– Мне казалось, я еще имею право обмениваться фотографиями своего ребенка в интернете.

– Тогда… очевидно, у тебя лично нет никаких проблем с конфиденциальностью.

– Но я не хочу, чтобы другие родители выкладывали в сеть фото моего ребенка.

Лаура попыталась подвести итог:

– Ты хочешь сказать, родители детей, чьи групповые фотографии ты имеешь право выкладывать в сеть, не должны выкладывать групповое фото с твоей дочерью в сеть, куда ты уже давно его выложила?

– Верно. Из-за прав личности.

«Нельзя ли мне ненадолго шлем и копье?» – в ярости, хотя и вежливо, спросил мой внутренний ребенок.

– А если ты просто не пустишь своего ребенка фотографироваться для группового снимка? Тогда ни у кого не будет изображения с ним, – предложил я еще одно решение проблемы.

– Ты знаешь, насколько важны детсадовские фотографии как воспоминания? – возразила Штеффи.

– Хорошо. Похоже, мы и в самом деле должны обсудить эту тему на совете детского сада, – закрыл я вопрос и записал также пожелание Штеффи, прежде чем у меня закружилась голова от этого бесконечного хождения по кругу.

Изначально хорошее настроение группы заметно упало из-за грядущей климатической смерти наших детей, а также опасностей, исходящих от групповых фотографий. Лаура попыталась немножко разрядить атмосферу, выразив веселое пожелание:

– Я желаю, чтобы Губной монстр в подвале был наконец-то пойман.

Во мне пронзительно зазвучал сигнал тревоги.

– Какой Губной монстр? – задала Штеффи вопрос, который и у меня вертелся на языке.

– Ах, Макс утверждает, что в подвале детского сада живет монстр, который откусывает детям губы, если они насвистывают саундтрек «Марко Поло».

Пять женщин разразились громким хохотом. Меня же бросило в холодный пот.

Это была точь-в-точь та самая история, которую буквально несколько часов назад мне рассказал Борис. Только с другого ракурса – с другой стороны подвальной двери. Но песня была та же. И угроза та же. Значит, это сын Лауры Макс насвистывал в подвале детского сада свою песенку, за что Борис на него рявкнул.

– Как твой сын додумался до такой чуши? – поинтересовалась Клаудиа.

– Даже не представляю, – рассмеялась Лаура. – Может, потому, что я ему сказала: если еще раз засвистит эту ужасную песню, я ему рот зашью.

К концу вечера я не добился реабилитации фруктового пюре, но записал на своем листочке более чем достаточно пожеланий, наверняка направленных на то, чтобы хоть немного улучшить мир, в котором жили те, кто их высказал. Пожеланий, которые, правда, рассердили моего внутреннего ребенка в его мире. И которые в моем мире таили в себе угрозу обнаружения Бориса.

Все эти пожелания я бы сначала обсудил с Сашей, до того как они будут озвучены в следующий четверг на заседании совета детского сада. Без последующей групповой вылазки в подвал. Не в последнюю очередь потому, что после этого заседания нам с Сашей предстоит отпилить Борису голову. Чтобы положить ее, упакованную в картонку, на ограду парка возле детского сада. Чтобы спасти наши собственные головы. Разумеется, после этого тепломонтажник спокойно сможет переоснастить подвал углеродно-нейтральным отоплением.

Только прежде надо узнать у Лауры, чтó в точности ее Максу известно о Губном монстре и кому он рассказал об этом.

Клаудиа, Тина и Беате наконец-то собрались уходить. Тина предложила Штеффи подвезти ее до дома. Когда входная дверь захлопнулась, в квартире остались только Лаура и я. И мой внутренний ребенок.

– Я подумала, может, мы выпьем еще вина, нет? – сказала Лаура с дразнящей улыбкой на губах.

В этот момент информация о Губном монстре была для меня более заманчивой, чем губы Лауры.

– С удовольствием. Не поможешь мне убрать пустые бутылки? – спросил я, скрывая свой интерес.

Лаура взяла пару пустых бутылок из-под радлера, чтобы унести их на кухню.

