– Дейзи! – кричу я. – Постой! Вернись!

Ее нигде не видно, но я могу определить, где она только что была; весь дом содрогается от возмущения. Такое впечатление, что она призрак, перемещающийся по эфиру, и ее присутствие возможно обнаружить лишь по едва уловимому следу, оставляемому ею в воздухе. Я сбегаю вниз по лестнице, чуть не полетев кувырком; луч фонарика мечется по сторонам, внезапно налившееся свинцом сердце колотится о ребра.

Да где же она?!

Я медленно продвигаюсь вперед, убавив яркость фонаря. Она может быть где угодно. Мне не спрятаться от нее, я свечусь как маяк.

Снова зову ее по имени. Соседняя с кухней дверь внизу слегка приоткрыта. По пути наверх я не обратила на нее внимания. Это кладовка под лестницей, откуда остро тянет уксусом.

– Дейзи?

Протискиваюсь внутрь. Верхняя одежда, обувь, пара складных стульев. Коробки, составленные одна на другую, в глубине. Здесь она быть никак не может, и все-таки…

Делаю шаг вперед. Пол под ногами слегка подается, и, бросив взгляд вниз, я вижу, что половица не закреплена. Дейзи хитрая, она заманила меня и сюда. Я опускаюсь на корточки и приподнимаю ее с одного конца, уже зная, что обнаружу.

Так и есть. В углублении под половицами спрятан металлический ящик. Я вытаскиваю его, всколыхнув облако пыли. Он заперт, но при мне есть ключ, который я нашла в бумажнике Дэвида, и, когда я пробую его, он подходит. Там лежит портфель, отсыревший и заплесневелый, и я осторожно открываю его. Он такой старый, что даже застежки проржавели. Внутри полиэтиленовый пакет, в который замотано что-то прямоугольное, похожее на коробку, но неправильной формы. Разворачивая полиэтилен, я уже точно знаю, что это такое. Мне знакома эта тяжесть, эта увесистость. Я раньше держала в руках эту штуковину. Я пользовалась ею, снимала ею; это та самая вещь, благодаря которой я вступила на тот путь, что привел меня сюда. Моя первая камера.

Открываю футляр. В него даже вставлена пленка, но на попытки включить его аппарат не реагирует. Наверное, батарейка разряжена, а может, время и сырость привели его в полную негодность.

Но, кажется, в портфеле есть еще что-то. Две почтовые открытки. Я вытаскиваю их, чувствуя, как голова идет кругом. Первая представляет собой коллаж из нескольких изображений: ярко-красный лондонский автобус, Тауэрский мост, здание Парламента, собор Святого Павла – расположенных вокруг напечатанного большими буквами слова «ЛОНДОН», как будто и так не догадаться. Я переворачиваю открытку, затаив дыхание, но на обороте нет ничего, кроме адреса Дэвида (Блафф-хаус, Блэквуд-Бей) и одинокого почтового штемпеля.

На второй открытке изображено колесо обозрения, знаменитый «Лондонский глаз». А на обороте тем же самым почерком, что и адрес на первой, выведены два слова.

«Я возвращаюсь».

Некоторое время я смотрю на них. Почерк тот же, что и на открытке, которую прислали Дэну. Сердце перестает колотиться как безумное. Меня охватывает странное спокойствие. Теперь, когда никакой неопределенности не осталось, я испытываю чувство, граничащее с облегчением. Я знаю, что должна сделать. Я кладу камеру себе в сумку и поднимаюсь.

И немедленно понимаю: что-то не так. На кухонном потолке дрожат отблески света, мятущиеся оранжевые сполохи, как будто кто-то зажег свечу.

– Дейзи? – зову я, но отвечает мне лишь эхо собственного неровного голоса. – Дейзи?

Я выхожу в кухню. Из окна как на ладони виден трейлер, теперь гадать об источнике света не приходится. Он объят огнем, языки пламени вырываются из оплавленных окошек, из люка в крыше валит дым.

Сомнений больше нет. Она думает, что я там. Она пытается меня убить.

Мы с Гэвином договариваемся встретиться в кафе у Лиз на следующий день. Когда я подхожу, он стоит на улице, дрожа от холода. Внутри никого нет, свет не горит, дверь закрыта рольставнями. В витрине висит объявление, что кафе закрыто на праздники.

– Это обычная практика? – спрашиваю я.

– Понятия не имею.

