— Разгневанные на кого?

— В основном — на беженцев.

— И нам известны его враги?

— На самом деле, я вот размышляю, знаем ли мы его друзей. У него был сложный год.

— То есть?

— Давайте я познакомлю вас с тем, кто лучше осведомлен об этом. С журналистом. Годится?

Эрика одним движением надела куртку, сунула в карман ключи от автомобиля и, прихватив материалы дела, открыла перед Миллером дверь, а Корваля оставила шарить по сайтам турфирм, хоть он никогда в жизни не покидал Па-де-Кале. В коридоре Бастьен по-прежнему испытывал смущение за свое провальное первое выступление в роли руководителя.

— Ваш бронежилет, оружие, наручники и нарукавная повязка доставлены еще вчера. Когда выдастся минутка, надо будет сходить за ними в кладовую оружия… — Она помедлила, а потом продолжила: — Или послать кого-нибудь, кому, например, больше нечего делать.

Миллер колебался всего долю секунды, прежде чем смекнул, что важно отбить удар, чтобы подчиненный не взял на себя роль альфа-самца. Он вернулся и с размаху распахнул дверь кабинета.

— Корваль, пока мы будем отсутствовать, будьте любезны сходить к оружейникам и забрать у них мое снаряжение. И положите все в служебный сейф.

— Мне сегодня надо уйти пораньше, — пробурчал толстый бездельник.

— Тогда не теряйте времени.

Широко улыбаясь и пребывая в полной уверенности, что пометил свою территорию, Миллер спустился по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и вышел на парковку, где его поджидала Эрика с самокруткой в зубах. Она трепалась с тремя фликами, среди которых он даже со спины узнал солидную фигуру руководителя бригады по борьбе с преступностью.

— Мое почтение, лейтенант.

— Здравствуйте, Пассаро.

— Малышка сказала нам, что вы оставляете себе дело Кевина Перша?

— Пока оно не переквалифицировано в покушение на убийство, не вижу причин слишком сильно волноваться по этому поводу.

— Ого, опербригада, которая пашет, это меняет дело, — усмехнулся один из фликов, входивших в группу Пассаро. — Каждый раз, когда вашему предшественнику предлагали дело, он сматывался, семеня, словно маленькая девочка, которая хочет пи-пи.

Руководитель бригады по борьбе с преступностью досадливо глянул на напарника с гладко выбритым черепом и представил присутствующих:

— Простите, лейтенант. Представляю вам Кортекса[626], это наш умник, который никогда не знает, когда следует заткнуться. А позади него, на капоте нашего нового автомобиля, который, однако, очень скоро отрихтует свой вид, сидит Спринтер.

Тот, жилистый как канат, поднялся и приветствовал Бастьена болезненно ощутимым рукопожатием.

— Разумеется у них есть настоящие имена, но я их давно забыл, — завершил процедуру знакомства Пассаро.

— А вы? — с любопытством спросил Миллер.

— А он Анестезиолог, — развеселилась Эрика. — В команде по регби говорят, что его удар отшибает мозги. Короче, это зверь.

Пассаро расхохотался, даже не подумав возразить на такой комплимент. Эрика направилась к их машине без опознавательных знаков, уверенным движением согнала восседавшую на крыше чайку, и Бастьен сел в салон под укоризненные крики птицы.

Бастьен следовал за Эрикой по коридорам редакции местной газеты «Северное побережье», как за экскурсоводом в музее. Возле стола секретаря она достала полицейское удостоверение:

— Соедините, пожалуйста, с Тома Лизьоном.

Секретарь набрала номер, и спустя несколько минут журналист уже вел их к своему кабинету. Эрика снова взяла разговор в свои руки.

— Том, представляю тебе моего нового начальника, лейтенанта Бастьена Миллера.

— Так это вы спасли Кевина? Как раз в тот момент, когда его карма решила отомстить за себя, — усаживаясь в кресло, пошутил журналист.

— У меня складывается впечатление, будто на меня за это почти сердиты, — сыронизировал Бастьен.

— Именно поэтому мы здесь, Том, — пояснила Эрика. — Расскажешь лейтенанту, что тебе известно?

— А что я с этого буду иметь?

— Вечно одна и та же песня. Ты предсказуем, как восход солнца. Тебе не кажется, что в твоих интересах иметь добрые отношения с фликами?

Едва заметно улыбнувшись, Лизьон сдался и, кликнув мышкой, включил компьютер.