– Этот Губной монстр – как твой сын додумался до такого? – спросил я как бы между прочим.

– Ах, у него всегда была живая фантазия. – Для Лауры эти россказни, кажется, не имели никакого значения.

– Но то, что монстр живет прямо под детским садом, все же странно, нет? С какого времени он тебе это рассказывает?

– Не могу сказать точно, когда это началось. Может, недели две назад.

– А… был какой-то повод?

– Не то чтобы я знала. Но с тех пор мне, по крайней мере, больше не приходится слушать эту песню из «Марко Поло». А почему ты спрашиваешь? Ты тоже боишься Губного монстра?

– Ну да, я ведь живу в этом доме.

Мое расследование на данный момент зашло в тупик. Мы с Лаурой вернулись в гостиную. Я попытался расслабиться и сфокусироваться на приятных аспектах этого вечера.

Быть взрослым прекрасно среди прочего потому, что вещи, которые в юности считались китчем, с возрастом становятся очень стильными. Песни на пластинках «Kuschelrock»[384], к примеру.

Я поставил на проигрыватель старую пластинку «Kuschelrock», и комнату наполнили красивейшие баллады старых добрых восьмидесятых. Каждый раз я заново открывал для себя, насколько же выразительны были любовные песни в те времена, когда певцы отзывались своими произведениями на весьма реальную опасность – опасность ядерной войны. По сравнению с ней такие опасности, как микропластик в зубной пасте, казались мне не особо прочной основой, чтобы творить на ней нечто воспевающее мировую скорбь, если вообще можно сказать, что современные исполнители выходили за рамки воспевания собственной незначительности.

Мы сели на диван и тут же завели довольно доверительный разговор.

Лаура и ее пятилетний сын Макс всего полгода как вернулись сюда. Лаура работала врачом в ортопедической клинике. Она выросла в этом городе, но после окончания средней школы уехала в Баварию, чтобы изучать медицину. Там она тоже работала по своей специальности в одной клинике. На протяжении двух или трех лет у нее был роман с главврачом ортопедического отделения. Однако тот больше понимал в межпозвоночных дисках, чем в контрацепции, и однажды при их совместных упражнениях по укреплению тазового дна Лаура забеременела. Главврач, уже двадцать лет женатый, отец двоих детей, уклонился от своей ответственности производителя. А Лаура – от предложения бесплатного аборта. В итоге Лаура получила Макса, и больше ноги ее не было в той клинике. В конце концов она вернулась в родной город. Который ее родители как раз покинули, эмигрировав на Канары.

Правда, ее брат с любовью заботился о Максе. Лаура обосновалась здесь и была теперь одинокой матерью классного мальчугана. И врачом. И безумно привлекательной женщиной. Уже одно то, как двигались ее губы… Слова, которые получались при этом, были, по сути, побочным продуктом. Губы Лауры при каждом втором слове создавали восхитительные складочки в уголках рта. Классная женщина. И одна. И осталась со мной не из-за меня, а из-за своего брата. Как я только что узнал от моего внутреннего ребенка.

«Что ты сказал?» – спросил я его.

«Она сама только что сказала, что ей твои желания не в счет. Слушать надо».

– Извини, что ты только что сказала? – переспросил я Лауру.

– Что, вообще-то, я осталась тут подольше только из-за моего брата. У меня к тебе просьба.

– Ах… ну, это… о чем речь?

– У моего брата есть правовая проблема с его фирмой, и ему бы пригодилась консультация адвоката…

В этот момент я бы и сам охотно надел оборонительные доспехи моего внутреннего ребенка. Мотивированный советами господина Брайтнера, я наконец-то повелся на то, что привлекательная женщина воспримет меня как мужчину. По крайней мере, таково было мое желание. И это желание, по-видимому, опять было кое-кому безразлично. На этот раз Лауре. Мы не проговорили еще и десяти минут, а я опять был только адвокатом, который должен кому-то оказать какую-то услугу. Но я попытался оставаться открытым и внимательно слушал. Я предотвращу все уколы, прежде чем они ранят моего внутреннего ребенка.