– Что случилось?

– Лео… Я его видел, – хриплым после трахеотомии голосом сказал Данте.

Коломба огляделась, водя из стороны в сторону недавно возвращенным ей оружием:

– Где?

Данте скривился от натуги:

– «The Musical Box»[196]. – Он закашлялся.

– Не поняла, – мягко сказала Коломба. – Попробуй еще раз.

– Щель. Холод. Какое долгое путешествие! – Данте чуть не плакал. – Сука. Твою мать. – Он сосредоточился, пытаясь изловить скользкого угря, в которого превратился его мозг. – Коробка.

– Коробка? Коробка Гильтине?

– Wunderbar![197] – радостно сказал Данте. – Wonderbra![198]

Мешая языки и неведомо откуда взявшиеся цитаты, Данте сумел в общих чертах рассказать о своем пробуждении в Чернобыле и всплывшей в его памяти встрече с Лео. Коломба объяснила ему, что это был всего лишь сон, и в доказательство показала фотографии Украины и Чернобыля, сделанные со спутника.

– Ничего нет, видишь? Коробку снесли после взрыва ядерного реактора. Ты сам мне об этом говорил.

Поначалу Данте не верил. Воспоминания казались слишком реальными – гораздо реальнее палатки, ставшей ему домом. Но когда его связь с реальностью окрепла, он быстро понял, что Коломба, скорее всего, права: ему все приснилось и все полтора утраченных года он провел во сне. Не было ни героического побега, ни поглотившей его радиации, ни подвигов, ни встречи с человеком, называвшим себя его братом. Однако Данте был уверен, что его сон что-то значит, – а может, просто надеялся на это, стараясь найти в своем несчастье хоть что-нибудь хорошее.

Высунув голову из палатки в холодный сад и глядя на теряющуюся в зимней серости луну, Данте спрашивал себя: а может, и это лишь галлюцинация? Может, он еще в Венеции – застыл во времени, узнав в Лео мужчину, который следил за ним годами? Может, его и правда заперли в сундуке и он сошел с ума, а Коломба продолжает его искать, потому что никакого Томми, указавшего ей верный путь, никогда не существовало?

Или ни сундука, ни массового убийства, ни Лео никогда не было.

Возможно, он все еще заперт в силосной башне – узник Отца, придумавший жизнь, которой у него никогда не было.

В слишком теплой шерстяной шапке и солнечных очках Коломба поднималась по ступеням битком набитого собора Портико. Почтить память Меласов – жертв единственного двойного убийства, произошедшего в округе с каменного века, – собрались чиновники со всей провинции и полицейские в парадной форме. Поскольку патологоанатомическое исследование трупов было окончено, а все анализы, включая анализ ДНК, взяты, магистрат санкционировал проведение похорон. Хотя Коломба отсутствовала в Портико целый месяц, да и прежде нечасто здесь бывала, она смотрела в пол, чтобы не столкнуться взглядом с кем-нибудь, кто мог ее узнать.

Еще до начала похорон полил дождь. На площади открылись десятки разноцветных зонтов, и человеческий прибой понес Коломбу внутрь собора. Остановиться ей удалось только у похоронных носилок в центральном нефе. Цветочные венки на крышках не скрывали неумелой работы плотника, – казалось, Деметра выбрала самые дешевые гробы в каталоге.

Сама Деметра, на шее которой красовалось ожерелье из десяти ниток жемчуга, стояла в первом ряду. На лице ее читалось скорее раздражение, чем печаль. Расследование смерти ее брата и его супруги еще не подошло к завершению, и покинуть Италию она не могла. Действие ее паспорта приостановили, а магистраты и карабинеры подвергли ее допросу, заставив рассказать о мельчайших подробностях биографии.

Рядом с Деметрой теснились представители городских властей, включая Лупо, четверых его подчиненных в парадной форме и безногого мужчину на костылях, который отвечал на звонки в участке.

