Но он не смог предотвратить столкновение Люка и Вуди. Это случилось в феврале в одном из баров Мэдисона.

Мэдисон, Коннектикут, февраль 2001 года

Вуди, проезжая по главной улице Мэдисона, вдруг заметил припаркованный перед баром пикап Люка. Он немедленно затормозил и поставил свою машину рядом. Люк уже десять дней не развозил грузы. Уже десять дней Вуди не видел Коллин. Десять дней ему приходилось наблюдать за ней издалека. Однажды вечером, незадолго до этого дня, он слышал крики в их доме, но Гиллель не дал ему выйти из машины и вмешаться. Пора было это прекращать.

Он вошел в бар, увидел у стойки Люка и направился прямиком к нему.

— А вот и наш футболист! — Люк уже изрядно набрался.

— Поберегись, Люк, — сказал Вуди.

Люк был на десять лет старше его. Более крепкий, шире в плечах, с наглым лицом и тяжелыми кулаками.

— Нарываешься, футболёр? Проблем хочешь? — Люк поднялся с места.

— У меня одна проблема — это ты. Я хочу, чтобы ты оставил Коллин в покое.

— Вот как? Ты мне будешь указывать, как мне обращаться с собственной женой?

— Именно так. Прекрати с ней обращаться вообще. Она тебя не любит.

— Ты как со мной разговариваешь, гаденыш? Даю тебе две секунды, и чтобы духу твоего тут не было.

— Еще раз тронешь ее…

— И что будет?

— Я тебя убью.

— Жалкий ублюдок! — завопил Люк, хватая Вуди за грудки. — Сучара!

Вуди оттолкнул его и ответил прямым ударом в челюсть. Люк устоял на ногах, а посетители бара кинулись их разнимать. После минутной суматохи за окном взвыли сирены. Отец и брат Люка влетели в бар и стали наводить порядок. Они задержали Вуди и затолкали в полицейскую машину. Вывезли из города, высадили в заброшенном карьере и отлупили дубинками так, что он потерял сознание.

Очнулся он только через несколько часов. С распухшим лицом и раздробленным плечом. Дотащился до дороги и стал ждать, когда кто-нибудь проедет.

Какой-то водитель затормозил и отвез его в госпиталь Мэдисона; туда к нему и пришел Гиллель. Раны оказались неглубокие, но плечо надо было поберечь.

— Что случилось, Вуди? Я тебя полночи искал.

— Ничего.

— Вуди, на этот раз тебе повезло. Еще немного, и ты бы никогда не смог больше играть в футбол. Ты этого хочешь? Пустить псу под хвост свою карьеру?

Коллин тоже пришлось дорого заплатить за вмешательство Вуди.

Неделю спустя, снова увидев ее на заправке, он сразу заметил синяк под глазом и разбитую губу.

— Что ты наделал, Вуди?

— Я хотел тебя защитить.

— Лучше нам с тобой не встречаться.

— Но, Коллин…

— Я тебя просила не вмешиваться.

— Я хотел уберечь тебя от него.

— Нам больше не надо видеться. Так будет лучше. Уходи, пожалуйста!

Он повиновался.

Через несколько недель начинались весенние каникулы. Мы с Гиллелем воспользовались этим и, чтобы спровадить Вуди из Мэдисона и проветрить ему мозги, увезли на десять дней в «Буэнависту».

Пока мы отдыхали во Флориде, здоровье дедушки Гольдмана внезапно сильно ухудшилось. Он подхватил воспаление легких и очень ослаб. Ко времени нашего отъезда из Флориды он все еще лежал в больнице. Тетя Анита говорила, что ему недолго осталось. Дедушка все-таки смог выйти из больницы и вернуться в свой дом престарелых, но уже не вставал с постели. Мы навещали его каждое утро, пораньше: отдохнув за ночь, он становился разговорчивым. Силы его таяли, но ум и память оставались при нем. Однажды, когда мы болтали, Вуди спросил:

— Дедушка, я тут сообразил, что даже не знаю, кем ты работал.

Дедушка расплылся в улыбке:

— Я был генеральным директором фирмы «Гольдман и К^о».

— А что это была за фирма?

— Небольшая фирма по производству медицинского оборудования, я ее создал. В ней была вся моя жизнь: «Гольдман и К^о» просуществовала сорок лет, ты только представь! Я любил ходить на работу. Мы располагались в красивом кирпичном здании, его было видно с дороги, и на нем было написано большими буквами: ГОЛЬДМАН. Я очень этим гордился.

