Возле пляжа дорогу переходила утка с утятами, идущими за ней в ряд. Я затормозила и слезла с велика, чтобы пропустить их.

Пока я стояла, с улыбкой наблюдая за утятами, шествующими через дорожку, за моей спиной раздались шаги. Осторожно, чтобы не спугнуть утят, я отвела велосипед в сторону.

– Прошу тебя, послушай меня.

Обернувшись, я увидела в двух метрах от себя Линду Лукинд.

– Какого черта? – сказала я. – Оставь меня в покое. Между мной и Крисом все равно нет ничего серьезного. Ты можешь успокоиться.

Она взглянула на меня так, словно я говорила на иностранном языке.

– Мне все о тебе известно, – сказала я. – Тебе нужна помощь. Лекарства или что там еще. Если ты сейчас же не оставишь меня в покое – не знаю, что я сделаю.

Я говорила громко. Ничего страшного, пусть прохожие слышат.

– Ясное дело, – проговорила Линда. – Крис говорит, что я больна. Сумасшедшая, да?

Я покачала головой:

– Дело не только в Крисе. Полиция тебе тоже не поверила. И еще я общалась с твоей давней подругой Беатрис.

Рука Линды дернулась и потянулась к карману брюк. При этом она повернулась боком, чтобы я не видела. У нее что-то в кармане?

Я поставила между нами велосипед.

– Я рассказывала тебе про девушку, с которой он мне изменял, – сказала Линда. – Как я нашла у него в телефоне сообщение от нее.

Я прибавила шагу, но Линда следовала за мной.

– Это была Беатрис, моя лучшая подруга. Он спал с моей лучшей подругой. Затем он наговорил ей обо мне невесть что. Она до сих пор верит, что во всем виновата я, что у меня начался своего рода психоз.

Я остановилась и повернула велосипед, так что он встал между нами как стена.

– Ты врешь.

У меня больше не было сил все это выносить. Пусть Крис, Линда и Беатрис катятся в тартарары.

– Клянусь тебе, это правда.

– Мне наплевать, – ответила я.

В траве перед нами несколько семей устроили пикник на ярких подстилках. Две девочки лет пяти скакали вокруг на игрушечных лошадках, прищелкивая языками. Одна из них выглядела в точности как я в этом возрасте.

– Однажды этой зимой я собиралась повесить в спальне картину, – проговорила Линда. – Она упала, когда Крис швырнул о стенку бутылку с пивом. Когда я прибила ее, он подошел и стал ее внимательно рассматривать: «Она висит неровно. Гвоздь кривой». Я извинилась и пообещала тут же все исправить.

В ее словах было столько боли и отчаяния, что я не решалась отвести глаз от девочек, играющих в траве, чтобы взглянуть на нее.

– Когда я потянулась за молотком, Крис опередил меня. Он швырнул меня на кровать, размахивая у меня перед носом молотком. «Ты даже картину не можешь нормально повесить!»

По телу у меня побежали мурашки. Линда стояла передо мной, а девочки на газоне вопили от счастья.

– Он изнасиловал меня молотком.

На меня накатила волна отвращения.

– Хватит!

Линда запустила руку в карман:

– Я хотела бы отомстить ему. Хочу, чтобы он страдал так же, как когда-то я.

Щеки у нее покраснели, шея вытянулась, брови опустились. Ее вид напугал меня.

– Я могла бы убить его.

Прыгнув на велосипед, я понеслась к «Арене». Еще до того, как у Амины закончилась тренировка, я нашла в мобильнике номер Криса и удалила контакт.

Микаэль Блумберг сидит напротив меня в небесно-голубой рубашке, расстегнутой почти до пупка. Он кладет на стол свою медвежью лапу и смотрит на меня, словно он мой папа.

– Почему ты хочешь встретиться с Агнес Телин?

– Я собираюсь рассказать.

– Рассказать – что?

Я пожимаю плечами:

– Рассказать, что произошло.

Он машет своей большой рукой:

– Послушай меня. Мы с Ульрикой посоветовались и решили, что ты должна молчать как можно дольше.

Я сжимаю руки под столом:

– Вы по-прежнему трахаетесь?

У Блумберга такой вид, словно я залепила ему между ног.

– Можешь не отвечать. Я и не хочу знать.

