Вижу себя девятилетним мальчиком, в конце 1970-х. После смерти отца мы с матерью переехали в Риго-парк, поближе к бабушке с дедушкой. Матери пришлось работать с утра до ночи, чтобы свести концы с концами. А поскольку она не хотела, чтобы я слишком долго болтался один после уроков, я должен был из школы идти к дедушке и бабушке, жившим на той же улице, где стояла моя начальная школа, и сидеть у них, пока не вернется мать.

Если говорить объективно, дедушка с бабушкой были люди жуткие, но я любил их самой нежной любовью. Никто не видел от них ни доброты, ни ласки, а главное, они были абсолютно не способны всегда держаться в рамках приличий. Любимой фразой дедушки было: “Шайка мелких ублюдков!”, а бабушки – “Какое говно!”. Они твердили свои ругательства целыми днями напролет, словно два скрюченных попугая.

На улице они бранили детвору и оскорбляли прохожих. Сперва слышалось: “Шайка мелких ублюдков!” Затем вступала бабушка: “Какое говно!”

В магазинах они не давали проходу продавцам. “Шайка мелких ублюдков!” – припечатывал дедушка. “Какое говно!” – добавляла бабушка.

На кассе супермаркета они беззастенчиво лезли без очереди. Если покупатели пытались возражать, дедушка изрекал: “Шайка мелких ублюдков!” Если те же покупатели молчали из уважения к пожилым людям, дедушка изрекал: “Шайка мелких ублюдков!” А после того, как кассир, отсканировав их покупки, объявлял общую сумму, бабушка отзывалась: “Какое говно!”

Когда на Хеллоуин кому-нибудь из детей приходила в голову злосчастная мысль позвонить к ним и потребовать конфет, дверь с грохотом распахивалась, и дедушка орал: “Шайка мелких ублюдков!” За ним появлялась бабушка с ведром холодной воды и с криком “Какое говно!” окатывала их с ног до головы. Бедные ряженые малыши, мокрые насквозь, бежали в слезах по ледяным улицам осеннего Нью-Йорка, обреченные в лучшем случае на простуду, а в худшем – на воспаление легких.

У бабушки с дедушкой сохранились привычки людей, переживших голод. В ресторане бабушка обычно перекладывала весь хлеб из корзинки к себе в сумку. Дедушка немедленно просил официанта принести еще, и бабушка продолжала заготовки. У вас были дедушка с бабушкой, которым официант в ресторане заявлял: “Если вы попросите еще хлеба, нам придется включить его в счет”? А у меня были. Сцена, разворачивавшаяся дальше, была еще невыносимей. Бабушка беззубым ртом клеймила официанта: “Какое говно!” Дедушка добавлял: “Шайка мелких ублюдков!” – и швырял ему хлеб в лицо.

Беседы матери со своими родителями сводились в основном к фразам типа: “Перестаньте сейчас же!”, или “Ведите себя прилично!”, или “Не позорьте меня, очень прошу!”, или “Ну хоть при Джесси придержите язык!”. Когда мы шли домой, мама часто говорила, что ей стыдно за родителей. Но мне не в чем было их упрекнуть.

После переезда в Риго-парк я, естественно, пошел в другую школу. После нескольких недель учебы на новом месте один мой одноклассник выдал: “Тебя зовут Джесси? Как Джессика!” Не прошло и четверти часа, как мое новое прозвище было у всех на устах. И мне весь день пришлось терпеть шуточки вроде “Джесси – девчонка!” или “Джессика – телка!”.

Из школы я вернулся в слезах, униженный и несчастный.

– Ты почему ревешь? – сухо спросил дедушка, когда я вошел. – Если мужчина плачет – он баба.

– Меня в школе прозвали Джессикой, – пожаловался я.

– Вот видишь, они правы.

Дедушка отвел меня на кухню, где бабушка готовила мне полдник.

– Что это он нюни распустил? – спросила бабушка.

– Его одноклассники дразнят девчонкой, – объяснил дедушка.

– Пффф! Если мужчина плачет – он баба, – заявила бабушка.

– Ну вот! Видишь, все согласны, – сказал мне дедушка.

Я по-прежнему не мог успокоиться, и бабушка с дедушкой стали давать мне добрые советы:

– Поколоти их! – сказала бабушка. – Не давай им спуску!

– Да, побей их всех! – одобрил дедушка, шаря в холодильнике.

– Мне мама не разрешает драться, – стал объяснять я в надежде, что они придумают более достойный ответ. – А вы не можете пойти поговорить с учительницей?

