Вильям ставит поднос на кровать, касается плеча Матильды. Она открывает глаза и улыбается ему.

С тех пор как Энтони убили посреди улицы, прошло три месяца — она это знает.

Она знает, кто такие братья Оржон.

Старший, грабитель банков, ювелирных, обменных пунктов, который ожидает сурового приговора.

Средний, наркоторговец, который получил две пули в сердце и одну в голову.

Но все же она еще здесь, с младшим. Она его не бросила.

Ей не страшно.

Они еще нежатся в постели некоторое время, затем Вилли одевается.

— Мне нужно проведать мать. Я скоро вернусь, — говорит он, целуя ее на прощание.

Он знает, что она снова уснет, как только он выйдет за дверь. Она всегда засыпает после того, как они занимаются любовью.

Вильям садится за руль, закуривает сигарету.

Он навещает мать как минимум раз в неделю. Потому что она только что потеряла двух сыновей. Один — на кладбище, другой — в тюрьме.

Потому что он еще не отрезанный ломоть. Вильям отказывается в это верить.

Он проезжает мимо факультета, куда он записался на второй курс иностранных языков, и вскоре добирается до своего района.

Он ставит машину у дома, поднимается на четвертый этаж, толкает дверь, которую никогда не запирают на ключ.

— Мама, это я!

Она сидит за столом в столовой, с любовным романом в руках, на плечах шаль.

В этой квартире всегда не хватало тепла.

Ей всегда не хватало любви.

Она готовит ему кофе, они говорят о разных пустяках.

Матильда, учеба. Соседи, погода.

На фотографии на буфете все трое сыновей вместе. Улыбаются, навсегда.

Они никогда больше не будут вместе.

— Мне пора, — говорит Вильям, хотя не прошло и часа.

Мать протягивает ему большую сумку с одеждой:

— Это белье твоего брата. Постирано и поглажено. Отдашь ему в четверг.

— Хорошо.

Она ходит на свидания раз в месяц.

Потому что это испытание, с которым ей не справиться раз в неделю.

И на кладбище по воскресеньям.

Потому что это испытание, с которым она должна справляться раз в неделю.

Она нежно касается лица Вильяма, ее рука немного дрожит.

— Береги себя.

— Не волнуйся!

— Поцелуй от меня Матильду.

— Так и сделаю, и не раз!

Вильям скатывается по лестнице, бросает сумку в багажник «гольфа», смотрит на детвору, что играет на пустоши перед домом.

Там, где играл и он, когда был ребенком.

Там, где совсем недавно Энтони играл со своими дружками.

Прежде чем стать мужчиной.

Мертвым мужчиной.

Вильям садится в машину и заводит двигатель.

Он спешит к Матильде.

Дождь не переставал.

Впрочем, жаловаться было не на что.

Сандра всегда любила дождь, любила, как он шумит, падая на листья деревьев весной. На опавшую листву зимой.

Запахи, которые он раскрывал, пробуждал.

Тоскана, американская лошадь, медленно подошла к ней, навострив уши. Сандра назвала ее так потому, что в районе груди у той было пятно, отдаленно похожее на итальянский сапог.

Примерно в это же время два года назад она купила ее у барышника на ярмарке скота, избавив от смерти на бойне. Лошадь должна была пойти на тартар просто потому, что у нее был какой-то недостаток в аллюре.

Потому что она была не такой, как другие.

Как только Сандра увидела ее, она захотела получить эту лошадь. Не согласилась с тем, что ее увечье фатально.

Это была не жалость, нет. Скорее что-то вроде эмпатии.

Если не сказать перенос.

Можно было подумать, что кобыла об этом знала и была бесконечно признательна ей.

Сандра вышла из дому незаметно.

Ей нужно было побыть одной, сбежать от того, с кем она делила жизнь. От того, кто над ней властвовал.

Безраздельно.

Как абсолютный монарх, как патриархальный тиран.

И все же Сандра возвращалась к нему. Всегда.

Потому что от судьбы не сбежать — она была в этом убеждена.

