Обиженная. Отвергнутая. Кто бы сомневался, что он быстро покажет свое истинное лицо! Разочарует ее в очередной раз. Они все здесь не для того, чтобы ей помочь. Только для того, чтобы держать в заточении.

Глухое бешенство овладело ею. Показались слезы, еще более горькие.

— Ты сволочь!

— Только сейчас дошло? — отозвался Даниэль с жестокой улыбкой. — Я пользуюсь тобой почти год, а ты только нынче уразумела?!

Она схватилась за прутья решетки. Вот бы вырвать один, вонзить ему в сердце. Только у него нет сердца.

— У тебя с головой не в порядке! — добавил он. — Что ты себе вообразила, а? Что я сочувствую твоей горькой участи?

Она сейчас набросится, он был в этом уверен и был готов. Он ее укротит, наденет наручники и наконец-то избавится от нее, заперев в ее собственной камере. Выполнит свою работу. Все, что угодно, только не выдать своих истинных чувств.

Но Марианна всего лишь расплакалась снова, уставившись на свои босые закоченевшие ноги. Она тоже ожидала, что Даниэль ударит ее. Она всегда ожидала худшего. Она здесь ради расплаты. И этому нет конца.

Перед лицом этих новых слез Даниэль почувствовал, как тает его последнее сопротивление, разрушается крайняя линия обороны. Он перепрыгнул через барьер, он уже по ту сторону. Опасную, неправильную. Когда он обхватил ее лицо руками, Марианна стала вырываться:

— Не трогай меня! Ты ничего не принес, так и не трогай…

Вот в чем дело! Он вдруг успокоился, потому что между ног засвербело. И подумал, что она снова пойдет навстречу его желаниям. Мужики все одинаковые! Только об этом и думают, ни о чем другом! Уж я-то должна была знать!

Даниэль не понимал. Почему ей больше не хотелось согреться, не хотелось ничего другого, кроме их обычного низменного обмена. Значит, два тела могут встретиться без того, чтобы хоть в какой-то момент души нашли друг друга…

Она вытерла слезы, покорилась. Нет сил противостоять гнусному шантажу. Начала расстегивать ему ремень, встала на колени.

— Нет, — сказал Даниэль, удерживая ее руку.

Она смотрела недоуменно. Что еще? Какой извращенный трюк?

Даниэль прижал Марианну к себе, так крепко, что она чуть не задохнулась.

— Что ты?.. — прошептала она.

Он гладил ее по волосам, целовал в губы, в щеки, в глаза, припал к шее на целую вечность. Его руки под свитером поднимались по спине языками пламени. Они наконец встретились, плыли на одной волне…

Оба знали, что момент неповторим. Не важно. Каждой минуте ведется счет посреди пожизненного. Особенно посреди пожизненного.

— Разденься! Я никогда не видела тебя без мундира.

— Сделай это сама! — попросил он, словно о милости.

Марианна помогла ему снять форменный пуловер, потом рубашку. Завладела ключами и наручниками, прикрепленными к поясу. На секунду он испугался. Все орудия в ее руках, она может убить его и сбежать. Поджечь тюрьму. Но какая разница? В нем самом полыхает гигантский пожар.

Она швырнула весь набор на пол, даже не заметив, что упустила свой шанс. Ласкала его, робко прикасаясь к коже. Словно боялась обжечься. Даже убогий, выстуженный карцер больше ее не страшил. Она ступала по лепесткам роз, потом по пылающим углям. Видеть перед собой нагой торс мужчины, впервые за столько лет: как тут не расплакаться снова.

Он, в свою очередь, раздел ее, заботливо спросил, не холодно ли. Просто какой-то сон. А ведь она не ширялась.

— У тебя другое белье?

— Это Жюстина подарила! — с улыбкой ответила Марианна.

— Да ну? Значит, и она ради тебя нарушает регламент!

— На день рождения… В прошлом месяце мне исполнился двадцать один год!

Он вдруг осознал, что даже не знает, когда она родилась. Ничего не знает о ней. Ничего, кроме того, что она совершила. Он смотрел на нее только сквозь совершенные ею преступления. Как сквозь узкую бойницу.

— На полу грязно! — проговорила она, повиснув у него на шее.

— Значит, управимся стоя!

Оба рассмеялись, она мягко повела его к столу. Бетонному, но более-менее чистому. Синяки, покрывавшие ее тело, вдруг бросились ему в глаза, словно упрек. Смертельная обида.

