«Вот идиот! – подумал Данте. – Прямо после взрыва».

Пока семья проходила мимо, между Данте и парнем рухнул огромный кусок штукатурки. Молодой человек испуганно отступил назад.

– Постой, не уходи. – Данте снова склонился над Коломбой. Она открыла глаза. – Ты меня слышишь?

– Да… – слабо ответила она.

– Пошевели ногами. Пошевели ногами!

– Что?

– Ногами пошевели! Надо проверить, не поврежден ли позвоночник.

Сжав кулаки, она слабо шевельнула одной, а затем и второй ногой.

– Как она? – спросил парень.

– Сможет идти, если ты мне поможешь, – сказал Данте, всей душой надеясь, что не ошибается. Но необходимо было как можно скорее вывести отсюда Коломбу. И выбраться самому.

Их окутал очередной вырвавшийся из квартиры клуб дыма. Запахло горящей бумагой и древесиной: огонь добрался до книжных шкафов в гостиной.

Парень наконец решился подойти и помог Данте поднять Коломбу.

Стоило ей встать, как ее стошнило пылью и кровью.

– Ровере, – пробормотала она. Она держалась на ногах, но казалась слабой и потерянной.

«Пускай себе горит», – подумал Данте. Но тут же понял, что, как бы он ни мечтал снова очутиться на свежем воздухе, узнать, что известно Ровере, ему хотелось еще больше.

– Сможешь сам ее отсюда вывести? – спросил он парня и удивился, что все еще способен говорить.

– Наверное.

– Выведи ее на улицу и дождись «скорой». Не оставляй ее, пока «скорая» не приедет, иначе, клянусь, я тебя найду!

Под свирепым взглядом Данте парень кивнул:

– Не беспокойся.

– Осторожно на верхней ступеньке.

Данте неохотно отошел от Коломбы и парня и приблизился ко входу в объятую пламенем квартиру. Взрыв снес несущую стену и вырвал из бетона арматуру. Все было завалено обломками. Потолок разнесло ударной волной, и пол верхней квартиры обрушился. Большая часть дыма устремлялась в дыру в потолке и выбитые стекла третьего этажа. Только благодаря этому Коломба не задохнулась, а Данте до сих пор играл в разведчика. В кровь выбросило столько адреналина, что сердце оглушительно стучало у него в ушах. Он просунул голову в огромную дыру. В глубине коридора пылало пламя. Жар был настолько невыносимым, что нечего было и думать подойти поближе. Упавший сверху мраморный стол едва не пробил перекрытия и в этой квартире. От прочей мебели остались лишь постепенно воспламеняющиеся щепки.

Нигде не было ни следа Ровере. Данте снова обвел фонариком квартиру и понял, что больше не может здесь находиться. Кошмар бил по нему, словно молот мясника. Он представлял, как его придавит рухнувшая стена, завалит обломками, под которыми он будет биться, пока не задохнется. Все это он не просто воображал, а испытывал, как наяву. Необходимо выбраться отсюда сейчас же, пока столбик его термометра не поднялся до максимальной отметки, запустив сигнал тревоги, пока он еще не совсем потерял голову от ужаса. Данте в последний раз огляделся, и ему показалось, что вырванная из петель дверь квартиры слегка шевельнулась. Только благодаря тому, что она была бронированной, Коломбе удалось выжить. Теперь же почти невредимая дверь стояла на ребре в коридоре на груде развалин, среди которых Данте вдруг узнал человеческую голову – покрытую копотью голову Ровере. При взрыве дверь приземлилась прямо на него и придавила к полу ниже талии. Свободной рукой Ровере пытался дотронуться до лица.

Данте встал на колени и попытался стереть пыль с его глаз и губ:

– Это я, Торре. Держитесь.

Ровере открыл рот, безуспешно пытаясь что-то сказать, и Данте увидел, что у него выбиты все зубы. Рот превратился в сгусток крови, пыли и раскрошенных костей. Преодолевая отвращение, он сунул палец ему в рот и прочистил полость, чтобы облегчить ему дыхание. По подбородку Ровере потекла струйка густой, почти черной крови, но он открыл глаза и судорожно сжал больную руку Данте.

– Потерпите немного, – сказал тот. – Кажется, я уже слышу сирены. «Скорая» вот-вот подъедет. – Внезапно ему стало плевать на тайны этого человека. Хотелось только одного – выбраться наружу.

Хватка стала еще сильнее. Ровере было страшно, страшнее, чем ему самому. Страшно, что его бросят одного в этом инферно пламени и смерти.

Данте на миг прикрыл глаза.

«Голубые небеса, моря, луга, просторы вселенной».