Потому что любовь иногда диктует странные законы.

Потому что есть точки невозврата. Границы, перейдя которые ты приговорен двигаться вперед не оборачиваясь.

Преступления, которым нет прощения.

Которых никто не поймет.

Сандре достаточно было одного слова, чтобы Тоскана перешла в галоп.

Мимолетное, но божественное чувство, будто Сандра наконец избавилась от своего жалкого существования.

Даже если она вернется к нему. Как всегда.

Потому что Сандра умерла, уже давно. И Патрик стал ее последним убежищем.

— Ты подумал, Чемпион?

Рафаэль решил экономить силы. Какой смысл отвечать?

Папочка склонился к его лицу со своей неизменной улыбкой, будто ничто на свете не могло ее стереть.

— Вижу, ты все такой же упрямый… Что ж, тогда я, с твоего позволения, немного поболтаю с твоим братом.

Рафаэль укрылся за своим молчанием, в то время как Вильям начал волноваться. Его дыхание участилось, тело приготовилось к боли. К ужасу.

Патрик сделал вид, что роется в коробках, хотя он уже давно решил, как сегодня будет мучить парня. Он все спланировал, как только проснулся.

Повторение той же пытки не возымеет достаточного психологического эффекта на старшего брата, крепкого как камень. Надо удивить его, внушить ему страх.

Он не легкая добыча, он сопротивляется. Патрик любил такое, презирая слабаков, которые быстро сдавались на его милость.

В любом случае он не сомневался, что в одно прекрасное мгновение добьется своей цели. Никто не может долго выдержать самую страшную из пыток.

Страдания любимого существа.

Возможно, сам факт заточения уже обозначил трещину в сердце этой братской любви.

Настало время проверить.

Он приблизился к Вильяму, пряча за спиной какой-то предмет; молодой человек напрягся с ног до головы, его воображение работало на пределе.

И когда он понял, что его ждет, он начал плакать.

— Ну, мой мальчик, прошу тебя, где твое достоинство!

— Не делайте этого!

— Я еще ничего не сделал, — рассмеялся Патрик, распутывая провода. — Электричество и в самом деле отличное изобретение, как думаешь?

Держаться. Не уступать.

Забыть об этой реальности. О воплях и конвульсиях.

Ни слова.

Патрик на время оставил Вильяма, который, кажется, потерял сознание.

— Тебе все еще нечего мне сказать, Чемпион?

Лицо Рафаэля словно вытесано из гранита, мускулы шеи напряжены до предела. Он едва разжал зубы для ответа:

— Ты ничего не узнаешь, гнида!

В этот момент Патрик начал сомневаться, пусть даже на его лице это никак не отразилось. Разрыв между братьями теперь казался очевидным. И все же он не мог поверить, что Рафаэль оставался совершенно бесчувственным к мукам, которые пришлось вынести Вильяму.

Но он сопротивлялся, снова и снова.

— У тебя нет сердца, Чемпион, — вздохнул Патрик. — Позволить так страдать собственному брату…

— Ты заплатишь мне за это, мерзавец. И в этот день ты действительно будешь страдать. Ты будешь подыхать очень долго. Я не стану спешить, сделаю все основательно.

— Я ждал от тебя другого. Тем хуже для него.

Патрик вернулся к Вильяму, окатил его лицо ведром воды:

— Вернись к нам, мой мальчик! Твой брат отказывается говорить, так что нам с тобой придется продолжить.

— Нет… остановитесь…

— Уверяю тебя, я бы очень хотел. Как раз сейчас по телику идет мой любимый сериал. И я его пропускаю! Но пока я не получу ответа…

— Раф! Скажи ему все, что он хочет знать, умоляю!

Бандит уставился на стену прямо перед собой.

— Рафаэль!

— Думаю, твой брат тебя не слышит. Думаю, ему плевать на тебя. Он предпочитает скорее увидеть тебя мертвым, чем меня богатым, дошло до тебя наконец?

Новый разряд. Новый крик боли. Вильям остолбенел, глаза закатились, он сплюнул кровь.