В стороне от гавани раскинулся пляж, но я категорически не рекомендовал бы его тем, кто на дух не выносит стокгольмцев. Создавалось впечатление, что половина жителей столицы, включая Лингё и Сальтшёбаден, имеют в окрестных деревнях родственников с домами. Похоже, на скалах я один говорил на сконском диалекте, хотя и жил в Стокгольме. Я чувствовал себя словно где-нибудь на Стюреплан или конференции, посвященной проблемам делового мира.

Впрочем, вода оказалась теплой, и после завтрака я мог сколь угодно долго плавать, барахтаться и просто лежать на ней, и в моей голове было ясно, как в небе.

Все-таки кто и зачем положил в почтовый ящик фотографию Анн-Луиз?

И почему это сделали именно сегодня?

У моей бабушки был фотоаппарат, похожий на маленькую коробку. Я помнил, что она снимала нас, но это было гораздо раньше. На тех снимках мы еще совсем дети. А этого я никогда не видел.

Я постоянно околачивался поблизости от ресторана, нас с Симоном показывали по телевизору, так что найти меня не представляло проблемы. Тем не менее тому, кто подложил в ящик фотографию, было бы проще послать ее на мой стокгольмский адрес.

Не иначе, мне давали знать, что держат меня под прицелом.

Я вышел из воды и вытирался полотенцем на скалах, когда зазвонил мобильник. Я взглянул на дисплей.

– Привет.

– Привет, – ответила Эва Монссон.

– Как Сицилия?

– Сицилия великолепна. Жалею, что не попала на ваш праздник, и хотела бы наверстать упущенное. Как насчет сегодняшнего вечера?

– Прекрасно! – обрадовался я.

– Мы приедем вдвоем.

– О’кей.

«Интересно, кто второй?» – сразу подумал я.

Катушки из-под проволоки, которые установили «мальчики» Андрюса, прекрасно вписались в обстановку вечера. Помимо всего прочего, они навевали мысли о дикой Луизиане с ее болотами, хотя дело происходило на скалах Северо-Западного Сконе, омываемых кристально чистой морской водой.

Я так и не понял, где Эва Монссон припарковала машину, зато видел, как она поднималась по лестнице к ресторану. С белой розой в волосах и в темно-синем платье с узором из маленьких красных сердечек – их я заметил, когда Эва приблизилась, – она смотрелась потрясающе. Компанию Эве составила другая женщина, остриженная под мальчика, в голубых джинсах с подвернутым низом и клетчатой рубашке.

Эва представила ее как Лену.

Нам так и не довелось поговорить, заказы сыпались дождем. Однако по мере развития событий я все больше убеждался в том, что Лена и Эва не просто подруги.

Они поели и отправились на прогулку к пирсу, некоторое время шли, державшись за руки. Потом вернулись и захотели кофе. Я обслужил их по высшему разряду и проводил к машине – колоритной модели, напоминающей джип.

Лена села за руль, и я спросил Эву Монссон:

– Что нового о нашем убийце?

– Ничего, – ответила она. – Похоже, теперь это дело для нас далеко не приоритетное.

– Но вы же поймали того, кто расстреливает эмигрантов, – удивился я.

– Вы? – почти возмутилась Эва. – Я была на Сицилии! И потом, все оказалось не совсем так, как казалось. Сейчас пол-Мальмё разгуливает по улицам с оружием. Как выразилась наша пресс-секретарь, «Мальмё – потерянный город…».

Я хотел рассказать ей о загадочной фотографии, но передумал. В конце концов, при чем здесь Эва?

– Томми Санделль в десятке самых популярных исполнителей Швеции, – сообщил я.

– Я не слежу за этим, – махнула рукой Эва.

– Я тоже, лишь просматриваю газеты по утрам. Томми Санделль – фаворит недели.

У него выходил альбом с новыми песнями и бокс избранного за всю музыкальную карьеру. Он назывался так же, как и мое интервью, сделанное по выходу Томми из тюрьмы в Истаде: «Жизнь только начинается».

– Ты, наверное, не любишь музыку, – предположил я. – Всех этих стариканов на широко расставленных ногах с гитарами и извивающихся саксофонистов… Фу… Мерзость!

