– Просто подпиши внизу. Тогда я совершенно официально избавлю тебя от полиции. Для начала можешь нормально выспаться здесь, в моей квартире, а потом спокойно обдумаешь, хочешь ли ты залечь на дно.

Курт потянулся к листу бумаги. Но я придержал его:

– Но за это ты твердо пообещаешь мне ни у кого не объявляться, пока окончательно не определишься. Даже у твоей сестры. Между деловыми партнерами должно быть полное доверие.

Курт кивнул. Он чувствовал себя польщенным тем, что его не считают явным неудачником, каким он, вообще-то, и был.

Я дал ему чистый лист бумаги. Курт посмотрел на него так, будто ему, как деловому партнеру, действительно нужно было сначала прочитать, что там говорится, прежде чем подписывать. Похоже, он не нашел никакого подвоха в несуществующих формулировках и поставил свою подпись. Он отдал мне подписанный лист и залпом выпил вторую чашку эспрессо.

– Фу. Какой-то он горький. Это была другая капсула?

– Такая же капсула. Только с небольшой дозой мидазолама.

Курт вопросительно посмотрел на меня. Однако к тому моменту, когда он понял, что это то самое снотворное, которое он приобрел по украденному рецепту своей сестры и внутривенно ввел Борису и которое я сохранил у себя в виде наполовину заполненной ампулы, глаза Курта уже закрылись. Голова его опустилась на столешницу рядом с чашкой из-под эспрессо.

С этого момента Курта никто не должен был видеть. Кроме Саши, меня и Бориса. И поскольку Курт должен был оставаться в моей квартире по крайней мере до закрытия детского сада, мне поневоле пришлось применить к нему некоторое насилие. Кабельными стяжками я привязал его руки и ноги к стойкам кровати в спальне. Заткнул ему рот носком и заклеил изолентой. Дверь я для надежности запер снаружи и взял с собой ключ. А то вдруг Катарина невзначай снова без предупреждения заявится в мою квартиру и опять пересмотрит свое позитивное мнение обо мне из-за очередной случайной находки?

Я кратко информировал Сашу, что пока все идет по плану, и отправился в подвал. До послеполуденного заседания совета детского сада я, в принципе, был свободен, и мне надо было сделать еще парочку приготовлений к сегодняшнему вечеру. Чтобы отметить этот день, я даже принес Борису свежий эспрессо. Борис не стал спрашивать о причине, но выпил неординарный напиток не моргнув глазом, одним глотком. Вкус мидазолама его, кажется, не смутил, а если и смутил, то слишком поздно. Так как в следующую секунду и он отправился в царство грез.

Моя работа в подвале продвигалась успешно, и вскоре после часа дня я все закончил. Я как раз принял душ и переоделся в своей квартире, когда позвонила Лаура.

– Я совсем забыла написать что-нибудь на туалетном зеркале в благодарность за прекрасный вечер, – сказала она.

Я внутренне рассмеялся. С Лаурой было удивительно легко. Уже один только факт, что вчера мы ни словом не обмолвились об «отношениях», а просто наслаждались друг другом, поднял ее рейтинг в моих глазах.

– Это объясняет, почему мое утро до сих пор было таким безмятежным, – ответил я. – А твое как?

– Абсолютно спокойное. Я отвела Макса в детский сад в половине девятого и пошла на работу. Сейчас у меня как раз обеденный перерыв.

В половине девятого я как раз привязывал последнюю кабельную стяжку к лодыжкам ее брата. С телефоном в руке я прошлепал по коридору и приоткрыл дверь спальни. Курт лежал на кровати – оглушенный, но с открытыми глазами.

– Что слышно о твоем брате?

– Ничего. Но меня это не удивляет. Когда он в глубоком дерьме, он всегда поначалу тихарится. Иногда месяцами не объявляется, если потерпел грандиозный крах.

Это успокаивало. Лаура не так скоро хватится своего брата. До Курта наконец дошло, что я стою в дверях спальни, и в глазах его возник вопрос.

– Огромный привет от твоей сестры! – шепнул я ему, прикрыв одной рукой микрофон телефона.

Правда, носок, зафиксированный клейкой лентой, помешал Курту ответить на приветствие.

– Увидимся на заседании совета? – спросил я Лауру.

– Конечно. Дискуссию о климатически нейтральном детском саде я не пропущу. Ты уже разговаривал с практиканткой по поводу конца света, который устроили Макс и Эмили?

– Нет, но собираюсь сделать это прямо сейчас.

Мы положили трубки. Как легко с этой женщиной.

Я спустился в детский сад. Не только из-за разговора с Лаурой, но прежде всего для того, чтобы угодить моему внутреннему ребенку, я хотел наконец прояснить дело с практиканткой и концом света. Как отец. Без разницы, что думали об этом другие матери. Я постучал в дверь Сашиного кабинета и вошел. Саша как раз занимался строительными планами детского сада. Когда я появился, он удивленно взглянул на часы:

– Бьорн? До заседания совета еще полно времени…

– Да. Но я хотел перед этим побеседовать с Леди Капитуляцией о запрете фруктового пюре.

– С какой Леди?

– С Леди Капитуляцией. Мнемонический прием. Как зовут эту практикантку, еще раз?

– А, ты имеешь в виду Фрауке?

– Точно. Я хочу поговорить с Фрауке.

– Как отец Эмили или как представитель родительского комитета?

– Ты спрашиваешь как друг или как директор детского сада?

– Как директор детского сада, я вынужден тебе указать, что при проблемах с воспитательницами родители должны следовать определенному административному порядку. Это значит, что они обращаются либо в родительский комитет, либо ко мне. После этого родительский комитет может побеседовать с воспитательницей в присутствии детсадовского начальства.

Для бывшего водителя мафиози Саша очень быстро усвоил все формальности, необходимые для корректного руководства детским садом. Но благодаря этим своим способностям он и стал директором.

– Я здесь как отец. Состоящий в родительском комитете. Что ты мне скажешь как друг?

– Как друг, я робко намекну, что разговор в таком раскладе – родительский комитет, директор детского сада, практикантка, – конечно же, несколько щекотливый. Двое старых белых мужчин и одна молодая женщина – так, вообще-то, не пойдет.

– Ты не старый белый мужчина. Тебе не больше тридцати, и ты болгарин, – возразил я.

– Если бы все было так просто. Две недели назад у меня была переподготовка для директоров детских садов на тему гендерной и прочей дискриминации в стиле руководства. Это все немного сложнее, – попытался объяснить Саша.

– И чему конкретно тебя там научили? – спросил я.

– Соблюдению политкорректности по принципу «камень, ножницы, бумага». На самом деле, весьма занятная игра.

– Объясни, пожалуйста.

– Итак: возьмем для примера Фрауке, тебя и меня. Одна пышнотелая женщина около двадцати, один мужчина с миграционным фоном около тридцати и один этнический немец около сорока. Все трое сидят за столом и дискутируют. Кто будет прав?

– А о чем они дискутируют? – наивно поинтересовался я.

– Уже этот вопрос показывает, что ты не понял проблемы. Принцип «камень, ножницы, бумага» подразумевает, что абсолютно все равно, о чем идет речь. Все сводится к тому, чтобы оценить идентичность участников. Прав будет тот, кто относится к большему количеству подлежащих защите меньшинств, чем остальные.

– И как же это должно выглядеть?

Саша встал и подошел к белой маркерной доске, что висела на стене в его кабинете. Он стер список имен – очевидно, результаты выборов в совет воспитателей.

– По сути, так же, как при игре в «камень, ножницы, бумага». Камень бьет ножницы, ножницы бьют бумагу, бумага бьет камень.