– Нет, конечно. – Адель улыбнулась сквозь слезы. – Эх вы! А еще сыщик. «Восемнадцать» на лагерном означает тревогу. После ареста Берта операция была приостановлена. Придется ждать. Прежде чем женщинам с «Униона» удастся натаскать достаточно взрывчатки, пройдут месяцы. Или годы?.. Или этого не произойдет никогда, и они погибнут. Кто знает? Но мы будем пытаться.

– А зеленые треугольники? – Гуго приподнялся на локтях, устраиваясь поудобнее; теперь от грелки распространялось приятное тепло. – Это вы спрятали их под матрасом Берта?

– Нет. Треугольники – наше с ним общее дело. Прибыв в лагерь, мы поняли, что надо действовать. Нельзя сидеть сложа руки, как в Ирзее.

– В Ирзее?

– Ну да. Там нам пришлось подчиниться приказам врачей, хотя мы сумели вычеркнуть из списка кое-кого из обреченных на смерть ребятишек. Рисковали, конечно, но все прошло гладко. Спасли немногих, однако каждая спасенная жизнь – это победа.

В висках застучало. Гуго подумал о Йоиле, о том, что не способен ему помочь, не сможет остановить поршень шприца, вводящего фенол в сердце.

– Как вы думаете, Берт мог убить Брауна? У него очень серьезный мотив.

– Я знаю Берта сто лет. Я уверена, что он не убивал.

– Берт и Бетания любят друг друга. А Браун ее насиловал.

– Берт не стал бы убивать даже ради любви. Кстати, а что с тем кольцом?

– Оно действительно нашлось в бассейне на вилле, но фрау Браун предоставила мне вполне убедительное объяснение.

Гуго опустился на подушку. Как он устал, измотан до чертиков. Интересно, в капельнице есть морфий? Несмотря на усталость, тело по-прежнему казалось легким, словно полым внутри.

– Отдыхайте, герр Фишер, уже глубокая ночь. Вы могли умереть…

– И получил бы по заслугам, – вздохнул Гуго.

– Не говорите глупостей.

Адель наклонилась поправить ему одеяло, и их лица в который раз оказались близко. Гуго захотелось поцеловать ее, потеряться в этих мягких губах, опьянеть от запаха соли и песка, напоминавших прилив Ваттового моря. Адель отстранилась, покраснела и улыбнулась:

– До завтра, герр Фишер.

Аушвиц, 27 декабря 1943 года

– Хоффман во всем признался.

Голос Тристана Фогта, отражаясь эхом от стен, разбудил его рано утром и безжалостно вырвал из сна. Гуго машинально посмотрел на стул около кровати. Пусто. Адель не было. За разукрашенными морозом замерзшими окнами стояла темень, лишь на востоке небо слегка посветлело. В здании сохранялась ночная тишина, но откуда-то снизу уже доносился запах кофе. Гуго почесал колючий щетинистый подбородок и скривился.

– Что значит «во всем признался»? – тупо спросил он.

– В убийстве Брауна. – Фогт смотрел на него широко открытыми глазами.

Когда Гуго опустил ноги с койки, ему показалось, что пол вибрирует. Всякий раз, приближаясь к концу дела, он чувствовал, как его охватывает странная меланхолия, похожая на конец любви. Однако сегодня ему что-то не верилось.

– Он хочет с вами поговорить, – настойчиво сказал Фогт.

– Разумеется, – только и выдавил Гуго.

Берт Хоффман сидел на койке и смотрел на посетителя. Опухоль спала, и теперь Гуго отчетливо разглядел его светлые глаза.

– Это я убил Брауна, – четко произнес Берт.

Казалось, его голос заметался по всему одиннадцатому блоку, смешиваясь с кислой влагой, которую источали кирпичи, с затхлой вонью помещения, никогда не видевшего солнечного света. Гуго взял стул, поставил у стены, сел, снял шляпу. Температура оставалась высокой, и ему было нелегко унять дрожь.

– Каким образом?

– Съездил ему кулаком по лбу и заставил принять цианид.

– А цианид где взяли?

– Украл в аптеке, пока лежал с бронхитом.

Гуго хлюпнул носом и закашлялся. Вчерашняя ледяная ванна вышла ему боком. Жар затопил виски, готовый вылиться наружу. В такие минуты хронические болячки могли обостриться. Гуго постарался вынырнуть из путаницы случайных мыслей и хоть как-то сохранять ясность мышления.

