— Да, пожалуй. Меня это встревожило.

— Почему?

— Не знаю. Потому что соседи слышали удар. Произошла какая-то авария.

— Вы говорили, что торопитесь?

До меня начинает доходить. Видимо, Оке и Гун-Бритт что-то ему наговорили.

— Да, я, должно быть, именно так им и сказал.

— А почему?

— Я хотел узнать, что случилось. Я…

— Вы подозревали, что что-то могло случиться с Бьянкой?

— Нет. Или… просто было какое-то чувство тревоги, это могло быть все, что угодно. И я хотел поскорее попасть домой и убедиться, что с семьей все в порядке.

Полицейский почесывает бритую голову и меняет позу. Неспешно. Мысли в моей голове бегают по кругу. Он думает, что я что-то скрываю.

— Была ли у вас какая-либо особенная причина, которая заставляла вас думать, что пострадала именно Бьянка?

— Нет, не было. Это мог быть кто угодно. Мои дети.

Он не спускает с меня глаз.

— Когда вы поняли, что Бьянку сбила Жаклин Селандер?

— Я увидел ее машину. Она как раз из нее вышла.

— И о чем вы в тот момент подумали?

Я действительно пытаюсь это вспомнить, но все чувства тогда смешались. Кружилась голова, и все кружилось.

— Какие у вас отношения с Жаклин Селандер? — Дознаватель ставит локоть на стол.

— Мы… соседи… друзья… И ничего больше.

Он смотрит на меня выжидательно:

— И ничего больше?

— Ничего.

— А если я сообщу, что, по моим сведениям, между вами и Жаклин были любовные отношения? Что вы на это скажете?

— Это неправда.

Спокойно. Я не выйду из себя.

— Это точно?

— Я не знаю, от кого вы получили эти сведения, но между мной и Жаклин никогда ничего не было.

Он как будто ждет продолжения, но я замолкаю. Долгая речь в собственную защиту только усилит его подозрения.

— Тогда, думаю, мы на этом пока остановимся, — говорит он, после чего выключает диктофон и встает.

Он абсолютно уверен, что я лгу.

— Вы должны мне поверить. У нас с Жаклин никогда ничего не было. В этом смысле.

Он даже не смотрит в мою сторону.

Полицейский уходит, а я в растерянности продолжаю стоять в прихожей. Может, нужно пойти и поговорить с Жаклин?

Я не успеваю принять решение, как сверху из-за лестничных перил выглядывает Сиенна:

— Все прошло хорошо?

Я пытаюсь говорить спокойно:

— Ну да.

Она осторожно спускается на несколько ступенек вниз.

— Полиция тоже подозревает, что это не несчастный случай?

— Прекрати! — обрываю ее я. — Жаклин никогда бы не…

Я вздрагиваю.

— Бьянка ее боялась, — повторяет Сиенна. — Она писала мне, что Жаклин ей неприятна.

Она действительно так говорила?

— Бьянке с самого первого дня не понравилась Жаклин, — пожимаю плечами я. — А после того, что случилось с Беллой, она начала тревожиться еще сильнее. Но Жаклин не способна никого убить. Сама мысль звучит очень странно.

Сиенна смотрит на меня, в ее глазах читается упрек. Машет рукой, собираясь что-то сказать, но у меня в кармане начинает звонить телефон.

Незнакомый номер.

— Слушаю, — быстро отвечаю я, отворачиваясь.

— Микаэль Андерсон? — Голос звучит как будто издалека.

Сиенна спускается и следует за мной. А я иду, не видя ничего вокруг.

— Я звоню из реанимации больницы Лунда. К сожалению, вынужден сообщить, что состояние Бьянки ухудшилось.

Я застываю на месте. Контуры кухонной мебели расплываются, реальность исчезает.

— Но… как же так?

Голос в трубке звучит громче:

— Вам лучше приехать как можно скорей.

До катастрофы

Лето 2016 года

Одиночество — это боль. Я испытывала ее с самого детства. Моя семья жила как бы на расстоянии — родители всегда держали дистанцию и друг с другом, и со мной. Я ни разу не видела, чтобы они прикасались друг к другу. Они никогда не говорили, что любят. Друг друга или меня. Мы обитали в кукольном доме.

И настоящих друзей у меня не было. В это никто не верит. «Ты же такая красивая. Парни вьются вокруг тебя. Ты всегда получаешь того, кого хочешь». Но я никогда не могла быть той, кем хотела.

