Огромное здание, представшее его глазам, было построено из красного кирпича. Из высокой трубы валил дым. Крематорий ничем не отличался от тех, которые Гуго уже видел рядом с «Канадой». Площадка у крыльца, ведшего в его чрево, была серой. За пеленой снега виднелись трубы поменьше.

Гуго потолкался среди охранников, так никого и не узнав. Нужный ему человек мог быть где угодно. Спросил одного, другого. Никто его не видел. Наконец кто-то сказал, что в «Канаде». Да, туда он и ходил. Там выбрасывал свои записки. Там он и сейчас. В замешательстве Гуго подумал, что надо было сразу идти туда. Он вышел на Лагерштрассе, добрался до березовой рощицы, засыпанной снегом, откуда открывался вид на два других крематория.

Показался склад во всем своем великолепии: тридцать бараков, ярко освещенные фарами грузовиков. Заключенные трудились не покладая рук: таскали чемоданы прибывших из лагеря в Дранси. Багаж возили на тележках и без разбора сваливали в огромные неопрятные кучи, так что почти не оставалось места для прохода: тысячи жизней, воплощенные в обыденных мелочах, были выброшены и безжалостно растоптаны вместе с историями, которые они могли рассказать.

Обогнув очередной такой холм, Гуго стиснул зубы и решил сосредоточиться на деле, чтобы не ухнуть с головой в очередной водоворот мыслей. Он замешкался, хотя точно знал, какой блок ему нужен.

Увидев фигуру на фоне стены, он почувствовал торжество. Аж вспотел, и от горячей кожи, казалось, повалил пар. Как ни в чем не бывало Гуго направился к силуэту, черневшему в свете фар. Ему даже не пришлось совать руку в карман и нащупывать пузырек с морфием. Он достаточно долго бегал от собственных демонов, чтобы шарахаться от какого-то убийцы.

– Долго же я вас искал! – воскликнул Гуго.

– Чем могу?

– Нужно с вами поговорить.

– Тогда поищем местечко поспокойнее.

– А можно и мне поучаствовать? – спросил другой голос, и из-за угла выступила массивная тень.

В березняке было тихо. Свет фар и прожекторов сюда не попадал, и темнота сомкнула синеватые пальцы на тонких стволах. Березовые ветви тесно переплетались, образуя сеть, почти затмевавшую небо. В них что-то жутковато поскрипывало – может быть, какая-то потревоженная птица.

Медленно падал снег, укрывая все ватным одеялом. Снежинки забивались Гуго за воротник, остужали затылок. Человек, которого он искал, смотрел на него ледяными глазами – точь-в-точь две щели в улыбающемся черепе на фуражке. Сообщница держалась за его руку, как будто боялась упасть.

– Лучше бы вам было обойтись признанием Берта Хоффмана, – заметил офицер, направляя на него ствол пистолета.

На Гуго уставился еще один черный зрачок, такой же непроницаемый и холодный.

– Не в моих обычаях, – ответил криминолог.

– Не понимаю, как вы меня вычислили.

– Вы оставили крошки на тропинке, как в сказке братьев Гримм, помните? Мне оставалось просто пройти по ним. Откуда начать? С записки Брауна?

Человек молча смотрел на него, будто намекая, что нужно продолжать. Гуго никогда не понимал, зачем нужны объяснения людям, припертым к стене. Разобраться в своих ошибках? Узнать, кто их предал? Или из странного самолюбования? Вот только незадача: на сей раз убийца не сидел в камере, а направлял на него пистолет.

– АБ-ноль, – объяснил Гуго, стараясь держать себя в руках. – Сначала я ошибочно решил, что это инициалы. Но это не «О», это ноль. Вы вырвали листок, однако не подумали, что Браун рассчитывал не на него, а на следующий. В результате Браун оставил нам два послания. Первое: он знал, что его собираются убить при помощи цианида. Второе: разоблачение личности убийцы.

На лице Тристана Фогта отразилось удивление, Анита Куниг вздрогнула.

– АБ-ноль – это группа крови, – продолжил Гуго. – Все члены СС обязаны сделать под мышкой татуировку с группой крови. Осмунд и Берт не эсэсовцы, в отличие от вас.

Фогт тихонько хмыкнул и сощурился, воздавая должное сообразительности Брауна. Анита, напротив, побледнела от страха, на глазах заблестели слезы. Порыв ветра сдул с лица прядь волос, обнажив уродливое родимое пятно кофейного цвета: кожную болезнь, как думала Роза.

