– А говорили, что не держите на него зла.

– Соврала, – усмехнулась Роза.

– Как думаете, фрау Браун догадывалась о похождениях мужа?

– Готова спорить, она перевелась в Аушвиц именно потому, что прекрасно все знала: он не умеет держать своего живчика в узде. По крайней мере, после ее приезда он перестал наведываться в бордель.

– Вам что-нибудь говорит аббревиатура АБО?

– Ничего. – Роза по-детски поджала губы. – Ну так что? Идем в постель?

– Времени нет. – Гуго надел шляпу и вышел.

– Все равно ко мне вернетесь! – крикнула вслед ему Роза.

Он невольно улыбнулся. Одному богу известно, как ему хотелось побыть с женщиной. Опять почувствовать себя мужчиной, а не колченогой развалиной, пожираемой неизлечимой болезнью.

Гуго спустился в общий зал. Теперь там звучала увертюра из «Дон Жуана».

Аушвиц, 24 декабря 1943 года

Его разбудил бледный утренний свет. Снегопад кончился, однако погода стояла пасмурная и невыразимо унылая, что никак не вязалось с сочельником. Вставать не хотелось.

Гуго заставил себя сесть в постели. Больная нога была на месте, хотя он ее не чувствовал. Словно ампутировали. Каждое утро приходилось заново смиряться с жестокой действительностью, так противоречившей ярким снам. Вот только с болью смириться не получалось.

Нервные спазмы лишали мышление ясности, нужной для работы. Либехеншель был прав. Когда наваливалась работа, Гуго глотал первитин горстями, словно драже. Однако боль успокаивал только морфий, и с каждым годом дела шли все хуже. Историю с полиомиелитом Гуго изобрел, чтобы не ставить под удар университетскую кафедру и свое сотрудничество с РСХА. Если он отвечал невпопад или в глазах двоилось, а разум мутился, всегда можно было отговориться усталостью от непомерной нагрузки. Болезнь наступала медленно, но неотвратимо, словно прилив Ваттового моря. Нельзя быть больным в государстве, не терпящем несовершенства, нужно скрывать свой недуг.

Гуго взял шприц, наполнил его, сжал в зубах. Закатал рукав рубашки, перетянул руку жгутом. Вены набухли. Он вонзил иглу в голубоватый ручеек, надавил на поршень. Морфий растекался по телу жаркой волной, вызывая в памяти горячие женские бедра. Подумав о Розе, Гуго повалился обратно на подушку. Лежал и тупо таращился на влажный потолок. Боль понемногу стихала.

– Куколка АБО, – пробормотал он.

Боль успокаивалась. Мысли – нет.

Опираясь на трость, он поднялся с кровати. В углу на табуретке стоял тазик с остывшей водой, рядом бритва и брусок мыла «Эллада». Для человека, привыкшего бриться дважды в день, это все равно что кофе в постель.

Гуго намылил щеки, тщательно выбрился, поглядывая в окно. Заключенные убирали нападавший за ночь снег. Вытерев лицо, Гуго оделся и почувствовал, что готов сразиться с тайной смерти Брауна. Спал он неважно, постоянно просыпался и принимался размышлять то о записках, то о распутстве покойного. Теперь морфий окружил его своеобразным пузырем, внутрь которого не пробивалась тревога. Гуго был предельно собран, ум его – ясен и цепок.

Он взял со стола бумажный пакетик, вытащил сморщенный яблочный огрызок. Повертел, рассматривая побуревшую мякоть и отпечатки зубов на кожуре, сунул обратно и положил пакетик в карман.

В офицерской столовой пахло кофе, звенела посуда, мирно гудели человеческие голоса. Между столиками сновали заключенные, разнося стаканы, баночки с медом и каким-то польским вареньем. От аромата свежего хлеба проснулся аппетит.

Гуго приметил Тристана Фогта, сидевшего в углу. Строгая форма подчеркивала атлетическое сложение, серебряные руны перекликались со стальными глазами. Под сердцем приколот железный крест. Выходит, наш оберштурмфюрер отличился на фронте. Фогт отхлебнул кофе, перехватил взгляд криминолога и приглашающе помахал рукой.

– Как спалось на новом месте? – поинтересовался он.

Едва Гуго присел, заключенный налил ему дымящийся кофе с молоком.

– Не очень, – пробормотал Гуго, делая первый глоток.

– Койка неудобная или дело в Брауне?

– И то и другое.