– Почему вы его убили?

– Все равно не поймете, – с запинкой ответил Хоффман.

– А вы попробуйте объяснить.

Санитар согнулся в три погибели и зашелся в приступе кашля – лишнее доказательство того, что именно Хоффмана Йоиль видел в коридоре с Бетанией.

– Браун затащил меня в преисподнюю. Сначала в Ирзее, потом здесь. Скажите, герр Фишер, на дворе действительно двадцатый век?

Гуго промолчал.

– Век прогресса! – Хоффман истерически засмеялся. – Я видел такое, чего не должен видеть человек, живущий в век прогресса. Как-то, вскоре после приезда в Аушвиц, я уронил банку с формалином. Открыл окно, чтобы проветрить комнату, и выглянул наружу. Там стояла семья. Отец, мать и ребенок нескольких месяцев от роду. Палач-душитель повалил на землю отца с матерью и убил. Знаете, кто такие душители?

– Нет, – ответил Гуго; во рту у него пересохло.

– Душители кладут железную палку на горло приговоренным, прыгают на нее и балансируют до тех пор, пока не сломаются позвонки. Я подумал, что эти двое совершили нечто ужасное, иначе бы их расстреляли.

– А ребенок?

– Палач раз-другой стукнул его головой о землю, точно свежевыловленного осьминога.

Гуго зажмурился. Вспомнил новорожденную, растоптанную на станции, и мерзкое чавканье. Голова закружилась, а воздух в камере сделался густым, хоть черпай ложкой.

– С того дня я возненавидел Аушвиц всей душой и решил начать бороться хотя бы при помощи треугольников.

– Как вы пришли к мысли убить Брауна?

– Никак. Потерял голову во время ссоры.

Гуго прищурился. Убийство Брауна, пусть и совершенное под влиянием эмоций, было подготовлено. Заранее обдумано и тщательно подготовлено, хотя эмоции и привели к ошибкам. Да и зачем Берту передавать записку в «Канаду»? Кому? Бетания была у него под боком, в десятом блоке, как и все прочие.

– Из-за Бетании? – спросил он.

Берт медленно поднял взгляд, помассировал руки. Он, похоже, не удивился – значит кто-то предупредил его, что отношения с француженкой раскрыты.

– У вас же был с ней роман, да?

– Я люблю Бет, это не преступление.

– Преступление, согласно законам о чистоте расы.

– Я не придерживаюсь подобных законов.

– Вы убили Брауна потому, что он насиловал Бетанию?

– Этот кабан взял ее силой! – рявкнул Хоффман, ударив себя кулаком по колену.

Санитар разнервничался, а вышедшие из себя люди совершают ошибки, выводящие их на чистую воду.

– Он совершил кое-что и похуже…

– Что именно?

– Бетания забеременела. Мой был ребенок или Брауна – кто сейчас скажет? Но о нас он не знал. Всполошился, понятное дело, и решил избавиться от Бетании. Отправил ее в тюрьму. Тогда мы с Адель убедили его, что это выглядит крайне подозрительно. Бетании сделали аборт и велели держать язык за зубами.

– Потеря крови вызвана абортом?

– Нет, – ледяным голосом ответил Хоффман, еле сдерживаясь. – Браун считал Бетанию низшим существом, но не мог противостоять своей похоти. Клауберг обо всем знал и молчал, не желая предавать своего единственного друга. Недели через две он предложил Брауну поставить на Бетании опыт по новому методу стерилизации, чтобы уберечь ее от повторной беременности.

– Какой опыт?

Невидимая рука вновь сжала желудок Гуго так, что перехватило дыхание. Под снегами Аушвица скрывался невыразимый ужас, а он зачем-то усердно их разгребает, поднимая на поверхность всю грязь.

– Радиоактивное облучение давало мало результатов, а если и давало, то спустя длительное время. – Берт, казалось, погас. – Тогда Клауберг решил поэкспериментировать с жидкостью на основе нитрата серебра и формалина, смешанной с радиоактивным контрастным веществом. Он вводит это в шейку матки «крольчих» и хвастается, что может стерилизовать их тысячами в день. Вам известно, что «Шеринг» собирается выкупить права на эту жидкость?[803]