Только когда меня выбросило в отрочество и я поняла все мужские слабости, то почувствовала, что меня замечают. Конечно, это признание было поверхностным и хватило его ненадолго, но жизнь показала, что другого я и не заслуживаю.

Тем не менее одиночество для меня невыносимо.

Быть одиноким — это значит оставаться наедине с собой. Ни взгляда, в котором можно спрятаться, ни поцелуев, в которых можно забыться. Любые пустые слова лучше собственных колючих мыслей.

Я никогда не признаюсь в этом ему, и мне трудно признаваться в этом самой себе, но решение оставить Фабиана я приняла все из того же страха одиночества.

Прошло много непростых лет, но я ни разу не пожалела об этом. Фабиан — лучшее, что случилось в моей жизни.

После того как я выгнала Петера, я начала лечить одиночество вином. За окнами расцветала весна и переходила в лето, люди надевали шорты и широкие улыбки, а я так и сидела за столом на кухне, усталая и ни на что не способная.

— Мама, — спрашивал Фабиан, — почему тебе так грустно?

Я не знала, что ответить. Придумывала какие-то фразы, даже что-то говорила, но объяснить ничего не могла. Горло будто раздувалось, а язык переставал меня слушаться.

В прихожей висели две перекосившиеся звезды. У меня не было сил их снять.

Но в последний день учебного года я все же спрятала бутылку подальше. Фабиан окончил седьмой класс, и мы с ним отправились в старую церковь Чёпинге на школьный праздник. «Лето, ах, лето, неужели ты пришло…» На Фабиане была рубашка и галстук-бабочка, а в руках букет для Микки. У входа в церковь я уронила пару слез. Вспомнила, что` чувствовала в такие дни сама, и с тревогой подумала о будущем Фабиана. После церемонии весь класс собрался у дуба в церковном дворе, но Фабиан остался стоять рядом со мной, пряча за спиной букет.

— Ты не хочешь попрощаться с товарищами? — спросила я.

Другие родители пялились на него с приторными улыбками на лицах, но я прекрасно знала все, что они думают и о чем говорят за нашими спинами.

— Они мне не товарищи, — сказал Фабиан. — У меня нет товарищей, ты же знаешь.

У меня внутри все сжалось. Кошмар любой матери.

Это была не новость, но пока ужас не облечен в слова, можно притворяться, что его нет.

Фабиан направился к парковке, я за ним. Впереди мы увидели Микки.

— Это вам, — сказал Фабиан и протянул ему цветы.

Букет был целиком его идеей. В глубине души он очень заботливый парень.

— Я польщен! — воскликнул Микки.

Ему очень шел синий костюм и галстук с узорами. Лицо уже успело загореть.

— Хорошего лета! — сказала я.

Его улыбка снова наполнила меня теплом и надеждой. Не знаю, от чего это зависело, но в присутствии Микки мне было легко. Даже Фабиан просиял.

— Каникулы — это здорово, да? — улыбнулся Микки.

— Наверное, — ответил Фабиан.

Микки посмотрел в сторону церкви и жестом показал, что торопится.

— Мама рассталась с Петером, — внезапно сообщил Фабиан.

Не знаю, кто сильнее смутился, Микки или я.

— Фабиан, ты что? — проговорила я, но он только усмехнулся.

Мы с Микки на мгновение пересеклись взглядами, и он пошел дальше.

А Петер продолжал присылать сообщения. Часто по вечерам и ночью. Я не отвечала, но от него приходили эмодзи с сердечками и восклицательными знаками.

«Ответь! Мне тебя не хватает!!!»

Вряд ли его, но мне тоже чего-то не хватало.

«Я скучаю по тебе», — писал Петер.

Я ответила смайликом, обозначавшим смущение.

Вечером после праздника окончания школы я сидела с Фабианом на его кровати. За целый день не выпила ни капли.

— Расскажи об отце, — попросил он.

И я начала рассказывать. Всю сказку, с самого начала, как всегда. Мы познакомились, потому что у меня сломалась машина на трассе. Я сидела рядом с ним в кабине эвакуатора, пока он вез мою колымагу в мастерскую. Описывала его пропитанные машинным маслом руки и мускулы в татуировках. Как он потом залез под мою машину и сказал, что дело в помпе. Я рассказывала, а Фабиан светился, как лампочка.