Он не делает попытки ни обнять, ни поцеловать меня, даже в знак приветствия.

– Что случилось?

– Ничего.

Вранье.

– Гэвин?

Он утыкается взглядом в землю и неловко переступает с ноги на ногу. Нас разделяет меньше ярда, а кажется, что целый каньон. Я не знаю, что сказать, но, когда он все-таки поднимает на меня глаза, в них читается боль. Он некоторое время молчит, покусывая губу.

– Я тут подумал… И…

– И?..

– Ты обещала.

– Что?

– Не врать мне больше.

Приходится сосредоточиться: сейчас нельзя сболтнуть лишнего. По крайней мере, пока не пойму, что он имеет в виду.

– Я думал, я что-то для тебя значу.

– Так и есть, – уверяю я, и в этот самый миг, когда, возможно, уже слишком поздно, вдруг понимаю, что это правда.

– Хватит мне врать, Сэди, – говорит он. – Я знаю, кто ты.

Земля уходит из-под ног, и мир на мгновение накреняется. Передо мной разверзается пропасть. Черная дыра. Нет, она меня не засосет, я не допущу этого. Я делаю глубокий вдох. Он не должен догадаться, что происходит, но я не могу сдерживаться.

– Сэди? – произносит Гэвин.

Имя эхом отдается в моих ушах. Зачем он снова и снова повторяет его? Кто-нибудь может услышать.

– Тебе плохо?

Поначалу я ничего не отвечаю, но потом различаю собственный голос: «Прости меня». У меня перехватывает дыхание, но, даже произнося эти слова, я не уверена в их искренности. Это его не касается, так за что я извиняюсь? Он не имеет права предъявлять мне претензии.

И тем не менее я повторяю:

– Прости меня.

Он ласково обхватывает мое лицо ладонями. Я с трудом подавляю желание вывернуться и послать его куда подальше.

– Ты не могла мне признаться?

Я ничего не отвечаю. Хочется спросить, откуда он знает, но, наверное, это очевидно. Он видел меня на могиле матери. Слышал, как я настаивала, что Сэди жива, и отказывалась идти в полицию, потому что она никак не может быть похоронена под тем деревом на торфяниках.

– Ты сложил два и два?

– И это тоже.

Гэвин берет меня за запястье, и я не отнимаю руку. Он задирает рукав моей куртки.

– Я заметил это в ту первую ночь, когда мы с тобой были вместе. Всегда остаются следы. Над тобой издевались?

Я пытаюсь выдернуть руку, но он не дает. Он держит меня ласково, но крепко и медленно проводит пальцами по моим шрамам. От его прикосновений внутри разбегаются мурашки, точно тысячи крошечных насекомых копошатся под кожей.

– Я еще раньше хотел с тобой поговорить – после того, как мы побывали на могиле твоей матери, но потом пропала Элли – и стало не до того… И я понимаю, почему ты пыталась все скрыть, но тебе нечего стыдиться. И этих шрамов тоже.

Нет, думаю я. Нет. Все это произошло уже после того, как я сбежала.

– Не надо.

– Многие жертвы насилия сами себя калечат. Это совершенно…

– Я себя не калечила, я просто обварилась. Кипящим супом.

Он внимательно смотрит на меня. По глазам я вижу, что он не верит.

– Ты разговариваешь во сне. Знаешь об этом?

Мне вспоминается мой бывший парень. Он находил это забавным. Ты просто не затыкаешься, сказал он однажды. Постоянно бормочешь что-то себе под нос, как будто с кем-то препираешься.

– Ты все время повторяла ее имя. Дейзи.

Я киваю. Молча. Да, не зря, видимо, все-таки говорят, что все тайное рано или поздно становится явным. Все пропавшие действительно всегда отчаянно пытаются найтись.

– Ты же никому не расскажешь?

Он обещает не рассказывать, но мне почему-то не очень верится. Возможно, я опоздала и он уже с кем-нибудь поделился.

– От меня не надо было скрывать, – говорит он.

Я подаюсь к нему. Очень хочется ему верить. Хочется, чтобы он обнял меня и притянул к себе. Хочется надеяться, что кто-то может любить меня просто так, не требуя ничего взамен. Но я не думаю, что смогу.

Он внимательно смотрит на меня, склонив голову набок. На его губах застыла печальная полуулыбка сострадания, которая, однако, не отражается в глазах.