Лена махнула мне рукой, прежде чем повернуть ключ зажигания, и машина мягко покатилась. Стекла были опущены, и, когда джип поворачивал в сторону трассы, из салона послышалась мелодия, что-то вроде «Runaway boys» «Стрей Кэтс»[871]. Эва улыбалась мне из окна.

На уборку столов и мытье посуды нам потребовалось не меньше двух часов. После этого я долго еще сидел на веранде и разглядывал загадочный черно-белый снимок, а после решил съездить туда, где не бывал уже много лет.

Я не думал о том, что это мне даст и что я там буду делать, просто повиновался внутреннему импульсу.

Это единственное, чему я повинуюсь.

Андерслёв, июнь

Я не знаю, зачем включил GPS, пусть я не был здесь больше двадцати лет, но все же смог бы сориентироваться сам. Очевидно, посчитал женский механический голос лучшей заменой местному радио с его глупыми викторинами, низкопробной музыкой и шепелявящими дикторами.

– Поворот дальше.

Немного погодя:

– Поверните направо.

Сверни я налево, рано или поздно попал бы в Стуруп – аэропорт близ Мальмё.

Первые несколько сот метров дорога шла в гору, потом начался пологий спуск. В моем детстве она была гравийной. Однако и асфальтированная, она оставалась такой же узкой и неудобной, как раньше.

Много лет тому назад здесь шумела лесопилка. Теперь ее строения стояли заброшенные в высокой траве, что доходила до окон. За кирпичным забором показались и пилы – черные и ржавые, похожие на останки динозавров.

Вспомнилось, что Пелле когда-то работал на лесопилке. Это с ним и с братом Анн-Луиз я играл каждое лето. Знал ли я когда-нибудь его фамилию? Что касается брата Анн-Луиз, я не помнил даже его имени.

Пелле был «девяностопятипроцентник». Не все дома, короче говоря. Толстый и большой, с белыми волосами и абсолютно круглым лицом, он постоянно пускал слюни. С возрастом его верхняя губа разбухла и оттопырилась, отчего он стал высовывать язык, когда жевал или глотал. Говорил Пелле мало. Но зато иногда изображал диктора центрального телевидения: становился прямо и нес всякую галиматью – бессмысленную мешанину из названий и имен, которая лилась из него потоком. Закончив, топал ногой и по-военному отдавал честь.

По обе стороны дороги тянулись низкорослые деревья и кустарники, отбрасывая густую тень.

Я точно помнил, что когда-то здесь был большой хутор, однако от него, похоже, ничего не осталось. На его месте высились четыре белые башни, очевидно хранилища химикатов, которые применяются в современном сельском хозяйстве. Дорога круто пошла в сторону, и я вырулил к старой железнодорожной станции. Переехав пути, выбрал свободное место и припарковался.

– Поверните, если это возможно, – вещала дама из динамика GPS.

Именно так я только что и поступил.

Я выключил GPS и вышел из машины. Стоял теплый летний день, и все вокруг погрузилось в мертвую тишину. Железнодорожная станция по другую сторону путей казалась заброшенной. Трава доросла почти до крыши. Я слышал, какой-то художник или скульптор выкупил ее под мастерскую, когда поезда перестали останавливаться в Бёрринге, но и эта информация уже устарела.

Раздался свисток, шлагбаум поехал вниз, и несколько минут спустя мимо меня пропыхтел «Стен Бруман». Все местные поезда назывались в честь сконских знаменитостей, даже вымышленных персонажей, вроде Бомби Битта. Бруман был известный просветитель, одно время вел на радио викторину, посвященную классической музыке.

Ребенок все воспринимает как данность. Только теперь мне бросилось в глаза, до чего холмисты здешние поля. До сих пор они представлялись мне совершенно ровными. Иногда невозможно было определить, где кончается одно поле и начинается другое, потому что их границы скрыты за пригорками. Я съехал на обочину узкой дороги и пропустил некрашеный трехколесный квадроцикл, тот, грохоча, проехал мимо меня. Интересно, какой формы у него руль, что-то вроде штурвала или как у машины? Во всяком случае, кабина рассчитана на одного человека. Тем не менее в ней сидели двое мужчин, оба невероятно толстые. Казалось, кабина вот-вот лопнет как мыльный пузырь. Ни один не взглянул в мою сторону, оба неотрывно следили за дорогой.