– И что конкретно это означает?..

Саша стал писать на белой доске.

– Меньшинство бьет большинство. Значит, женское бьет мужское… – начал он объяснять.

– Половина населения мира – женщины, – прервал я его. – Где же тут меньшинство?

– В правлениях крупнейших компаний женщины – меньшинство.

– Но детские сады – это не крупнейшие компании. К тому же здесь девяносто пять процентов работников – женщины.

– Не будь формалистом! Я, мужчина, руковожу детским садом. Таким образом, женщины в меньшинстве. Можно я продолжу?

– Жду с нетерпением. Любопытно, что будет дальше.

Саша написал на доске следующие понятийные пары.

– Итак, женское бьет мужское, миграционный фон бьет этническое население, гомосексуальность бьет гетеросексуальность, молодость бьет старость, инвалидность бьет совершенное здоровье, и левое бьет правое. Пока все ясно?

– Объясняешь вполне понятно.

– Может, тогда ты сам сообразишь, почему по принципу «камень, ножницы, бумага» мы с тобой вдвоем в разговоре с одной молодой пышнотелой женщиной будем иметь трудности с аргументами?

– «Пышнотелая» – это то, что раньше называлось «жирная»?

– Если бы такой вопрос был допустим, то и слово бы не меняли.

– Ладно. – Я все понял. – Молодая, пышнотелая и женщина. Трижды права во всем.

Саша кивнул, гордый своим педагогическим успехом.

Но у меня еще оставались вопросы.

– А как с тобой? Ты же имеешь миграционный фон.

– Против тебя я со своим фоном тоже прав.

– Только потому, что ты приехал из Болгарии?

– Сомневаешься в этом, ты, наци? – Саша провокационно встал передо мной, выпятив грудь.

– Нет-нет, все в порядке. – Тут я ничего не мог сказать против. Главное, чтобы меня не сочли наци. Но у меня все же был еще один вопрос. – Значит, если друг с другом разговаривают Фрауке-женщина, ты-мигрант и я – этнический немец мужского пола, все равно о чем, то две трети участников за столом уже правы, потому что они в меньшинстве. Оставшаяся треть – то есть я – в большинстве, и я исключен из игры… Почему еще раз?

– Потому что ты старый белый мужчина.

– Значит, по причинам моего возраста, расы и пола меня можно дискриминировать, чтобы я никого не дискриминировал по причине его возраста, происхождения или пола? Звучит убедительно. А если бы за столом сидели только ты и Фрауке?

– Сексизм бьет расизм. Мой мужской пол, к сожалению, перечеркивает мой миграционный бонус относительно Фрауке. Разве только Фрауке придерживается каких-нибудь содержательно консервативных взглядов. Тогда козырем становится «левое».

– Ну хорошо. То есть для нас троих это означает: если мы, двое старых мужчин, хотим поговорить с одной жир… пышнотелой молодой женщиной о паникерстве из-за климатической катастрофы применительно к трехлетним детям, то мы уже не правы, даже если ты имеешь миграционный фон?

– Правильно.

– Значит, мы можем даже не начинать разговор? – спросил я, почти сдаваясь.

– Ни в коем случае! – Саша ухмыльнулся до ушей. – Я только хотел вкратце объяснить тебе, почему то, что происходит сейчас, политически некорректно. Но уверен, это будет прикольно.

После Сашиного объяснения чьей-то правоты или неправоты по принципу «камень, ножницы, бумага» у меня возникли легкие угрызения совести по отношению к Фрауке из-за запланированного разговора. У моего внутреннего ребенка – нет. Маленький светловолосый мальчик в кожаных штанишках все еще страдал от последствий политкорректного воспитания семидесятых годов. И он хотел избавить других детей от точно такого же опыта. И поскольку это было ясно выраженное желание моего внутреннего ребенка – поговорить с Фрауке, – и причем в нашу первую партнерскую неделю, я отодвинул в сторону свои опасения. Старому белому мужчине просто следует успокоиться. Внутренний ребенок бьет толстую женщину. И этот ребенок во мне едва мог дождаться предстоящей дискуссии.

