– Побочные эффекты есть?

– Сильные боли и обильные кровотечения.

Гуго сжал кулаки так, что побелели костяшки. Ну конечно, век прогресса.

– Бетания выжила, – глухо продолжил Хоффман. – Но я ничего не мог сделать, чтобы защитить ее от операции и от унижения.

– То есть вы убили Брауна из мести?

– Вы поступили бы иначе?

– Чего бы я точно не стал делать, так это убивать из-за еврейки. Вы же ариец! Как вам только пришло в голову подобное?

В гневе люди неосторожны, и Гуго нужно было довести медбрата до белого каления, чтобы тот утратил самоконтроль. Хоффман чуть не взорвался, как криминолог и ожидал.

– Что означают буквы «АБО»? – продолжал наседать он.

Санитар облизал губы и промолчал. Однако он должен был знать, что доктор оставил записку, если действительно убил Брауна.

– Хорошо. Что скажете насчет подвески?

– Подвеска… – Хоффман взял себя в руки. – Моя. Подарок матери.

– Надпись на обороте и правда трогательная. «Ты вся моя жизнь». – Гуго повел рукой, словно выписывая несуществующие слова.

– Она очень меня любила, – сказал Хоффман, захлопывая дверцу мышеловки.

– На обороте нет никакой надписи!

Гуго подался вперед, в упор глядя на санитара. Тот раскрыл рот. Наверное, сейчас земля ушла у него из-под ног.

– Надо было получше подготовиться, – заметил Гуго. – Прежде чем браться за роль, нужно ее выучить. А теперь отвечайте, кого вы покрываете? Бетанию? Адель? Осмунда?

– Никого я не покрываю. Просто устал, и в голове все путается.

– Не убивали вы Брауна, – подвел итог Гуго и пригрозил: – Я все равно узнаю, кто убийца.

Он встал, надел шляпу. В голове что-то пульсировало, начиналась мигрень. Температура, похоже, опять поднялась. Гуго решил не обращать на это внимания.

– Просто запишите мое признание, и покончим на этом! – зло закричал Берт.

На мгновение Гуго одолели колебания. И правда, можно ведь на все наплевать. Принять «чистосердечное» признание этого осла, покинуть Аушвиц и вернуться в Берлин на белом коне. Небе останется доволен. Либехеншель тоже.

– Черта с два! Не затем я учился на следователя!

Йоиль сидел на каталке. Катетер сосал из него кровь. Гуго обрадовался, что мальчик еще жив.

– Привет!

Йоиль не ответил, он был какой-то сонный. Медсестра отвесила ему подзатыльник, едва не свалив с каталки, и только тогда он очнулся.

– Добрый день, герр Фишер.

– Как дела? – Гуго снял шляпу, осторожно положил на край каталки.

– Хорошо. – Йоиль внимательно посмотрел на него. – А вы выглядите ужасно.

– Угодил, понимаешь, в больницу. – Гуго потер лицо, мечтая о горячем кофе, кровати и инъекции морфия. – Ерунда, пройдет.

– Герр Фишер, я тут кое-что придумал, – зашептал Йоиль, едва медсестра отошла. – Если мы украдем зеленый треугольник, вы найдете моего папу и он сможет покинуть Биркенау.

– Йоиль… – Язык Гуго едва ворочался.

– А потом и для мамы можно сделать так же. Если она найдется, нам всем сразу станет лучше. Даже моему брату. Она всегда нас лечила, когда мы болели. Уверен, она и тиф вылечит в два счета.

– Йоиль, – повторил Гуго и прикрыл глаза от боли. – Лагерь очень большой, в списках имен твоих родителей нет, на поиски уйдет уйма времени. Мне кажется, тебе лучше перестать о них думать.

– Почему? – Мальчик вытаращил глаза. – Вы бы сами так поступили?

Гуго пожал плечами.

– У вас есть мама?

– Была.

– Она умерла?

– Когда мне было тринадцать. Упала, катаясь на лыжах.

– Вы по ней скучаете?

Гуго поймал себя на том, что улыбается. Сердце защемило, как всегда, когда он вспоминал, какая она была красивая. Высокая, стройная, с густыми каштановыми волосами, собранными на затылке, с огромными серыми глазами, точь-в-точь как у него. От нее пахло имбирным печеньем, а когда она играла на рояле, то казалась ангелом, и все сразу смолкали. Они ездили к Северному морю, и мама ходила по песку босиком, держа сандалии в руках, а Гуго радостно шлепал по ее следам.

