моих.

– Нельзя, Скарлетт. Простите…

Суббота, 15 декабря, накануне убийства

19.05. Объявление имени нового президента не состоялось.

На торжественном вечере царили хаос и смятение. Таинственный недуг сражал гостей одного за другим.

В бальном зале творилось что‐то невообразимое – люди корчились на полу и стонали. Настоящая пандемия.

Макер, совершенно растерявшись от криков и столпотворения, решил укрыться у себя в номере. Чтобы не пришлось ждать лифта, он стал подниматься по лестнице, и тут его окликнул чей‐то голос:

– Ты этот бардак устроил?

Перед ним стоял Тарногол.

Макер спустился и, подойдя к нему вплотную, посмотрел ему прямо в глаза.

– Да, я, – сказал он. – А может, и вы, Синиор. Вы так старались помешать мне стать президентом! Почему, кстати? А теперь им всем грозит смерть по вашей милости.

– Где начало, там и конец, – прошептал Тарногол.

– Прошу прощения?

– Где начало, там и конец, Макер. Сам посуди, мы с тобой в “Паласе Вербье”, на Большом уикенде банка. Тут мы впервые встретились ровно пятнадцать лет назад. И сегодня все завершится, на том же самом месте. Мне неоткуда ждать спасения, рано или поздно P-30 меня прикончит. Скорее всего, мы видимся в последний раз.

Тарногол, казалось, смирился. Он хотел пожать Макеру руку на прощание, но тот никак не отреагировал, и Тарногол отстранился:

– Когда пробьет мой час, я скажу, что попусту прожил свою жизнь. Я так хотел заработать побольше денег, я так хотел править миром, я так стремился к власти. Я так рвался распоряжаться чужой судьбой, забывая, что повлиять можно только на свою собственную. До свидания, Макер. Завтра, когда “Палас” придет в себя, в этих стенах будет звучать только одно имя – Льва Левовича. Нового президента Эвезнер-банка.

С этими словами Тарногол развернулся и пошел вниз. Сюда доносились отзвуки паники, захлестнувшей бальный зал, и сирены машин скорой помощи, мчавшихся к отелю со всего кантона.

Макер смотрел вслед опечаленному старику и думал, что не хочет кончить как он. Сегодня вечером судьба подарила ему последний чудесный шанс – отвоевать президентство. Заделать брешь, которую он сам пробил в своей судьбе пятнадцатью годами раньше, продав акции. Он молод, у него еще много лет впереди. Сейчас у него есть надежда возродиться из пепла. Слова Тарногола эхом отзывались у него голове: нельзя распоряжаться чужой судьбой, но можно повлиять на свою собственную.

– Синиор, подождите! – крикнул Макер.

Тарногол замер и обернулся.

– Я согласен, – сказал Макер.

– Согласен на что?

Макер сбежал к нему по ступенькам.

– На обмен, Синиор. Отдайте мне президентство и заберите то, что вам принадлежит.

– Ты уверен?

– Да.

– Ты готов потерять Анастасию?

– В глубине души я уверен, что уже ее потерял.

Тарногол серьезно посмотрел на него.

– Во вторник, – продолжал Макер, – она получила гигантский букет белых роз. Якобы от соседки. Только вот соседка ничего не посылала, я ее спросил.

Тарногол кивнул. Как будто посочувствовал.

– Завтра ты проснешься президентом банка.

Они обменялись долгим рукопожатием, и Макер стал подниматься на шестой этаж. Тарногол окликнул его на прощание.

– Знаешь, – сказал он, – из тебя выйдет хороший президент.

Макер, не останавливаясь, улыбнулся. Он уже не сомневался, что победа за ним.

В бальном зале и вокруг него еще не улеглась тревожная сумятица, не утихали крики. Во всеобщей неразберихе санитары выносили пострадавших в холл отеля, чтобы рассортировать их, в зависимости от тяжести состояния.