— Как я мог сделать с тобой такое?

Она поднесла палец к его губам. Только бы не дать ему разрушить сон. Не вывалиться в реальность. Забыть мерзкую обстановку, забыть все, что им пришлось вынести. Старую и новую боль. Унижения, придирки.

Забыть, что он тюремщик, сторожащий дверь ее ада.

Что они не любят друг друга. Хуже того: они — враги не на жизнь, а на смерть.

Может ли ненависть сблизить два существа так же, как и любовь?

Они вместе падали в пустоту, в пламя, готовое их поглотить.

Головокружения не избежать. Он понял, что не получится остаться невредимым. Придется заплатить свою цену. Любить эту девушку — почти что совершать преступление. Но он тонул в ее мрачном взгляде, погружался в дивное тело, распадался на части в разбушевавшихся волнах…

Она умножала каждую секунду, улетала из клетки, ломая балки, решетки и все, что сдерживало ее так долго.

В момент наивысшего наслаждения ей захотелось его убить, стиснуть руками горло. Душа самки богомола вдруг вселилась в нее. Но Даниэль крепко схватил ее запястья, он все прочел в ее взгляде. Увидел молнию, сверкающую перед атакой. Он держал ее в плену, пока она не расслабилась, не обмякла, прижавшись к нему, совершенно обессиленная. Безобидная.

Он ничего больше не слышал, кроме ее дыхания у своей шеи. Обнял ее, будто не давая исчезнуть этому мигу. Так, прижавшись друг к другу, они долго странствовали. И волна их вынесла на песчаный берег, залитый лунным светом.

На бетонный стол в глухом застенке.

В тени смотровой вышки. В окружении колючей проволоки.

— Мусор!

Марианна подскочила на койке. Маркиза вошла в коридор вместе с арестанткой, отвечавшей за сбор мусора. Впервые за время заключения Марианну разбудило что-то другое, не скрежет ключа в замочной скважине.

— Так что, мусора нет? — прохрипела ответственная за уборку.

— Нет мусора! — буркнула Марианна и отвернулась к стенке.

Уборщица исчезла, но Маркиза впилилась внутрь. Двинулась прямо к койкам.

— Это вы — Эмманюэль Оберже? Я — мадемуазель Париотти. И я не люблю, когда мне портят жизнь, усекли?

Что сказать, манеры у Маркизы изысканные, она в совершенстве овладела искусством принимать вновь поступивших.

— Да, мадемуазель, — отвечала мадам Фантом.

— Превосходно! Надеюсь, мы с вами достигнем взаимопонимания. Если, конечно, вы не поддадитесь дурному влиянию заключенной, которая делит с вами камеру.

Марианна укрылась одеялом с головой.

— Это она делит со мной МОЮ камеру, — прогудела она замогильным голосом.

— Гляньте-ка! Мадемуазель де Гревиль нежится в постели!

Она со всей силы пнула ногой по матрасу, но Марианна не сдвинулась ни на миллиметр.

— Пора бы уже и встать, лентяйка! Я поведу вас в душ сразу после завтрака. Вы в первой группе… Не заставляйте себя ждать!

Она смоталась наконец. Марианна высунулась из укрытия. Когда-нибудь я ее убью. Если тебя вырывает из сна голос Маркизы, орущей: «МУСОР!» — весь день испакощен. Но есть вещи и похуже. Боль нарастала, выжимая из тела все соки. С головы до ног одна сплошная боль, ее надолго хватит. Даниэль не сплоховал. Даниэль…

Она поставила ногу на пол, протянула руку за пачкой сигарет и снова рухнула на свой тюфяк.

Бросив взгляд на зарешеченное окошко, обнаружила ясное небо, хотя солнце еще не добралось до серых строений.

При первой затяжке легкие сжались в привычном приступе кашля. Она пыталась сдержаться, сосредоточиться, но приступ был такой сильный, что, казалось, грудная клетка вот-вот разорвется пополам. Пронзительно взвизгнув, Марианна приложила руку к груди.

Все улеглось, и она обрела дыхание. Что все-таки произошло этой ночью?

Ее кожа хранила память. Память о коже Даниэля. Странные чувства. Странные желания. Смеяться и плакать одновременно. Как я могла? Он, наверное, уже напрочь обо мне забыл!