Мы втроем – Саша, мой внутренний ребенок и я – с нетерпением ожидали разговора с Фрауке. Может, температура в атмосфере Земли и повышается. И ледники на полюсах тают. Когда-нибудь, вероятно, моря выйдут из берегов. И все виды на планете исчезнут. Но одно абсолютно точно не произойдет: Земля не погибнет. Не в ближайшие четыре миллиарда лет. А если и погибнет, то не из-за трехлетнего ребенка и его любимого фруктового пюре.

Я от всей души желал, чтобы у моей дочки было ничем не обремененное, невинное детство. И моему желанию противостояла не близкая гибель Земли, а утверждение, будто моя дочь виновна в конце света.

Это утверждение болезненно давило на синяк, который оставил в душе моего внутреннего ребенка значок моих родителей «Твои желания не в счет».

Однако мы с моим внутренним ребенком договорились не реагировать на это давление ответным давлением на Фрауке. Нам хотелось вместо этого с любовью сжимать ее в объятиях, пока она сама не прекратит давление на нас. Во всяком случае, мы хотели создать это впечатление. Я намеревался провести разговор с Фрауке в атмосфере, в которой и мой внутренний ребенок, и Фрауке чувствовали бы себя комфортно.

В интернете я нашел новогодний пост Фрауке, который меня весьма тронул. Селфи с ней перед каким-то шведским столом, и море на заднем плане. И подпись: «Всем вам счастливого Нового года! Пусть даже меня и беспокоит будущее мира. Но на борту „Аиды“ я на несколько дней далека от всего этого. Юхху».

Сколько трагического в этой женщине! Те пожарные, которые сами поджигали дома, чтобы потом при их тушении проявить себя героями, были, по крайней мере, признаны пироманами. А бедная Фрауке даже не имела в прошлом явных симптомов какой-нибудь болезни, которую ей можно было бы приписать.

Я не хотел причинять Фрауке боль. Я хотел ей помочь.

Ради этого я попросил Сашу привести Фрауке на детсадовскую площадку. На краю ямы с мокрым песком наверняка можно было поговорить о конце света более раскрепощенно, чем в кабинете, оборудованном в соответствии с потребностями взрослых.

Саша и Фрауке подошли ко мне.

То, что Фрауке хотела стать воспитательницей, скорее всего, было связано с ее внутренним ребенком. Так Фрауке могла прожить заново, на уровне «глаза в глаза», все то, что ей воспрещалось в ее собственном детстве. Например, жить без постоянных издевок из-за ее имени[398]. Какие бы убеждения ни вколачивали в нее родители, защитное вооружение внутреннего ребенка Фрауке невозможно было не заметить. Оно состояло по большей части из питания и обильного макияжа. Наступательным же вооружением, по-видимому, была ее повышенная потребность спасать мир.

– Привет, Фрауке, я рад, что вы нашли для нас время.

Фрауке смущенно протянула мне руку. Я успокоил ее:

– Ничего сотрясающего мировые основы. Я только хотел прояснить с вами один вопрос, который возник в родительском коллективе.

– Пожалуйста, – несколько нервно сказала Фрауке. – И о чем же речь?

Мы сели рядом с песочной ямой, на угол деревянного каркаса: Саша и я с одной стороны, Фрауке – с другой.

– Вы очень вовлечены в проблемы экологии?

Похоже, Фрауке вновь почувствовала твердую почву под ногами. Она заметно расслабилась:

– Верно. Будущее нашей планеты и ее жителей для меня очень важно.

– Очень хорошо. Я, как потерпевший, очень ценю это, – похвалил я ее. – В группе «Немо» вы объясняли детям от двух до пяти лет взаимосвязь между фруктовым пюре и изменением климата, так?

– Да! – сказала Фрауке, преисполненная гордости, что ее усердие было принято к сведению. – Я считаю, что даже маленькие дети должны внести свой вклад в спасение мира.