— Я распечатаю вам опубликованные статьи, это избавит вас от необходимости записывать. Вкратце: Кевин Перш состоял в сообществе «Разгневанные жители Кале», пока его оттуда не вышвырнули. Но если мы начнем с Кевина, я вас запутаю. Вы располагаете временем?

— Это наше единственное текущее дело, — ответил Бастьен.

Журналист налил две чашки крепкого кофе для себя и нового лейтенанта, который, и это ему зачтется, уже подержал город за пульс, прежде чем подумать о том, сможет ли он установить здесь подобие порядка.

— С закрытием в две тысячи третьем году лагеря в Сангатте[627] приток беженцев не прекратился. Разумеется, он продолжался, однако принимать их было уже негде, а люди по-прежнему хотели попасть в Англию. А значит, оставаться вблизи портов, чтобы пересечь Ла-Манш. В результате они принялись самовольно занимать все пустующие жилые дома, все заброшенные здания, сады, парки, мосты — и это очень скоро стало невыносимо. Тогда потребовалось найти какое-то место, куда их можно было бы загнать. Вдоль побережья, вдали от центра города, между лесом и дюнами, по соседству со свалкой располагалось старое кладбище. При помощи бульдозеров государство сровняло его с землей и спустя год предложило беженцам обосноваться там. Они прибывали тайком. Поначалу было не больше сотни любопытствующих, потом информация распространилась по миру, и нахлынули тысячи. Так родились «Джунгли».

— Как-то не слишком политкорректно. Кто придумал название?

— Не усматривайте в этом расизма, назвать так лагерь придумали сами иранские беженцы. Прибыв на место, они увидели участок леса и назвали его «Лес». На фарси «jangal». А мы здесь услышали это слово, как произнесенное по-английски, «jungle». Обычное квипрокво. А затем это было сознательно забыто. Но не всеми. Темой завладели средства массовой информации, Кале перестал быть украшением Опалового берега Франции[628] и превратился в город мигрантов и проблем с их размещением. Туризм в рекордно короткие сроки закончился; и даже англичане, с тех пор как их таблоиды заговорили о гражданской войне, не торопятся приезжать сюда. Недвижимость упала в цене почти на сорок процентов, стали закрываться магазины и торговые склады. Самое крупное наше хозяйство и наш ресурс рабочих мест — это порт. Десять миллионов пассажиров в год пересекают Ла-Манш через Кале. Вдобавок это важнейший европейский порт транспортных грузоперевозок.

— Фургоны с грузами перемещаются в Англию на специальных судах, — пояснила Эрика Бастьену, в котором явно отсутствовала морская жилка.

— Но водители грузовиков умирают от страха, а транспортные компании ищут другие порты, стремясь избежать Кале.

— Что, именно из-за беженцев? — удивился Бастьен.

Лизьон бросил на него косой взгляд, как если бы только сейчас осознал, насколько недооценил масштаб пробелов в познаниях лейтенанта. Тон журналиста сделался почти снисходительным.

— Знаете, как им все-таки удается забраться в грузовики? Они берут тяжеловозы приступом. Нападают на водителей. Провоцируют несчастные случаи, сильно смахивающие на хорошо организованные захваты. Устраивают пробки и пожары на национальных трассах. Слыхали о таком?

— Видел репортажи по телеку, но подробностей, пожалуй, не знаю, — признал Бастьен.

— В таком случае эту часть пока отложим, ее возьмет на себя Эрика. А я возвращаюсь к «Разгневанным жителям Кале». Первой их задачей было заснять на видео и выложить в социальных сетях повседневную жизнь Кале. Тяжелые будни горожан в соседстве с вновь прибывшими без связей и без денег и попытки этих последних, порой крайне жестокие, перебраться в Англию. Потом к этому процессу присоединились экстремисты, «Охотники на мигрантов», которые организовывали погромы и «охоты на черных». Кое-кто называл это «сафари». Вот в этой-то атмосфере ненависти, подобно личинке комара в болоте, и развился Кевин. Однако очень быстро, в связи с реакцией в социальных сетях, сообщество «Разгневанные жители Кале» притихло, и свободные электроны оттолкнулись. Сегодня сайт по мере сил старается распространять только видеозаписи свидетельств, без комментариев. Я бы сказал, что время от времени это отдает ксенофобией, но они себя контролируют. Вдобавок они знают, чем рискуют, имея дело со мной.