– Очень, – коротко ответил он. – Даже сейчас, когда я большой и взрослый.

– Видите? Нельзя перестать думать о родных.

Наверное, они шушукались, словно заговорщики, потому что медсестра поглядывала на них косо, затем подошла, выдернула иглу из вены Йоиля и мотнула головой: мол, уматывай.

– Вы что-то хотели, герр Фишер? – спросил мальчик, опуская рукав рубашки.

– Да. Еще раз взглянуть на твои рисунки.

Кивнув, Йоиль заторопился было к выходу, но голова закружилась, его повело, он упал, ударился и от боли застонал.

– Тебе ничего не дают поесть после забора крови? – Гуго бросился ему на помощь; трость мешала.

Йоиль покачал головой, хватаясь за его руку:

– Надо дождаться ужина. Или дядя Менгеле что-нибудь мне даст. Печенье или шоколадку.

– Много они из тебя выкачали.

– Знаю.

Покачиваясь, Йоиль вышел в коридор. Мальчик знал блок как свои пять пальцев. Это место, несмотря ни на что, уже стало ему домом. Они вошли в спальню, и Йоиль выдвинул ящик стола, достал рисунки.

– Вот.

Гуго принялся рассматривать их один за другим, надеясь отыскать хоть что-нибудь, какой-то намек. Вот красные капли на полу – он вспомнил о кровотечении у Бетании. На столе блокнот и перо. «АБО». Адель, Бетания и Осмунд? Или Анита, Брунгильда и Осмунд? Что, черт возьми, хотел сказать Браун, стоя на пороге смерти?

– Покажи-ка мне портрет Брауна… Ты очень хорошо нарисовал шишку на лбу.

– Интересно, как он ее получил? – Йоиль склонился над рисунком.

– Кто-то его ударил.

Берт сказал, будто ударил кулаком, – он соврал, теперь это было очевидно.

– Смотри-ка, Йоиль, кожа поцарапана, вряд ли били голыми руками.

– Я видел, как один поляк дрался с капо.

– Здесь, в лагере?

– Да, бои устраивают на аппельплац. Там любой заключенный может отколошматить капо. Мы всегда болеем за заключенных.

– И капо приходится несладко? – Гуго не без удовольствия рассмеялся.

– Случается. Правда, тогда эсэсовцы дают капо кастет.

– Вот сволочи. – Гуго закрыл альбом.

– А не могли и доктора Брауна стукнуть кастетом?

– Вряд ли. Тогда рана была бы больше и, вероятно, рваной. Его стукнули чем-то маленьким.

– Мои рисунки вам сегодня помогли?

– Они подарили передышку. Мне нужно время для размышлений.

– Тогда, может быть, вы передумаете насчет треугольников?

– Не могу, – вздохнул Гуго.

– Я слыхал от Менгеле, что сегодня прибывает «особый груз», – не отставал Йоиль. – В Биркенау вызвали всех врачей и офицеров, даже коменданта. А мы бы с вами отправились искать папу и дали бы ему зеленый треугольник.

– Нет, Йоиль. – Гуго постарался говорить твердо. – Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь. Биркенау просто огромен.

На лице Йоиля отразилось разочарование, но Гуго предпочитал сделаться объектом его ненависти, лишь бы не рассказывать об умирающем отце.

Небо было грязным. Косой, какой-то мертвенный, душный свет уродовал все, на что падал. Если бы не снег, мир выглядел бы как потусторонний. Под пушистым покрывалом даже лагерные бараки из красного кирпича казались аккуратными, красивыми домиками. Аллеи были чистыми, вдоль обочин росли деревья, иней на ветках сверкал под прожекторами. Впрочем, глядя на Аушвиц, Гуго уже не мог доверять своим глазам.

В сумерках он решил прогуляться. Нужна была новая деталь, чтобы разблокировать заклинившую шестерню. Не хватало одного-единственного элемента, который подскажет, какая дорога выведет из темноты.

Остановившись у двадцать четвертого блока, Гуго закурил. Устало привалился к стене. В голове множество вопросов боролись с температурой, не желавшей опускаться, несмотря на все холодные примочки. Дверь в барак раскрылась, и оттуда выглянула Роза. Удивление на ее лице мгновенно сменилось лукавой улыбкой.