Он усердно орудовал лопатой, но ему все время приходилось прерываться и восстанавливать дыхание. Его родителей, Патрика и Джиллиан, беспокоило, что сын все время на улице. Они приходили к Балтиморам объяснить Вуди и Гиллелю, что Скотту нужно очень следить за своим здоровьем.

Вуди и Гиллель обещали заботиться о нем. Когда снова потеплело, надо было готовить сады к весне; Джиллиан Невилл весьма сдержанно относилась к идее, что ее сын по-прежнему станет работать вместе с Бандой. Патрик, наоборот, считал, что общение с этими мальчиками очень на пользу Скотту. Он сводил Вуди и Гиллеля в «Дейри-Шек», угостил молочным коктейлем и изложил им ситуацию.

— Мама Скотта немножко беспокоится, что он стал садовником. Для него это утомительно, а грязь и пыль для него вредны. Но Скотту нравится быть с вами. Ему это придает моральных сил, а это тоже важно.

— Не беспокойтесь, мистер Невилл, — заверил его Гиллель. — Мы на него пылинке не дадим сесть.

— Ему нужно много пить, делать перерывы, чтобы дышать ровно, и как следует мыть руки после садовых инструментов.

— Мы все сделаем, мистер Невилл. Честное слово.

В тот год я приезжал в Балтимор на весенние каникулы и понял, почему кузены в восторге от Скотта: мальчик действительно очень располагал к себе. Однажды под вечер мы все отправились к нему домой: его отец попросил помочь ему с садовыми растениями. Так я познакомился с семейством Невиллов. Патрик, красивый, мускулистый и очень приветливый, был ровесником дяди Сола и тети Аниты. Его жена Джиллиан особой красотой не отличалась, но излучала какое-то особое обаяние. У Скотта была сестра, но кузены ее еще ни разу не видели. По-моему, они в первый раз оказались у Невиллов дома.

Патрик провел нас в ту часть сада, что находилась за домом; со стороны улицы его дом был примерно такой же, как у Балтиморов, только чуть поновее. Вдоль западной стены жарились на солнце два ряда хилых гортензий; неподалеку нахохлились блеклые кусты роз.

Вуди окинул цветы опытным взором:

— Не знаю, кто вам это сажал, но освещение для гортензий неподходящее. Дело в том, что они не очень любят солнце. И, судя по виду, хотят пить. У вас система автополива подключена?

— Кажется…

Вуди послал Гиллеля проверять систему полива, потом, ощупав и осмотрев листья роз, поставил диагноз:

— Болеют ваши розы. Полечить надо.

— А вы можете?

— Конечно.

Вернулся Гиллель:

— Одна из поливальных труб протекает. Нужно заменить.

Вуди кивнул и добавил:

— По-моему, стоит подумать о том, чтобы пересадить гортензии на другую сторону. Но сперва надо спросить мистера Бунса, что он думает.

Патрик Невилл в изумлении глядел на нас.

— Я же тебе говорил, папа, они знатоки, — сказал Скотт.

Было жарко, и Патрик предложил нам попить; мы охотно согласились. А поскольку ботинки у него были перепачканы землей, он просунул голову в застекленную дверь и позвал:

— Александра, можешь, пожалуйста, принести мальчикам воды?

— А кто это, Александра? — спросил Гиллель.

— Моя сестра, — ответил Скотт.

Она появилась через пару минут; в руках у нее был поднос, заставленный бутылочками родниковой воды.

Мы онемели. Совершенная, законченная красавица. Чуть миндалевидный разрез глаз. Светлые волосы, переливающиеся на солнце, тонкие черты лица, изящный носик. И кокетка. В ушах поблескивают маленькие бриллианты, ногти покрыты красным лаком. Она улыбнулась нам, обнажив прямые, очень белые зубы, и наши сердца дружно заколотились. А поскольку до сих пор мы делились всем, то решили все втроем любить эту девочку со смеющимися глазами.

— Привет, парни, — сказала она. — Значит, это про вас Скотт целыми днями говорит?

После минутной заминки и неловкого мычания мы по очереди представились.

— Вы братья? — спросила она.

— Кузены, — поправил Вуди. — Мы все трое — кузены Гольдманы.

