– Кто установил в моей комнате микрофон?

– Россари.

– Так и знал, что он гаденыш. Он что, шпион какой-то?

– Наемник.

– Это лучше или хуже?

– У шпионов есть убеждения.

– Значит, я наемник. Кажется, мне всегда было плевать на все на свете.

– Я тоже когда-то была такой.

– А что случилось потом?

Гильтине, не отвечая, поманила его забинтованной рукой:

– Иди сюда.

Шагая, как по облакам, он послушно подошел к ней. Все, даже ковролин под ногами, лучилось красотой.

– Встань на колени и положи подбородок мне на ноги.

Франческо повиновался и почувствовал под брюками Гильтине – она была в черных джинсах стретч, – что-то склизкое и химически-вонючее.

– Что у тебя за болезнь?

– Та, что исцеляет все болезни. А сейчас замри и посмотри вверх.

Франческо замер, и Гильтине широко раскрыла ему правый глаз кончиками пальцев.

– Ты ничего не почувствуешь. Но мне нужно дать тебе еще одну дозу. Не двигайся, – повторила она.

А потом, взяв небольшой шприц, ввела в его глазное яблоко тонкую иглу.

В голове у Франческо что-то ослепительно вспыхнуло, и мир снова потух.

Тела Гварнери и его бывшей жены перевезли в морг больницы Джемелли на обязательную в случае насильственной смерти аутопсию. Благодаря перемирию с Сантини Коломбе удалось добиться разрешения, чтобы им с Данте позволили посетить мертвецкую. В то, что они якобы хотят проститься с погибшими друзьями, не дожидаясь поминок, Сантини не поверил ни на минуту, однако ограничился тем, что присутствовал при их визите, молча стоя в сторонке с сигаретой в зубах. Запрещающий курить знак его нисколько не смущал – в этом вопросе они с Данте были единодушны.

Накачанный бензодиазепинами, Данте вошел в больницу, притворившись, будто не заметил Сантини, и пошел по длинному серому коридору. Его внутренний термометр застрял на восьмой отметке, и в его искаженном паникой восприятии коридор удлинялся и изгибался как змея. Если бы не Коломба, которая терпеливо вела его под руку, ему не удалось бы преодолеть пятьдесят метров, отделяющие его от секционной. Данте с трудом переставлял трясущиеся ноги, а услышав резкий звук или хлопок двери, вздрагивал и поворачивал назад, но благодаря Коломбе путь занял всего пятнадцать минут.

Наконец он вошел в освещенную неоновыми лампами комнату без окон, и санитар закатил внутрь две каталки с пристегнутыми к ним трупами, только что вытащенными из холодильных камер, после чего вышел, оставив Данте одного. Даже Коломба попятилась к порогу – она уже видела больше чем достаточно. Надев латексные перчатки, Данте нерешительно подошел к телам. Несмотря на свое прошлое, он так и не свыкся со смертью. Но если он и не был способен победить фобии усилием воли, то мог хотя бы заставить себя поступать так, как требовала необходимость. По его мнению, в этом и заключалась разница между человеком, страдающим от фобий, и трусом.

Тела были упакованы в клеенчатые мешки на молниях, как у спальников. Неловко открепив от каталки тело покрупнее, Данте расстегнул молнию, с грустью спрашивая себя, предназначались ли мешки для одноразового применения или использовались многократно.

Из мешка дохнуло густым зловонием – не вонью разложения, а уже знакомым ему смрадом насильственной смерти, крови, рвоты, внутренностей и гнилой пищи. Когда он стянул мешок с лица и груди Гварнери, его термометр подскочил до предела. В ушах зазвенело, и у него на миг отнялись ноги. Данте пришлось ухватиться за поручни каталки, чтобы не упасть головой вперед. Дождавшись, пока кровь снова побежит по его венам, он склонился над лицом полицейского и замер на расстоянии пары сантиметров от серокожего трупа. Любой другой на его месте задержал бы дыхание, но он поступил наоборот – закрыл глаза и втянул в себя воздух.

Между тем Сантини подошел к Коломбе.

– Где Эспозито и Альберти? – спросил он.