– С учительницей? Какое говно! – отрезала бабушка.

– Шайка мелких ублюдков! – добавил дедушка, извлекая из холодильника копченое мясо.

– Ну-ка, двинь дедушку в пузо, – велела бабушка.

– Да, ну-ка двинь меня в пузо! – в восторге возопил дедушка, выплевывая кусочки холодного мяса, которое он жадно жевал.

Я решительно отказался.

– Не стукнешь – будешь девчонкой! – предупредил дедушка.

– Выбирай: либо стукнешь дедушку, либо будешь девчонкой! – подтвердила бабушка.

Поставленный перед подобным выбором, я ответил, что лучше буду девчонкой, чем сделаю больно дедушке, и весь оставшийся вечер они называли меня “девчонка”.

Назавтра, придя к ним после школы, я обнаружил на кухонном столе подарок. На розовой наклейке было написано “Джессике”. Я разорвал бумагу. Внутри лежал светлый девчачий парик.

– Будешь теперь носить парик, а мы будем звать тебя Джессикой, – хихикая, объяснила мне бабушка.

– Не хочу быть девчонкой! – сопротивлялся я, пока дедушка напяливал его мне на голову.

– Тогда докажи, что ты не девчонка, – велела бабушка. – Если ты мальчик, то вот тебе задание: достань покупки из багажника и положи в холодильник.

Я бросился к машине. Но когда все было готово и я попросил разрешения снять парик и вновь обрести свое мальчишечье достоинство, бабушка решила, что этого мало. Ей нужно было еще одно доказательство. Я немедленно потребовал новое испытание, снова блестяще с ним справился, но бабушку не убедило и оно. Два дня я наводил порядок в гараже, наполнял дедушке таблетницу, носил одежду в прачечную (причем платил за нее из своих карманных денег), мыл бесконечную посуду и начищал все ботинки в доме. И понял, что Джессика просто бедная маленькая пленница, бабушкина рабыня.

Избавление пришло после одной сцены в супермаркете, куда мы ездили на дедушкиной машине. Въезжая на парковку, дедушка, тот еще водитель, слегка зацепил бампер выдвигавшейся задним ходом машины. Они с бабушкой вышли оценить нанесенный ущерб, я остался сидеть на заднем сиденье.

– Шайка мелких ублюдков! – заорал дедушка на даму за рулем пострадавшей машины и на ее мужа, осматривавшего кузов.

– Придержите язык, не то я вызову полицию, – рассердилась дама за рулем.

– Какое говно! – вступила бабушка, как всегда, весьма кстати.

Дама разозлилась еще сильнее и накинулась на мужа, который, не говоря ни слова, водил мокрым пальцем по царапине на бампере, проверяя, действительно он поврежден или это просто грязь.

– Роберт, черт тебя побери! – воззвала она к нему. – Скажи наконец что-нибудь!

Несколько любопытных с тележками остановились поглазеть на эту сцену. Пресловутый Роберт глядел на жену и по-прежнему не произносил ни звука.

– Поищите в бардачке, сударыня, – обратился к даме дедушка, – не там ли лежат яйца вашего мужа.

Роберт, выпрямившись, угрожающе сжал кулаки.

– У меня нет яиц? – заорал он. – Это у меня нет яиц?

Увидев, что он вот-вот ударит дедушку, я, в своем парике, немедленно выскочил из машины:

– Не трогайте дедушку!

Роберт в растрепанных чувствах не разглядел, что на мне парик, и удивился:

– А девчонке-то что надо?

Это было уже слишком. Они все когда-нибудь поймут, что я не девчонка?

– Вот твои яйца, получай! – крикнул я во весь свой детский голосок и так удачно засветил ему кулаком, что он рухнул на землю.

Бабушка сцапала меня, швырнула на заднее сиденье нашей машины и загрузилась туда сама, а дедушка, уже за рулем, рванул с парковки. “Шайка мелких ублюдков!”, “Какое говно!” доносилось до свидетелей, которые записали номер дедушкиной машины и вызвали полицию.

Случай этот имел сразу несколько положительных последствий. Одним из них было то, что в моей жизни появились Эфрам и Бекки Дженсон. Это были дедушкины соседи, раньше я их видел только мельком. Я знал, что Бекки иногда ходит за покупками для бабушки, а Эфрам оказывает мелкие услуги дедушке, например, когда замена лампочки требует чудес эквилибристики. Еще я знал, что они бездетны, потому что однажды бабушка у них спросила: