Короче, я сказала, что раньше хотела стать ветеринаром или врачом, и он посоветовал мне озаботиться сдачей экзаменов, доктор Олсен должна знать, каких именно, можно поговорить с ней на эту тему.

Когда мы доехали до вокзала Виктория, район мне показался знакомым, а когда автобус выехал на главную улицу, возникло стойкое ощущение, что и здесь я уже бывала. На автовокзале в нос немедленно ударила вонь автобусных выхлопов и фастфуда, а увидев указатель туалетов (вниз по лестнице), я поняла, что в точности знаю, как они выглядят. Воспоминания вдруг всплыли в голове сами собой: я покупала там наркотики, я постоянно ошивалась в этом месте.

Пришел Эйдан с билетами, но я не могла сейчас ехать в Дил, я практически вплотную приблизилась к ответу на вопрос, кем была прежде. Он двинулся следом за мной к выходу. Снаружи одна сторона улицы была заставлена дорогущими машинами, «бентли» и прочими в том же роде, а другая, судя по всему, застроена социальным жильем. Мы очутились перед входом в итальянский ресторан, расположенный по соседству с собачьей парикмахерской. Их разделяли железные ворота, за которыми скрывался вход в жилой подъезд в три или четыре этажа. На панели домофона виднелись кнопки с номерами квартир, и я, даже не раздумывая, нажала кнопку с номером тридцать два. Сердце у меня колотилось как сумасшедшее, но когда дверь открылась, я двинулась вверх по лестнице, и Эйдан последовал за мной, хотя всю дорогу спрашивал, уверена ли я, что это хорошая идея. Дверь тридцать второй квартиры оказалась приоткрыта, а изнутри доносилась музыка. Оттуда тянуло табачным дымом и травкой, но мы все равно вошли внутрь. Это было отвратительно: пожелтевшие облупленные стены, всюду мусор. От двери я заметила спальню с засаленным, в пятнах, голым матрасом на полу и омерзительно грязную кухню, а в дальней комнате в конце коридора виднелся раскладной стол с разбросанными по нему наркотиками, пластиковыми бутылками, пакетиками с каким-то порошком и кухонными весами.

На диване сидели двое парней, а между ними девушка, которая выглядела так, словно вот-вот отключится. Тот, что сидел справа, при виде меня поднялся и произнес:

– А, это ты!

«Кто? – подмывало меня спросить. – Кто я?» Но по выражению лица можно было подумать, что он хочет меня убить, и у него наверняка был нож или еще что похуже. А когда на пороге появился Эйдан, он рассвирепел.

Я все время смотрела на девушку на диване, потому что когда-то сама была на ее месте. И тот матрас на полу в соседней комнате. Я на нем спала, я на нем трахалась – вернее, меня на нем трахали, потому что не припомню, чтобы я этого хотела.

Я понимала, что надо сматываться, но мои ноги словно приросли к полу. Эйдан потянул меня за руку.

– Идем! – сказал он, а потом произнес мое имя, Алекс, и те парни заржали.

– Алекс? – переспросил второй. – Значит, теперь тебя так зовут, малышка Сэди?

И тогда мы рванули. Вниз по лестнице. Я не знала, пытались ли нас догнать, знала лишь, что надо сматываться от них. На выходе я увидела на другой стороне улицы какую-то девушку. Она смотрела прямо на меня, и я вдруг поняла, что раньше мы дружили и что она могла знать, кто я такая и почему сбежала.

– Подожди! – закричала я, но она уже улизнула.

Я попыталась ее догнать, но ничего не вышло, она скрылась в одном из переулков. Эйдан орал мне вслед, чтобы я остановилась. Он спросил, что это за девушка и почему я за ней побежала, и я ответила правду:

– Не знаю.

Я предвидела следующий вопрос.

– И кто эта чертова Сэди?

Голос у него был почти сердитый. Но я ничего не сказала. И никогда никому не скажу, даже – нет, особенно – доктору Олсен. Как я уже писала, рассчитывать надо только на себя.

Я вновь проживаю тот день – день, когда воспоминание, родившееся в одном месте, привело меня в другое, и я заявилась прямиком в наркопритон, о существовании которого за мгновение до того даже не догадывалась. Один раз это сработало, а значит, вполне может сработать и в другой. Это как наткнуться на опушке леса на тропку и, двинувшись по ней, мало-помалу углубиться в чащу. Мне очень хочется докопаться до истины, но меня пугает то, что я могу обнаружить в доме Дейзи. Темный, без единого огонька, Блафф-хаус кажется еще более неживым; он недобро чернеет в ночной мгле. Я огибаю его кругом и захожу с тыла, со стороны садика, обнесенного невысокой стеной и неким подобием живой изгороди. Через лужайку по диагонали натянута бельевая веревка, привязанная к столбу в одном углу, а в другом – к ржавому и помятому трейлеру.

Я включаю камеру и прикрепляю к ней фонарь для ночной съемки, потом некоторое время снимаю. Но когда я опускаю камеру, то понимаю: что-то не так. Трейлер как бы в пикселях, будто я по-прежнему смотрю на него сквозь объектив. Я моргаю и трясу головой, но лучше не становится, а когда я делаю шаг к калитке, которая отделяет меня от трейлера Дейзи, кажется, что я и не двигаюсь с места. Я словно парю в воздухе, в дюйме от собственного тела, чуть выше и левее, наблюдая за тем, как я открываю калитку.

Что-то не так. Похоже на дежавю, только более острое, как будто вот-вот случится нечто ужасное. Я оглядываюсь по сторонам, но никого не вижу; Блафф-хаус все такой же неумолимо темный.

Я заставляю себя сделать глубокий вдох. Ничего не случится, говорю я себе. Это просто короткое замыкание в мозгу, не более, сейчас все пройдет. Диссоциация. Доктор Олсен давным-давно предупреждала, что такое время от времени может происходить. Тут мое мировосприятие возвращается в норму, но вновь обрести контроль над своим телом мне удается лишь после того, как я поднимаю камеру и продолжаю снимать.

Трейлер стоит под странным углом, наполовину съехав с опоры и уйдя в грязь. Остатки краски порыжели от ржавчины, через все лобовое стекло змеится трещина, а колеса жутко поражены коррозией, их будто изъела моль, они полупрозрачные, как марля. Дверца висит на петлях, ступенек к ней давным-давно нет. Над окном красуется название марки: «Пегас».

Я заглядываю внутрь. В нос немедленно ударяет густой сернистый дух с вкрадчивой нашатырной ноткой застарелой мочи, если не чего-то похуже. Не прекращая снимать, я освещаю фонарем убогий интерьер. Стены исписаны бессмысленными лозунгами, именами и датами, тут же яркой краской из баллончика намалевана странная мультяшная фигурка. Пол усеян пивными банками и пустыми бутылками; вперемешку валяются какие-то деревяшки, коробки из-под пиццы, старые журналы. Наверное, подростки облюбовали это место для своих сборищ, пока тут не стало слишком опасно или слишком мерзко. Интересно, Дэвид разрешал им здесь собираться? Может, он даже не думал препятствовать. Я представляю, как он сидит в своем доме за закрытыми дверями, а в это время молодняк тусуется у него под окнами, слушает музыку, принимает наркотики, трахается. Может, он прятался, забившись в дальнюю комнату, а может, наблюдал за ними из окна. Интересно, что он обо всем этом думал? Завидовал?

Я вижу прямо перед собой ржавую электроплитку и грязную раковину. Складная дверь в глубине, похоже, ведет в единственную спальню, а за второй, судя по всему, скрывается туалет. Я пытаюсь представить себе иные времена. Те, когда здесь жила Дейзи.

Наверное, тут она спала. Я воображаю постеры на стенах – с Кэти Перри или, может, с Леди Гагой? Или с героями «Сумерек»? Мягкое стеганое покрывало ярко-фиолетового цвета, что-нибудь в этом роде. Сомневаюсь, чтобы у нее был айпод, скорее уж дешевенькая стереомагнитола. Я представляю ее мать, дожидающуюся, когда дочь угомонится, чтобы сложить обеденный столик и постелить себе на диванных подушках вместо матраса. Постоянно друг у друга на голове. Перебиться так пару недель где-нибудь на отдыхе, наверное, можно, но чтобы каждую ночь? Кому захотелось бы так жить – в таком убожестве? Это должно быть просто невыносимо. Я вспоминаю свои скитания по лондонским хостелам. Какому подростку понравилось бы жить на глазах у матери и, в свою очередь, наблюдать ее жизнь во всех подробностях – изо дня в день?