– Спят дома. Я не поручала им ничего, кроме бумажной работы, и не намерена задействовать их в расследовании в дальнейшем.

Под «бумажной работой» Коломба имела в виду продолжавшийся до семи утра анализ документации фонда, полученной при помощи двух «И» – Интернета и Интерпола. Как выяснилось, фонд «COW» обладал гораздо более сложной и разветвленной структурой, чем другие, часто дилетантские ассоциации, оказывающие поддержку детям Чернобыля. Его благотворительные проекты были многочисленны и разнообразны – от рытья колодцев, обеспечивающих больницам доступ к питьевой воде, до участия в исследованиях, симпозиумах и международных кампаниях по вакцинации. Оборотный капитал фонда составлял внушительную сумму в два миллиарда евро, бóльшая часть из которых поступала в форме пожертвований от финансовых холдингов и корпораций со всего мира. Услышав название одного из таких холдингов, Данте так и подпрыгнул: компания являлась одним из мажоритарных акционеров общества, владеющего «Executive Outcomes».

«Надеюсь, вам известно, что такое „ЕО“?» – спросил он. Единственным, кто сказал «да», был Лео, но Данте притворился, что не услышал, хотя тот сидел прямо напротив него. Каким-то чудом Лео неизменно оказывался на одном диване с Коломбой.

«Ладно. Вообразите, что некая группа наемников желает легально – хотя в данном контексте это слово можно употребить лишь с большой натяжкой – предоставлять на международном рынке услуги по военному вмешательству в горячих точках», – красуясь перед своей публикой, пояснил Данте.

«Ты говоришь о подрядчиках», – сказала Коломба.

«Это сейчас их называют подрядчиками, а тогда они были диковинной новинкой вроде последнего айфона. Возглавлял предприятие южноафриканский расист, в начале девяностых сформировавший собственный полк из армейских кадров. Как обычно у этих наци, офицеры были белыми, а солдаты и прочее пушечное мясо – чернокожими».

«И кто их нанимал?»

«Компания „ЕО“ появилась после падения Стены, когда оба блока начали выводить войска из секторов оккупации, бросая местные формирования на произвол судьбы. Наемники из „ЕО“ отправлялись в раздираемые беспорядками страны, где обеспечивали безопасность частных рудников и ликвидировали повстанцев, захвативших нефтяные скважины, которые принадлежали их клиентам».

«Разве такая деятельность может считаться законной?» – спросил Эспозито.

«Она была законной тогда и остается таковой для последователей „ЕО“ по сей день, ведь хотя деньги и поступают от частных компаний, подрядчиков нанимают правительства, признанные ООН».

«Сложно поверить, что такие люди заинтересованы в финансировании благотворительного фонда», – сказал Альберти.

«Кроме них, в совет директоров входит мультинациональная компания, в правлении которой также состоит бывший солдат-африканер. Эта корпорация владеет и управляет частными тюрьмами в Америке и Австралии. Я говорю не о какой-нибудь захудалой конторе – у них около пятнадцати тысяч сотрудников».

«Думаешь, это те же люди, что управляли Коробкой?» – спросил Лео: Коломба заставила их перейти на «ты».

«Коробка управлялась отщепенцами из числа агентов советских спецслужб. В начале девяностых им не удалось бы так быстро выйти на американский рынок. Я бы, скорее, предположил, что они были покупателями», – ответил Данте.

«Хочешь сказать, они покупали детей?»

«И детей, и взрослых – всех, на ком советский режим проводил самый грандиозный исправительный эксперимент в истории. На них испытывали техники допроса и методы заключения, целью которых было перевербовать человека, сломить его волю или научить выносливости». Данте попытался зажечь сигарету, но его рука так дрожала, что он не справился бы без помощи Альберти. «Вы правда думаете, что для такого товара не найдется рынка сбыта?»

Коломба не стала рассказывать обо всем этом Сантини – он сам сказал, что не желает ничего знать, и она уважала его решение. Ну или хотя бы понимала. Всего пару лет назад она на его месте, вероятно, поступила бы так же. До Катастрофы. И до Данте. Главным образом до Данте.