– В вечер убийства вы попросили Сигизмунда Брауна принять вас якобы для важного разговора, – продолжил Гуго, не обращая внимая на пистолет.

Он на секунду закрыл глаза и представил кабинет Брауна, льющуюся из граммофона музыку, кресло, в котором хозяин курил сигары, халаты на крючках, микроскопы, пахнущую праздником елку.

– Вы пришли к нему и долго беседовали под музыку, точно старые друзья. Между тем двадцать первое декабря – важная для вас дата. День смерти Бастиана. Браун, разумеется, не помнил вашего сына – слишком много детских смертей на его совести.

Гуго представил растущую ненависть, охватившую этих двоих, когда в Аушвице они наконец-то оказались лицом к лицу с убийцей их ребенка. Видимо, им пришлось скрывать от всех свои отношения, чтобы не возбуждать подозрений: они прятали боль и готовились отомстить.

– Тогда же вы показали Брауну подвеску Бастиана.

Гуго вообразил золотую «Б», блеснувшую в свете настольной лампы. Дата на обороте – день рождения Бастиана. Подвеску вернули родителям вместе с одеждой мальчика и свидетельством о смерти с ложным диагнозом «воспаление легких».

– Никто из окружающих не подозревал, каким особенным был этот мальчик, который не смотрел в глаза людям, ни с кем не разговаривал и играл в странные игры. Не поняла врачебная комиссия, отправившая его в Ирзее, не понял Браун, отравивший его цианидом, поскольку запасы фенола кончились, а доктору не терпелось прикончить маленького урода и отправиться обедать.

Анита разрыдалась. Фогт по-прежнему держал Гуго на прицеле, однако рука у него дрожала, а лицо превратилось в восковую маску. Гуго представил, как Фогт достает из кармана ампулу с цианидом и приказывает Брауну надеть белый халат. Убивая Бастиана, тот был врачом, значит и умереть должен в амплуа врача.

Браун подчинился и попросил, закатывая рукава: «Позвольте написать прощальную записку жене». Он присел за письменный стол, но Фогт, увидев какую-то абракадабру, взбеленился, вырвал листок и уничтожил его впоследствии. «Теперь жри!» – велел он и протянул Брауну ампулу, направив на него пистолет. «А если не стану? Выстрелите? На шум сбегутся люди», – усмехнулся Браун.

– Вы хотели сохранить хладнокровие до конца, но перед глазами встало лицо Бастиана. Тогда вы ударили Брауна со всей силы, оглушив того. След, оставшийся на лбу, – от вашего кольца с черепом, но это я понял далеко не сразу. Прежде чем он успел закричать, вы схватили его за шею и прижали к себе. Царапины на шее Брауна – следы ваших знаков отличия на мундире, а запах – вашего одеколона.

Так эти двое стояли минуту-другую. Гуго видел их как наяву. Браун был без сознания, скорее всего бессильно висел в руках Фогта. Тому пришлось раскрыть ему рот, засунуть ампулу, придержать и надавить на подбородок. Ампула треснула, осколок порезал Фогту палец, заставив ругнуться. Ранка, которую видел Гуго, была вовсе не следствием злющего польского мороза.

– Кровь капнула на пол, вы в горячке этого не заметили. – Гуго смотрел на покачивающийся ствол пистолета. – Как не нашли и оброненной подвески. Она залетела под елку. А ведь нужно было еще о многом позаботиться! Вытащить изо рта Брауна осколки, запихнуть ему в горло кусочек яблока. На следующий день вы велели уборщикам вылизать кабинет до блеска. Они ничего не нашли, но главное было сделано. Вы исполнили обещание, данное жене в записке, так и не сгоревшей до конца: Браун умер, и призраки прошлого успокоились.

– Впечатляет. Ждете оваций? – Оберштурмфюрер шагнул вперед, и ледяной ствол пистолета уперся в горячий лоб Гуго. – На колени.

Тот подчинился, неуклюже согнув больную ногу. От холода его трясло, пар от дыхания поднимался густыми клубами, и метель рвала его в клочки.

– Что же, настал мой черед говорить, – продолжил Фогт, обойдя Гуго и приставив пистолет ему к затылку. – Так оно и было, Сигизмунд Браун не помнил ни лица моего сына, ни его имени. Он убил столько невинных созданий, что в его памяти они не задерживались.