Эмма изменилась в лице. Щадя ее, я пропустил этот выпад мимо ушей. Но Чад счел нужным повеселить семейство и добавил:

— Верно, Маркус, не будешь же ты всю жизнь разъезжать на своем старом “форде”!

Сейчас, через пять лет после разрыва, сидя в бостонском кафе, я спрашивал себя, как сложилась бы моя жизнь, если бы мы с Эммой не разошлись. Может, я перебрался бы в Бостон? И стал бы молодым отцом семейства, строящим американскую мечту в симпатичном пригородном особняке? В голове снова вертелся вечный вопрос: угомонился бы я или нет?

Из задумчивости меня вывела Эмма:

— Что происходит, Маркус? Почему ты здесь? Ты же не случайно приехал, как я подозреваю. — Вопрос этот явно мучил ее с той минуты, когда я переступил порог магазина.

— Я думал о том, почему у нас с тобой не сложилось.

Она чуть не прыснула.

— Ты серьезно, Маркус? — с любопытством спросила она. — Ты до сих пор задаешься такими вопросами?

— Просто хочу понять, что не так в моей жизни.

— Ты добился успеха, Маркус. И этот успех нас разлучил. — Ответ прозвучал грустно и серьезно.

Выйдя из кафе, мы прошлись до моей машины. Увидев “рейндж ровер”, она поморщилась:

— Я любила Маркуса на “форде”. Знаешь почему? Потому что твоя старая тачка означала, что, несмотря на талант и успех — а я чувствовала, что он тебя ждет, — ты человек особенный. Я от тебя ушла, потому что книга и без того занимала слишком много места. Я знала, что ты прославишься. В тебе были все задатки. И я тебя бросила, потому что знала, что потеряю тебя.

Я промолчал. Она заметила на капоте вмятину от кованой таблички Гэхаловуда.

— Почини, что за безвкусица, — насмешливо велела она.

— Оставлю как есть. Это рубец от раны. — Я открыл дверцу.

— У тебя найдется бумажка и чем писать?

Я дал ей гостиничный блокнот и ручку, валявшиеся в бардачке. Она нацарапала несколько строк.

— Вот мой адрес. В следующий раз, когда захочешь повидаться, нечего выдумывать всякие истории и заявляться в магазин. Приходи прямо домой.

Выезжая из Кембриджа, я на миг почувствовал себя в шкуре Маркуса на “форде”, которого она любила. Я стал бы учителем в каком-нибудь бостонском лицее: им меня видел ее отец. Счастливая Эмма в своем магазине. Упорядоченная семейная жизнь. Жизнь без писательского успеха, зато чуть более безмятежная.

Я двинулся в направлении Нью-Йорка. А потом решил свернуть по автостраде 95 на юг, во Флориду. Дорога до Майами долгая, разом не одолеть, и я остановился на ночь в Ричмонде, в Вирджинии. На следующий день под вечер я добрался до дяди Сола. Он был рад, что я приехал без предупреждения.

Пожив у него, я записал несколько воспоминаний о Гольдманах-из-Балтимора. Дяде Солу очень хотелось знать, над чем я работаю. Я не сознался, но он, видимо, понял, что это как-то связано с его семьей. Пару дней спустя он принес мне фото — нашел его, когда наводил порядок. Снимок был сделан в 1995 году в Балтиморе. На нем были я, совсем еще мальчик, кузены Вуди и Гиллель и Александра, женщина, много для меня значившая, — одно время я думал, что она станет любовью всей моей жизни. Я потерял ее одновременно с кузенами.

Я рассмотрел фотографию и хотел вернуть ее дяде Солу, но он сказал, чтобы я оставил ее себе. Он так и не узнал, какую роль это фото сыграет в моей дальнейшей жизни.

В тот же день мое летнее безделье взорвал телефонный звонок, которого я уже перестал ждать. Гэхаловуд заявил своим прежним бодрым голосом:

— Я болван и должен перед вами извиниться. Вы были правы, писатель: убийца уже одиннадцать лет разгуливает на свободе.

За два с половиной дня я проехал на машине все Восточное побережье, от Флориды до Нью-Гэмпшира. Две тысячи четыреста километров, двадцать шесть часов за рулем, двенадцать штатов, семь полных баков бензина, три литра кофе, шестнадцать пончиков, четыре пакета M&Ms и три — сырных чипсов.