– Видите во-он того господина? – Фогт кончиком ножа, испачканного в джеме, показал на какого-то человека. – Это доктор Йозеф Менгеле. Еврейский мальчик, обнаруживший тело Брауна, – его пациент. На вашем месте я бы обязательно побеседовал с герром Менгеле. Может статься, он сумеет пролить свет на эту историю.

Фогт намазал джем на хлеб, откусил. Лизнул большой палец, потрескавшийся от мороза. Изящные руки Фогта были как у пианиста, вот только кольцо с черепом быстро напоминало о том, кто перед тобой на самом деле.

Дальше они завтракали в молчании. Гуго допил кофе, съел бутерброд, после чего, попрощавшись с Фогтом, покинул столовую. Он нагнал доктора Менгеле. Тот курил в компании других офицеров. Похоже, у него было отличное настроение. Темные, точно оливки, глаза так и искрились смехом. Этот человек сразу располагал к себе. Гуго без колебаний подошел и представился, как и советовал Фогт.

– Добрый день, герр доктор, – сказал он, протягивая руку. – Меня зовут Гуго Фишер. Уверен, вы уже обо мне слышали.

– Еще бы! Со вчерашнего дня только о вас и говорят. – В голосе Менгеле звучало веселье. – Польщен знакомством.

Улыбаясь, он зажал сигару в зубах. Между передними резцами зияла диастема, что делало и без того запоминающееся лицо еще незауряднее. Менгеле пошарил в кармане, извлек сигару, предложил Гуго.

– Спасибо. – Гуго раскурил и с удовольствием втянул теплый сладковатый дым.

Подмораживало. Снег покрылся тонкой корочкой льда. Сигарный дым, точно старый друг, нежно наполнил грудь, прогоняя холод.

– То есть вы догадываетесь, зачем я вас побеспокоил?

– Из-за Йоиля, конечно.

– Йоиль – это еврейский мальчик, нашедший тело Брауна?

– Да-да, он вам понравится. Уникальный экземпляр.

Доктор будто напоказ щеголял безмятежной улыбкой, столь противоречащей жутковатому прозвищу Ангел смерти. На первый взгляд он выглядел добродушным, однако темный огонек в самой глубине глаз-омутов намекал, что это прозвище ему дали неспроста. Его зрачки казались двумя бездонными провалами. Менгеле поманил Гуго за собой, и они зашагали по хрусткому снегу.

Овчарки радостно прыгали по сугробам. Совали носы в снег и довольно чихали, тенями следуя за заключенными-поляками, ровнявшими дорогу тяжелым стальным катком. Люди дрожали от холода. Снег доходил им до лодыжек, тащить каток было трудно. Это видно было по перекошенным от натуги лицам, вытаращенным глазам, стонам и надсадному дыханию. Гуго тоже приходилось несладко. Он даже разок ругнулся сквозь зубы, когда занемевшая нога застряла в глубоком снегу.

– Йоиль – замечательный пример того, как генетика низшей расы допускает ошибку, производя на свет то, что должно было быть нормой. – Доктор замедлил шаг, дожидаясь отставшего Гуго.

– То есть?

– Сейчас сами все увидите. У Йоиля есть брат-близнец. Они похожи как две капли воды, и тем не менее это два совершенно разных существа. У Габриэля глаза темные, у Йоиля – светлые, с примечательным окрасом, именуемым секторной гетерохромией: небольшая часть радужки отличается по цвету. Кроме этого, у братьев нет физических отличий. Как говорит наука, гетерозиготные близнецы рождаются из двух яйцеклеток, оплодотворенных двумя сперматозоидами, монозиготные – из одной яйцеклетки и одного сперматозоида. В случае Габриэля и Йоиля я практически убежден, что яйцеклетка была единственной, а вот сперматозоидов – два. Разумеется, это всего лишь гипотеза, экспериментально она еще не подтверждена…

Они дошли до плаца. Двое заключенных под звуки лагерного оркестра снимали с виселицы трупы. Группа других занималась гимнастикой под руководством одного из унтеров.

– Прыжки! – орал тот с изуверским надрывом. – Наклоны! Приседания!

Стоявшие в снегу заключенные вяло подчинялись, то и дело запинаясь, когда деревянные сабо соскальзывали с ног. Изнуренные доходяги напоминали тростник, гнущийся на ветру. Гуго подумал, что каждый прыжок приносит им невероятную боль. Под ложечкой противно засосало от беспомощности.