— А где она находилась? В Балтиморе?

— Нет, в штате Нью-Йорк. А мы сами жили в нескольких милях от нее, в Секокусе, в Нью-Джерси.

— И что сталось с вашей фирмой? — снова спросил Вуди.

— Мы ее продали. Вы тогда уже родились, но, конечно, ничего не помните. Это было в середине восьмидесятых.

Вуди стало любопытно, и он спросил у дедушки, не сохранилось ли фотографий того времени, когда он был владельцем фирмы. Бабушка вытащила откуда-то коробку из-под обуви, в которой лежали вперемешку всякие снимки. В основном они относились к последним годам, на них было много незнакомых нам людей — друзей из Флориды, — и еще несколько фотографий дедушки и бабушки вместе. Но потом мы наконец отыскали фото дедушки у пресловутого здания «Гольдман и К^о» и долго его рассматривали. Еще мы нашли несколько снимков нас троих, Гиллеля, Вуди и меня, сделанных в один из наших приездов во Флориду, когда мы были подростками.

— Банда Гольдманов! — произнес вдруг дедушка, помахав фотографией, и мы рассмеялись.

Светлая память нашему дедушке Максу Гольдману. Он скончался через полтора месяца. Эти последние встречи с ним оставили во мне память о его горячности и чувстве юмора, даже на пороге последнего пристанища.

Я всегда буду помнить его ласковый смех. Его требовательность. Его походку и неизменную элегантность. Перед любой церемонией, вручением премии, важной встречей я, повязывая галстук, всегда думаю о нем, о его безупречной манере одеваться.

Слава тебе, мой любимый дед. Знай, что здесь, на земле, мне тебя не хватает. Я хочу верить, что ты смотришь на меня с небес и с любопытством и волнением следишь за моей жизнью. А значит, тебе известно, что у меня идеальное пищеварение и я не страдаю спастическим запором. Возможно, благодаря килограммам отрубей All-Bran, которые я глотал во Флориде под твоим доброжелательным взглядом. Спасибо тебе за все, что ты мне дал, и мир твоему праху.

Дедушку похоронили 30 мая 2001 года в Секокусе, штат Нью-Джерси, в городе, где выросли они с бабушкой, мой отец и дядя Сол. Многие его друзья из Флориды пожелали непременно присутствовать на церемонии.

Я сидел рядом с кузенами. Александра тоже сидела с нами, в следующем ряду. Я просунул руку назад, и она тайком пожала ее. Рядом с ней я чувствовал себя сильным.

Я знаю, что в тот же день, позже, Вуди сказал ей:

— Здорово, что ты его так любишь.

Она улыбнулась.

— А как ты? — спросила она. — Гиллель мне говорил про ту девушку, Коллин.

— Она замужем. Там все сложно. Я сейчас с ней не вижусь.

— Ты ее любишь?

— Не знаю. Я к ней очень нежно отношусь. Мне с ней не так одиноко. Но она — не ты.

Похороны походили на самого дедушку: такие же строгие, но с ноткой юмора. Мой отец произнес остроумную речь и, намекнув в ней на отруби All-Bran, вызвал общее веселье. За ним говорил дядя Сол, он был более торжествен. Свою надгробную речь он начал так:

— Сегодня я впервые возвращаюсь в Нью-Джерси. Как вы знаете, наши отношения с папой не всегда были безоблачными…

Эти слова прозвучали странно. Я не почувствовал в его речи отзвуков той тесной связи между ними, какую наблюдал в эпоху расцвета Балтиморов.

После похорон и поминок бабушка захотела прогуляться по Секокусу. Я никогда здесь не был и предложил повозить ее. Мне хотелось узнать, на что намекал дядя Сол, и, оказавшись с бабушкой в машине наедине, решил ее расспросить.

— О чем сейчас говорил дядя Сол?

Бабушка сделала вид, что не слышала, и по-прежнему смотрела в окно.

— Бабушка?

— Марки, — отозвалась она, — сейчас не время задавать вопросы.

— Между ними что-то произошло? — не унимался я.

— Марки, смотри на дорогу и помолчи, пожалуйста. Неужели надо в такой день докучать мне своими вопросами?