– Через пять дней одна из самых невероятных пьес, когда-либо представленных на подмостках, раскроет нам все тайны…
– По улицам мирного городка в Хэмптонах бродит убийца, и пьеса назовет его имя…
– Здесь, в Орфеа, реальность превосходит любой вымысел. Городские власти объявили, что в день открытия фестиваля город будет оцеплен. Ожидается подкрепление из соседних населенных пунктов. Большой театр, где в настоящий момент идут репетиции спектакля, круглосуточно охраняется…
Городская полиция работала на износ. В довершение всего Гулливер был занят на репетициях, и руководство осуществлял Монтейн. Ему помогали прибывшие на место силы местной полиции и полиции штата.
К общей фантасмагорической атмосфере добавлялись политические волнения: после того как были обнародованы последние данные, Сильвия Тенненбаум требовала официально оправдать брата. Она организовала комитет поддержки, позировавший перед телекамерами с плакатами “Теду – справедливый суд!”. Кроме того, Сильвия требовала отставки мэра и досрочных муниципальных выборов, на которых собиралась выдвинуть свою кандидатуру. Стоило кому-то из журналистов обратить на нее внимание, как она начинала кричать:
– Полиция допрашивала Брауна по делу об убийствах 1994 года! Он утратил наше доверие!
Но Браун как истинный политикан отнюдь не собирался покидать свой пост. Царившее повсюду возбуждение играло ему на руку: Орфеа, как никогда, требовался лидер. Несмотря на все вопросы, возникшие в связи с его вызовом в полицию, Браун еще далеко не исчерпал кредит доверия, и горожане, озабоченные сложившейся ситуацией, не желали в момент кризиса остаться без мэра. А городские торговцы и вовсе были на седьмом небе: рестораны и гостиницы переполнены, в сувенирных магазинах не успевали реагировать на ажиотажный спрос, все предвкушали рекордные прибыли во время фестиваля.
Но одного обстоятельства не знал никто. В окутанном тайной Большом театре, куда больше не пускали никого, кроме труппы, пьеса Кирка Харви трещала по всем швам. Ни о каких невероятных разоблачениях, столь желанных публике, не было и речи. Мы узнали об этом от Майкла Берда, нашего бесценного помощника. Майкл, пользовавшийся доверием Кирка Харви, был единственным человеком со стороны, который имел доступ в Большой театр. Харви выдал ему специальную аккредитацию в обмен на обещание не рассказывать до премьеры о содержании пьесы. “Нам непременно нужен журналист, однажды он сможет засвидетельствовать, что произошло в Орфеа”, – заявил Кирк. Так что мы поручили Майклу быть нашими глазами в зале, снимать для нас на видео ход репетиций. В то утро он позвал нас к себе домой, просмотреть отснятые накануне эпизоды.
Он жил с семьей за пределами Орфеа, в прелестном доме на пути в Бриджхэмптон.
– А что, зарплаты главного редактора местной газеты хватает, чтобы за все это платить? – спросил Дерек у Анны, когда мы подходили к дому.
– Отец его жены – человек весьма состоятельный, – пояснила та. – Клайв Дэвис, может, слышали про такого? Несколько лет назад выдвигался в мэрию Нью-Йорка.
Встретила нас жена Майкла. Очень красивая блондинка лет под сорок, то есть сильно моложе мужа. Она предложила нам кофе и провела в гостиную, где Майкл возился с телекабелями, подключал их к компьютеру.
– Спасибо, что пришли, – произнес он. Вид у него был огорошенный.
– Что случилось, Майкл? – спросил я.
– По-моему, Кирк окончательно рехнулся.
Он включил компьютер, и перед нами на телеэкране предстала сцена Большого театра. Сэмюел Пейделин изображал труп, а Джерри – полицейского. Харви, с какой-то переплетенной брошюрой в руках, наблюдал за ними.
– Хорошо! – Харви возник на экране. – Перевоплотитесь в своего героя! Сэмюел, ты мертвяк мертвяком. А ты, Джерри, гордый полицейский!
Харви открыл брошюру и стал читать:
Ужасное утро. Льет дождь. Движение на загородном шоссе перекрыто, возникла гигантская пробка.