В гуще этой свалки Анастасия отчаянно искала Макера и Льва. Их не было ни в холле, ни в бальном зале. Наконец, пробегая по коридору, ведущему в туалетные комнаты, она наткнулась на Льва, скорчившегося на полу. “Лев! – закричала она, бросаясь к нему. – О господи, Лев! Что с тобой?”

У него начались судороги. Говорить он не мог. Вместо слов у него вырвался мучительный хрип. Анастасия поняла, что теряет его.

15 лет назад, Большой уикенд

В пятницу рано утром Лев выехал из Женевы в Вербье. Он почти не спал той ночью. Накануне, поняв, что Анастасия не придет к нему в “Берг”, он с печалью в сердце вернулся домой и позвонил отцу. И все ему рассказал. Что он убит, что его отвергли, предпочли другому. И Сол Левович проклял молодую женщину, из‐за которой так страдал его сын.

– Приезжай завтра в Вербье, – предложил он.

Лев отказался:

– У меня нет ни малейшего желания участвовать в этом проклятом маскараде. Там будут все мои коллеги и Анастасия с Макером. Спасибо, не надо!

– Приезжай, и мы уедем. У тебя улучшится настроение. Можем смотаться на выходные в Церматт. Мы так давно никуда не ездили вдвоем.

Лев сам не знал, чего ему хочется. Но согласился. Он сказал отцу, что полдесятого сядет в поезд и к полудню будет в Вербье.

– Пойдем пообедаем в хорошем месте, вот увидишь, это тебе поднимет боевой дух.

Лев был еле жив. Но все равно никак не мог заснуть. В лучшем случае он закрывал глаза минут на двадцать – тридцать, задремывал, но тут же, вздрогнув, просыпался. И, возвращаясь мыслями к Анастасии, корчился от боли. Он не понимал ее. Ему необходимо было с ней поговорить. Прежде чем отправиться с отцом в Церматт, он зайдет к ней в “Палас Вербье” и потребует объяснений. Он не спускал глаз с часовой стрелки. Наконец в полпятого он встал и собрался. В пять он уже был на пути к вокзалу Корнавен.

В полшестого, первым поездом, Лев уехал в Мартиньи. Там он пересядет, доедет до Ле-Шабля и затем автобусом до Вербье.

В полшестого утра, лежа на ледяном кафельном полу в ванной, где она в конце концов уснула, Анастасия открыла глаза. Она увидела, что дверь открыта.

Она незаметно скользнула в свою комнату и, наспех запихнув в сумку какие‐то вещи, бросилась к выходу.

Уже в дверях она услышала, как у нее за спиной прогремел голос матери, невидимой в темноте:

– Анастасия, если ты выйдешь за порог, у тебя больше не будет дома!

– Мама, я…

Ольга зажгла свет и окинула дочь ледяным взглядом:

– Ты позоришь свою фамилию, дрянь паршивая!

Анастасия долго смотрела на мать. Ольга поняла, что, невзирая на ее уговоры, она сейчас уйдет, и закричала:

– Давай! Вали к своему бродяге! Живи своей нищенской жизнью! Глаза б мои тебя не видели!

Анастасия убежала. Она пронеслась вниз по лестнице и выскочила на улицу, в морозное утро, с маленькой дорожной сумкой в руке. Она спешила, как могла, в надежде застать Льва. Добравшись до озера, она перешла на другой берег по мосту Монблан. В этот час кругом было пусто. Анастасия миновала Английский сад и оказалась в квартале О-Вив. Еще через несколько минут она наконец вошла в дом, где жил Лев. Бегом поднявшись по лестнице, она долго стучалась к нему в квартиру, но тщетно. Никто не отзывался. Наверное, он еще спит. В спешке Анастасия оставила дома запасные ключи, которые ей как‐то дал Лев. Ей некуда было деться. Она прождала почти час, примостившись на коврике под дверью. Потом снова принялась стучать, но вскоре поняла, что его нет дома. Вероятно, он уже на пути в Вербье. Анастасия ринулась на вокзал Корнавен.