– Ладно, я вас не оставлю. Попробую снять с вас эту штуку. – Он положил телефон таким образом, чтобы фонарик освещал его и Ровере. – Отпустите меня на секунду. Клянусь, я никуда не денусь, – задыхаясь, сказал он и бережно высвободил ладонь.

Взявшись за ребро двери обеими руками, он попытался ее поднять, но она не подалась ни на миллиметр. Он мог бы столкнуть ее, если бы нашел рычаг, но для начала необходимо было оценить состояние Ровере.

Данте наклонился к нему и с ужасом выдохнул. Искореженный угол бронированной двери превратился в зубчатое треугольное лезвие, насквозь проткнувшее грудину Ровере. Пройдя сквозь позвоночник, острие пригвоздило его к полу. Широкая лужа крови стекала сквозь щель между мраморными плитами пола, алой моросью падая на нижний этаж.

Данте снова встал на колени и заглянул в полные отчаяния глаза Ровере. Он попытался сказать что-то обнадеживающее и понял, что не может. Никто не заслуживает того, чтобы услышать ложь вместо последнего «прости».

Данте погладил его лоб.

– Вы не жилец, – тихо сказал он. В лихорадочно горящих глазах Ровере мелькнуло понимание. – Мне жаль. Что бы вы ни натворили, как бы ни были виноваты передо мной и Коломбой, считайте, что мы вас простили. О’кей?

Ровере что-то пробормотал, но Данте пропустил его слова мимо ушей. Он перенесся в пространство сна, и все вокруг казалось настолько нереальным, что ему вдруг стало на удивление спокойно. Возможно, он и сам погиб и просто этого не знает.

Он сел, скрестив ноги, и бережно положил голову Ровере себе на колени:

– Больно?

Ровере отрицательно повел глазами.

– Значит, все пройдет легко. Тебе предстоит грандиозное, важнейшее путешествие. Единственное путешествие, которое действительно что-то значит. Поверь, оно будет прекрасно. Скоро ты узнаешь обо всем на свете. Не будет больше ни загадок, ни теней, ни страхов.

Дыхание Ровере замедлилось.

– Путешествие начинается. Представь, что садишься в огромный, прозрачный, как воздух, самолет, – продолжал Данте. – Видишь? Он уже на взлетной полосе. Его подбрасывает на ветру, ему не терпится подняться и улететь. На борту уже полно народу, и все ждут тебя одного. Времени здесь не существует, и ты можешь встретить всех, кого так давно хотел увидеть. Всех друзей и близких, всех тех, кого ты, казалось, навсегда потерял. Только глянь, сколько их… Ты и не знал, что их так много, правда? – (Ровере слабо улыбнулся и закрыл глаза.) – Подожди, не садись на первое же свободное место. Столько людей хотят тебя поприветствовать. Твои родители. Видишь, какие они нарядные? – Данте проглотил ком в горле. – Здесь и твоя жена. Посмотри, какая она красавица, как рада тебя видеть! Как долго она тебя ждала! Ты чувствуешь ее объятия?

Дыхание Ровере стало неровным.

– Теперь вы можете отправляться. Самое прекрасное, что все то, что ты когда-то считал важным, не стоит и минуты этого путешествия…

Данте замолчал, потому что Ровере перестал дышать. В этот момент к дому подъехала первая бригада «скорой помощи».

Данте поспешил обыскать тело, пока врачи шли к лестнице. Он раз за разом прокручивал в памяти последнюю фразу, сорвавшуюся с окровавленных губ Ровере: «Он не один».

Он не один.

Он кусает трясущую его руку. Это безотчетная реакция, он еще полусонный. И даже пытается схватить ее, еще не помня, где находится. Потом вспоминает, чертыхается и открывает глаза. Стоящий возле его койки в одних трусах Гомик с воплями трясет раненой рукой. Говорит, просто хотел оказать ему услугу. Пекся о том, как бы его не наказали. Фабрицио рад, что это он. Будь на его месте кто из других – например, Деревенщина или Тухлоногий, – они бы дали сдачи. Фабрицио пришлось бы отбиваться, и, может, не только кулаками. Под матрасом Фабрицио прячет нож и набитый монетами носок. Носок пошел в ход уже на вторую ночь. Нож он только показал, чтобы остальные знали, что к нему лучше не лезть. Правда, нож тут есть почти у каждой собаки. А у Тухлоногого даже кастет припрятан. Говорит, что сделал его там, где был раньше, потому что там его в цех упекли. Фабрицио не верит: Тухлоногий ни хрена не умеет. Видать, стащил у какого-нибудь другого говнюка или купил.