Она послала нам еще одну сногсшибательную улыбку:

— Отлично, кузены Гольдманы, рада была познакомиться.

Она чмокнула отца в щеку, сказала, что ей надо ненадолго уйти, и исчезла, оставив по себе только абрикосовый аромат шампуня.

Скотт считал, что втрескаться в его сестру — большая гадость с нашей стороны. Но мы ничего не могли с собой поделать. Александра поселилась в наших сердцах навеки.

Назавтра после первой встречи с ней мы пошли на почту Оук-Парка: тетя Анита попросила купить ей марки. Потом Вуди предложил заскочить в «Дейри-Шек» и угоститься молочным коктейлем; идея была одобрена единогласно. Не успели мы усесться за столик со своими стаканами, как вошла она. Увидела нас, наверняка заметила нашу оторопь, расхохоталась и, поздоровавшись с каждым по имени, скользнула к нам за стол.

Это свойство своего характера она сохранила и потом: кто угодно вам скажет, что она приветливая, чудесная и ласковая. Несмотря на всемирный успех, славу, деньги и все, что с этим связано, она осталась все той же искренней, нежной, прелестной девушкой, какой мы грезили в тринадцать лет.

— Значит, вы живете по соседству, — сказала она и, схватив соломинку, погрузила ее по очереди в наши коктейли, попробовать.

— Мы живем на Уиллоуик-роуд, — ответил Гиллель.

Она улыбнулась. Когда она улыбалась, миндалевидные глаза придавали ей задорный вид. Я счел нужным уточнить:

— А я живу в Монклере, в Нью-Джерси.

— И вы все трое кузены?

— Мой и его отец — братья, — пояснил Гиллель.

— А ты? — обратилась она к Вуди.

— А я живу с Гиллелем и его родителями. Мы как братья.

— Так что мы все трое — кузены, — заключил я.

Она рассмеялась чудесным смехом. Так она вошла в нашу жизнь — девушка, которую мы все трое будем любить всей душой. А-лек-сан-дра. Горстка букв, четыре коротких слога, которые скоро перевернут весь наш мир.

Балтимор, Мэриленд,

весна — осень 1994 года

Следующие два года она озаряла своим светом нашу жизнь.

Милые мои кузены, будь вы живы, мы бы сейчас рассказывали друг другу, как она покорила нас.

Летом 1994 года я умолил родителей позволить мне после каникул в Хэмптонах провести две недели в Балтиморе. Чтобы побыть с ней.

Она привязалась к нам, и мы без конца толклись у Невиллов. Обычно старшие сестры не ладят с младшими братьями. По крайней мере, у моих приятелей в Монклере дело обстояло именно так. Они обзывали друг друга последними словами и делали друг другу гадости. У Невиллов все было иначе. Безусловно, из-за болезни Скотта.

Александре нравилось быть с нами; она даже искала нашего общества. А Скотт обожал сестру. Она звала его «пупс» и обходилась с ним очень нежно. Глядя, как она ласкает его, обнимает, гладит по макушке, целует в щеки, мне вдруг самому страшно захотелось заболеть муковисцидозом. Я всегда удостаивался ровно того внимания, какого и заслуживал Монклер, и был потрясен: сколько, оказывается, тепла может получать ребенок!

Я обещал небесам тысячи чудес в обмен на один хороший муковисцидоз. Дабы помочь божественному промыслу, я незаметно лизал вилки Скотта и пил из его стакана. Когда у него случались приступы кашля, я держался поближе и пошире открывал рот, стараясь не упустить ни одного миазма.

Я сходил к врачу, но он, увы, сказал, что я совершенно здоров.

— У меня муковисцидоз, — решил я подсказать ему диагноз.

Он расхохотался.

— Э! — возмутился я. — Повежливей с больными!

— Нет у тебя никакого муковисцидоза, Маркус.

— Откуда вы знаете?

— Оттуда, что я твой врач. Ты в полнейшем порядке.

Ни один уикенд в Балтиморе не обходился без Александры. Она воплощала в себе все наши грезы: прикольная, умная, красивая, ласковая и мечтательная. Больше всего нас привлекал в ней, безусловно, музыкальный дар. Мы стали для нее первыми настоящими слушателями. Она звала нас к себе, брала гитару и играла нам, а мы зачарованно слушали.