Зайдя за колонну, Коломба разглядывала присутствующих. В толпе она узнала доктора Тира, гика из магазина электроники, в кои-то веки не наряженного в футболку с надписью на клингонском, и даже продавщицу-кореянку из Монтенигро. Пришел на церемонию и Пала, разумеется облачившийся в черное с головы до ног. Он стоял в стороне и в ожидании начала службы любовался фреской, вполголоса что-то обсуждая с Катериной. Коломба продолжала наблюдать за собравшимися в поисках кого-то подозрительного, надеясь, что Лео с наклеенными усами объявится на похоронах, чтобы посмеяться над своими жертвами. Умом она понимала, что это практически невозможно, но, оставшись дома, сошла бы с ума от тревоги.

Священник начал службу. Коломба перекрестилась, прочла «Отче наш» и обернулась в поисках выхода. В этот момент в собор вошел Томми.

Его сопровождала седая женщина с резкими движениями – должно быть, социальная работница из интерната, куда его перевели. Парень, одетый в синий шерстяной свитер с горлом и лопающиеся на бедрах коричневые кордовые брюки, казался спокойным и еще больше потолстевшим. Он озирался, быстро, по-птичьи, вертя головой, ломал руки и с каждым шагом повторял последовательность звуков, заглушающих голос священнослужителя. Все головы волной повернулись к нему, и священник смолк. Чувствуя себя выставленной на всеобщее обозрение, Коломба, ускорив шаг, двинулась к дверям, но выбраться из толпы оказалось нелегко. При виде ее Томми взвизгнул так пронзительно, что задрожали витражи. Сбив свою сопровождающую с ног и обнажив верхние зубы в широкой улыбке, он бросился к ней.

– Спокойно, Томми, – мягко сказала Коломба. – Не опрокинь меня на пол.

Томми взял ее за руки, изобразив в сутолоке неловкое подобие балета. Коломба увидела, как стоящие в глубине собора Лупо и его подчиненные повернулись к ней. Узнав ее, фельдфебель побагровел.

– Томми, мне нужно идти, – сказала она, мягко высвобождая руки. Меньше всего ей хотелось, чтобы Лупо подошел к ней.

Взбудораженный Томми начал лихорадочно крутить головой. Коломба погладила его по волосам.

– Я скоро заеду тебя проведать, обещаю, – сказала она и, предоставив его заботам сопровождающей, вышла под ливень.

За спиной у нее зазвучали торжественные ноты церковного органа, а посреди площади, как по волшебству, материализовался Д’Аморе с большим зонтом расцветки гей-прайда.

– А, и вы здесь. Ну разумеется, – сказала Коломба.

Он улыбнулся:

– Мы вездесущи, но не бросаемся в глаза. Это свойственно нашей натуре. Уже почти время обеда, не хочешь вместе перекусить?

– Сегодня в столовой дают мясной рулет. Я не могу его пропустить.

– Да ладно тебе! Я временно оставил тебя в покое, но ты ведь не рассчитывала, что я про тебя забыл? Я угощаю. – Д’Аморе приподнял зонт. – Не стой под дождем.

Коломба осталась стоять в шаге от него:

– Я лучше утону. Дай пройти.

Они обедали в трактире, который в Портико называли «У фашиста» из-за огромного портрета Муссолини, написанного в двадцатом веке и выдаваемого владельцем за исторический шедевр. Старая официантка поставила перед ними две тарелки тушеной кабанины и корзинку с лепешками, испеченными на гриле. За соседними столиками шумно беседовали, и они могли не опасаться лишних ушей.

– Деметра Мелас потребовала опеки над Томми. Мы пытаемся усложнить ей задачу, но, если не объявятся другие родственники, в конце концов парень достанется ей.

Коломба изумленно подняла взгляд от тарелки:

– Вот уж не думала, что ее волнует его судьба.

– У нее свои причины. Двадцать пять миллионов причин, – сказал Д’Аморе.

– Что, прости?

– Ее брат был очень богат. «Вилла „Покой“» тоже принадлежала ему: он стал мажоритарным акционером обществ, владеющих виллой, через акционерный фонд. Перед смертью Мелас переписал все на Томми. Ему даже не нужно входить в права наследства. Ему и так все принадлежит.