– Что это у него за бумажки? – спросил я Майкла.
– Пьеса целиком. Вроде бы в ней все написано. Я попытался заглянуть, но Харви не выпускает ее из рук. Говорит, содержание настолько важное, что сцены он будет цедить по капле. Даже если актеры не успеют выучить текст к открытию фестиваля и им придется читать с листа.
Харви: Отчаявшиеся водители яростно сигналят.
Элис и Стивен изобразили застрявших в пробке нетерпеливых водителей.
Вдруг появилась Дакота.
Харви: По обочине дороги, вдоль неподвижно стоящих машин, идет молодая женщина. Подходит к заграждениям и обращается к постовому полицейскому.
Дакота (женщина): Что случилось?
Джерри (полицейский): Человек погиб. Разбился на мотоцикле.
Дакота: На мотоцикле?
Джерри: Да, врезался в дерево на полной скорости. Мокрое место осталось.
– Никак не съедут с первой сцены, – сказала Анна.
– Погодите, – предупредил Берд, – самая красота впереди.
Харви на экране внезапно заорал:
– А теперь – Пляска Смерти!
Все актеры хором закричали: “Пляска смерти! Пляска смерти!”, и на сцену выскочили Островски и Рон Гулливер в трусах.
– Это что за балаган? – ужаснулся Дерек.
Островски с Гулливером подбежали к рампе. Гулливер держал в руках чучело какого-то зверя. С минуту смотрел на него, потом взмолился:
– Росомаха, росомаха, конец близко, спаси нас от страха! – и в обнимку с ней нелепо закувыркался по сцене.
Островски, раскинув руки, обвел взором пустые ряды и возопил:
– Dies irae, dies illa, Solvet saeclum in favilla!
У меня глаза полезли на лоб.
– Теперь еще и латынь?
– Карикатура какая-то, – сказал Дерек.
– Латинские фразы взяты из какого-то средневекового текста про Апокалипсис, – пояснил нам Майкл, успевший навести справки. – Там говорится о Судном дне.
И он прочел нам перевод этого фрагмента:
– “День гнева, тот день повергнет мир во прах”!
– Звучит угрожающе, – заметила Анна.
– Как и надписи, которые Харви в 1994 году понаписал по всему городу, – напомнил Дерек. – Может, Судный день и есть “Черная ночь”?
– А меня другое поражает, – сказал я. – Спектакль ведь точно не будет готов вовремя. Харви пытается всех надуть. Зачем? Что он такое задумал?
Допросить Харви мы не могли, он находился под защитой майора Маккенны, мэра и полиции Орфеа. Единственной нашей зацепкой был Джеремайя Фолд. Мы спросили про него у Майкла Берда, но это имя ничего ему не говорило.
– Как ты думаешь, это не может быть не “Джеремайя Фолд”, а еще какое-то слово? – спросил я у Анны.
– Сомневаюсь, Джесси. Я вчера целый день читала и перечитывала эту “Черную ночь”. Перепробовала все возможные комбинации, но больше ничего подходящего не выходит.
Почему кто-то скрыл код в тексте “Черной ночи”? И кто это сделал? Кирк Харви? Что ему было известно на самом деле? Что за игру он вел с нами и со всем городом?
В этот момент у Анны зазвонил телефон. Это был Монтейн:
– Анна, мы тебя обыскались. Срочно приезжай, ночью ограбили твой кабинет.
Когда мы примчались, все коллеги Анны толпились на пороге ее кабинета, созерцая осколки стекла на полу и сорванные жалюзи и пытаясь понять, что произошло. Ответ, впрочем, лежал на поверхности. Здание было одноэтажное, все кабинеты находились в его задней части и выходили окнами на полоску газона, обнесенную деревянным заборчиком. Камеры слежения были только на парковке и у главного входа. Незваному гостю явно не составило труда перешагнуть забор; по газону он подошел к окну кабинета. Потом содрал жалюзи, выбил стекло, чтобы открыть окно, и проник в помещение. Вторжение заметил один полицейский, который хотел положить Анне на стол почту.
Другой полицейский заходил к ней накануне под вечер, все было в порядке. Значит, это случилось ночью.
– Как так вышло, что никто ничего не заметил? – спросил я.
