— Вы хотите сказать, что у вас бывают тревожные состояния, миссис Куинн?

— Да! Да! Еще какие тревожные! Ужасно тревожные! Стараешься все делать хорошо, давать детям самое лучшее! А что станется с нашими детьми, когда нас не будет? Что они будут делать, а? И как быть уверенным, что с ними ничего не случится? Вот как с этой девочкой, доктор Эшкрофт! С этой бедняжкой Нолой! Что с ней случилось? Где она может быть?

Где же она могла быть? В Рокленде ее не было. Ни на пляже, ни в ресторанах, ни в том магазинчике. Нигде. Он позвонил в отель на Мартас-Винъярде, узнать, не видел ли кто из персонала белокурой девушки, но на ресепшне его приняли за сумасшедшего. И тогда он стал ждать, каждый день и каждую ночь.

Он ждал весь понедельник.

Он ждал весь вторник.

Он ждал всю среду.

Он ждал весь четверг.

Он ждал всю пятницу.

Он ждал всю субботу.

Он ждал все воскресенье.

Ждал истово, с надеждой: она вернется. И они уедут вместе. Они будут счастливы. Она была единственным человеком, который придал его жизни смысл. Гори огнем все — книги, дома, музыка, люди, — все не важно, лишь бы она была с ним. Он любил ее, любил, а это значит, что он не страшился ни смерти, ни беды, пока она рядом. И потому он ждал. А когда спускалась ночь, клялся звездам, что будет ждать ее всегда.

Но если Гарри отказывался терять надежду, то капитану Родику оставалось лишь констатировать, что, несмотря на все привлеченные средства, полицейская операция провалилась. За две с лишним недели все было перевернуто вверх дном, и все впустую. На совещании с федералами и шефом Праттом Родик подвел горький итог:

— Собаки ничего не находят, люди тоже. По-моему, мы ее не отыщем.

— Согласен с вами, — кивнул ответственный чин из ФБР. — Обычно в таких случаях жертву либо находят сразу, живую или мертвую, либо поступает требование выкупа. Если же ни того ни другого нет, дело попадает в груду таких же нераскрытых дел о пропаже людей: они год за годом громоздятся у нас на письменных столах. Только за последнюю неделю ФБР получило пять сообщений о пропаже детей по стране. Мы просто не успеваем со всем как следует разобраться.

— Но что же такое могло случиться с этой девочкой? — спросил Пратт, не желавший смириться и опустить руки. — Сбежала?

— Сбежала? Нет. Почему же тогда ее видели напуганную и всю в крови?

Родик пожал плечами, а чин из ФБР предложил сходить выпить пива.

Назавтра, 18 сентября, шеф Пратт и капитан Родик провели под вечер последнюю пресс-конференцию, в ходе которой объявили, что поиски пропавшей Нолы Келлерган прекращаются. Дело остается в ведении уголовной полиции штата. За две недели никаких следов Нолы Келлерган обнаружено не было: ни единого факта, ни единой зацепки.

Добровольцы под руководством шефа Пратта еще несколько недель продолжали розыски повсюду, до самых границ штата. Тщетно. Нола Келлерган словно испарилась.

Книга моя продвигалась. Часы, проведенные за письменным столом, постепенно обрастали бумажной плотью, и во мне возрождалось неописуемое, казалось бы навсегда забытое чувство. Я словно наполнялся наконец жизненной силой, из-за нехватки которой все во мне прежде функционировало неправильно; мне словно кто-то нажал на кнопку в мозгу и внезапно включил его. Как будто я вновь вернулся к жизни. Я чувствовал себя писателем.

День у меня начинался еще до рассвета: я отправлялся бегать, пересекал Конкорд из конца в конец со своим мини-дисковым плеером в ушах. Потом, вернувшись в отель, заказывал целый литр кофе и садился за работу. Я снова мог рассчитывать на помощь Денизы: я позвал ее обратно из «Шмида и Хансона», и она согласилась вернуться на службу в мой офис на Пятой авеню. Я посылал ей написанное по электронной почте, а она вносила правку. Закончив очередную главу, я отправлял ее Дугласу, чтобы узнать его мнение. Забавно было наблюдать, сколько сил он вкладывает в эту книгу; я знал, что он не отходит от компьютера в ожидании следующей главы. И при каждом удобном случае он напоминал мне о неумолимо приближавшихся сроках, повторяя: «Если мы не закончим вовремя, нам крышка!» Он говорил «нам», хотя фактически ничем в этой ситуации не рисковал, просто был так же заинтересован в успехе, как и я.