Конкорд, штат Нью-Гэмпшир

30 июня 2010 года

К дому Гэхаловуда я подъехал в пять часов вечера. Сержант ждал меня на крыльце. Словно и не сдвигался с места после нашей ссоры. Я вышел из машины, из дома выбежали дочки Гэхаловуда и с криком кинулись меня обнимать:

— Дядя Маркус, ты вернулся!

— Ну что там с твоим фильмом? — спросила Лиза. — Все уладил?

Я понял, что отец, дабы объяснить мой внезапный отъезд, насочинял им небылиц.

— Все улажено, — коротко ответил я.

Девочки вернулись в дом. Мы с Гэхаловудом уселись на ступеньках. Он взял со льда две поджидавшие меня бутылки пива и откупорил их.

— Писатель… — смущенно начал он, протягивая мне бутылку.

— Не надо ничего объяснять, сержант.

Он кивнул в сторону моего “рейндж ровера”:

— Простите, что попортил тачку.

— Не извиняйтесь. Кажется, я ее ненавижу.

— Это почему?

— Долго рассказывать.

Глотнув пива, Гэхаловуд сказал:

— Примерно одиннадцать лет назад, в апрельский вечер, мы сидели на этих самых ступеньках с моим напарником, Вэнсом. Я только переехал сюда, Лиза была на подходе. В тот день умерла Аляска Сандерс. Вэнс сказал, что это его последнее дело — и он завязывает. Через три дня я увидел его мертвым в зале для допросов. Что же случилось на самом деле?

Вопрос сержанта не требовал ответа. По крайней мере, пока. Но тем самым Гэхаловуд давал мне понять, что готов приоткрыть дверь в прошлое.

— Что же вас в конце концов убедило, что события 6 апреля 1999 года развивались, возможно, не так, как вы считали все эти годы? — спросил я.

— Вы меня убедили, писатель. Вы и ваша долбаная самоотверженность. Ваше несносное чувство справедливости. Ваше занудство, каких свет не видывал. Короче, я снова взялся за это дело.

— И что?

— Обнаружил нечто такое, чего тогда никто не заметил. Идите сюда.

Он затащил меня в дом, усадил на кухне и разложил на столе ксерокопии материалов дела.

— А это законно — копировать материалы следствия? — поинтересовался я.

— Нет, — буркнул Гэхаловуд. — Донесете на меня в службу внутренней безопасности?

— Просто хочу понять, в каком вы расположении духа, сержант, — усмехнулся я.

— В решительном, — заверил Гэхаловуд.

— Черт подери, наконец-то вы прежний, сержант! “Дело Аляски Сандерс”, новое расследование Перри Гэхаловуда и Маркуса Гольдмана!

— Уж не книгу ли вы собрались сочинять, писатель?

— Я теперь ничего не обещаю, сержант.

Для начала Гэхаловуд перебрал все вещественные доказательства. Заключения экспертов полностью подтверждали рассказ Казински. Число пуль в обойме Мэтта Вэнса, три гильзы, обнаруженные в помещении, выстрел в одностороннее зеркало, следы пороха на руках Уолтера Кэрри. На руках Мэтта Вэнса также нашли частички пороха, но этот факт связали с дракой, которая повлекла за собой первый выстрел.

— То есть ничего необычного? — прервал я объяснения Гэхаловуда.

— Не перебивайте, писатель. Вот тут-то и возникает кое-что интересное.

Он пересказал заявление Казински, где тот утверждал, что Вэнс отнес Уолтеру Кэрри воды, забыв предварительно выложить револьвер.

— Смотрите, писатель. — Гэхаловуд сунул мне под нос фотографии, сделанные в тот роковой вечер. — Видите то, что вижу я? Вернее, чего я не вижу…

Я внимательно изучил снимки. На них была одна и та же сцена в разных ракурсах. На полу, в луже крови, лежали два трупа с простреленными головами. Даже не видя лиц, не составляло труда понять, кто из них кто: у Вэнса на поясе была бляха полицейского и пустая кобура. Уолтер Кэрри держал в руке револьвер Вэнса. Я не усмотрел ничего особенного и в конце концов сдался. Гэхаловуд с довольной улыбочкой произнес:

— Тут нет воды, писатель. Ни бутылки, ни стаканчика. Ничего. А ведь это место преступления: никто ничего не трогал, пока криминалисты все не отсняли. Где-то в зале обязательно должен был быть стаканчик или бутылка, которые Вэнс принес Уолтеру Кэрри.