Он проводит рукой по губам.

– Это было давно, – тихо отвечает он. – До этого случая я не видел Ульрику несколько лет.

Он вытирает пот, стекающий по затылку и за ушами. Затем ставит на стол свой компьютер, смотрит на экран, сурово стучит по клавишам и наконец снова переводит взгляд на меня:

– Версия прокурора – что Амина и Кристофер Ольсен обманывали тебя.

– Что? Серьезно?

– Прокурор считает, что Ольсен изменил тебе с Аминой, а ты их, так сказать, застукала.

Он беспощадно барабанит слово за словом. Я знаю, что речь обо мне, но это звучит так дико – как все эти случаи, о которых читаешь на сайте «Flashback».

– Изменил?

Он кивает:

– Они считают, что ты это обнаружила и решила убить Ольсена.

– Подожди. Прокурор всерьез верит, что я убила Криса, потому что он и Амина… в смысле… занимались сексом?

– Да.

– Потому что я приревновала?

– Приревновала, почувствовала себя обманутой – уж не знаю.

– Но ведь это полный бред!

В груди у меня вспыхивает ярость. Я должна рассказать. Пусть все знают, как это было на самом деле.

– Тебе дорога Амина? – спрашивает Блумберг.

– Ты о чем вообще? Я ее люблю!

– Тогда послушай меня.

Я хмыкаю, выпуская воздух через нос, но заставляю себя слушать.

– Ради Амины, – повторяет Блумберг.

Я вижу ее перед собой, страх в ее глазах, разбитые мечты, и я словно рассыпаюсь, все мое тело разваливается на части. Что было бы со мной без Амины! Кем бы я стала? Никогда ни за что не предам ее.

– Вероятнее всего, прокурор будет утверждать, что ты ворвалась в квартиру Ольсена с намерением лишить его жизни. Но доказательства слабые, – говорит Блумберг. – Конечно, у них есть показания соседки, которая утверждает, что видела тебя возле дома. Но эта девчонка весьма неуравновешенное юное существо, такой свидетель – отнюдь не мечта следователя. – Он смотрит прямо перед собой на экран компьютера. – Из улик у них есть отпечаток обуви и следы перцового баллончика. Волосы, кусочки кожи и волокна ткани. Но никаких прямых доказательств, что именно ты убила Ольсена.

– О’кей.

Он поворачивает экран ко мне, но у меня нет сил разбирать крошечные буковки.

– В компьютере Ольсена они тоже кое-что обнаружили: сообщения и чаты. К тому же у них есть распечатки от операторов мобильной связи и все такое.

Голос Блумберга звучит уверенно и надежно.

– Самое главное в данный момент – твое алиби, Стелла.

– Да? – переспрашиваю я, не понимая, что он имеет в виду.

Он снова смотрит на меня:

– Временнáя линия обвинения не выстраивается, потому что у тебя алиби на тот момент, когда, по словам судмедэксперта, произошло убийство.

Слова вертятся в голове.

– У меня алиби?

Это звучит совершенно невероятно.

– По заключению экспертизы, Ольсен умер в промежутке от часа до трех часов ночи.

Я все еще ничего не понимаю.

– Тогда ты уже была дома, Стелла.

– Дома? Как это?

– Твой папа посмотрел на часы. Он на сто процентов уверен, что ты вернулась в тот вечер домой без четверти двенадцать.

Папа? Без четверти двенадцать?

Мое базовое ощущение времени полностью выведено из строя. Я не могу восстановить его.

– Этого не может быть.

– Ясное дело, так и есть. Если твой папа говорит, значит так и есть.

Голос Блумберга доносится откуда-то издалека.

Я начинаю понимать, что происходит.

– Ты же не думаешь, что твой отец мог лгать?

Ресторан для празднования моего дня рождения папа выбрал на свой вкус. Естественно, итальянский. Поскольку сам он без ума от итальянской кухни и всего остального, имеющего хоть малейшее отношение к этой трижды проклятой макаронной стране, он воспринимает как данность, что и у нас с мамой те же вкусы.

Все эти отпуска в Италии! Честно говоря, меня тошнит от брускетты и пасты, бира гранде[485] и вино россо[486], а также от всех этих кучерявых официантов с жирными волосами и их проклятого «Ciao, bella»[487].