Думаю, Дуглас испытывал сильное давление со стороны Барнаски и пытался меня от него уберечь: Барнаски боялся, что я не уложусь в срок без посторонней помощи. Он мне уже несколько раз звонил, дабы сказать это лично.

— Вам надо взять «негров», иначе вы ни за что не справитесь. У меня на это есть целые команды, вы набрасываете в общих чертах, а они пишут.

— Никогда, — ответил я. — Эту книгу пишу я, я за нее отвечаю. И никто это за меня не сделает.

— Ох, Гольдман, как вы надоели со своей моралью и честностью. Сейчас все пишут книги чужими руками. Вот Н., например, никогда не отказывается от «негров».

— Н. пишет книги не сам?

Он издал свой характерный дурацкий смешок.

— Ну конечно же нет! Как вы хотите, чтобы он выдерживал такой ритм? Читатели не хотят знать, как Н. пишет книги и вообще кто их пишет. Все, чего они хотят, — это каждый год в начале лета уйти в отпуск с новой книжкой Н. И мы им ее даем. Это называется коммерческий подход.

— Это называется обман публики, — отозвался я.

— Обман публики… Пфф, Гольдман, вы просто непревзойденный мастер высокой трагедии.

Я дал ему понять, что никто, кроме меня, писать книгу не будет, об этом не может быть и речи; он потерял терпение и сорвался на грубость:

— Гольдман, по-моему, я вам отвалил за эту гребаную книжку миллион долларов, и вы могли бы быть посговорчивее. Я сказал, что вам нужны мои негры, значит, они будут работать, мать вашу!

— Успокойтесь, Рой, книгу вы получите в срок. При условии, что прекратите отрывать меня от работы бесконечными звонками.

Тут Барнаски начал просто ругаться как извозчик:

— Черт вас раздери, Гольдман, вы сознаете, надеюсь, что с этой книгой я поставил на карту свои яйца! Свои яйца! На карту! Я вложился на куеву хучу бабла и рискую репутацией одного из крупнейших издательств страны. Так что если дело не выгорит, если книжки не будет из-за ваших капризов или еще какого говна и я пойду ко дну, вас я тоже утоплю, имейте в виду! И так, чтоб не выплыли!

— Я учту, Рой. Буду иметь в виду.

Барнаски, помимо чисто человеческих недостатков, обладал врожденным даром маркетинга: рекламная кампания — в виде громадных плакатов на стенах Нью-Йорка — только стартовала, а моя книга уже сейчас была книгой года. Вскоре после пожара в Гусиной бухте он выступил с громким заявлением: «Где-то в Америке скрывается писатель, который хочет выяснить правду о том, что же произошло в 1975 году в Авроре. Но это неудобная правда, и кто-то готов на все, чтобы заставить его замолчать». На следующий день New York Times поместила статью под заголовком: «Кто охотится за Маркусом Гольдманом?» Естественно, моя мать ее прочла и тут же мне позвонила:

— О боже, Марки, где ты?

— В Конкорде, в отеле «Риджентс». Номер люкс 208.

— Замолчи сейчас же! — закричала она. — Я не хочу знать!

— Но, мама, ты же сама…

— Если ты мне скажешь, я не удержусь и скажу мяснику, а он своему приказчику, а тот скажет своей матери, а она кузина консьержа Фелтоновской школы и уж точно ему скажет, а этот паразит пойдет и расскажет директору, а тот все разболтает в учительской, и скоро весь Монтклер будет знать, что мой сын сейчас в 208-м люксе отеля «Риджентс» в Конкорде и тот-кто-охотится-за-тобой придет и зарежет тебя во сне. А кстати, почему номер люкс? У тебя подружка? Ты собираешься жениться?

И я услышал, как она кричит отцу: «Нельсон, подойди к телефону! Марки собрался жениться!»