Мария Лоуэлл выглядела очень взволнованной. Аляска не совсем понимала, зачем той понадобилось с ней встречаться, и наконец спросила:
— Я очень рада вас видеть, миссис Лоуэлл, но неужели вы приехали сюда затем, чтобы мне это сказать?
— Нет, дорогая, — ответила Мария Лоуэлл с печальной улыбкой. — Я приехала, потому что недавно выяснила, что у Элинор были проблемы, а она их от меня скрыла. Все держала при себе. Думаю, это и довело ее до самоубийства. А теперь я хочу это исправить. Потому что никогда не поздно.
С этими словами она достала блокнот.
— Что это? — спросила Аляска.
— Я наконец решила навести порядок в комнате Элинор. И нашла ее дневник. Некоторые фрагменты очень мрачные, а некоторые просто прекрасны. Мне понадобилось время, чтобы прочитать все. Я нашла вот такой отрывок и хочу его тебе показать.
Аляска прочла:
Я думала, он меня любит, но он любит только делать мне больно. 4 июля он обещал, что по случаю национального праздника мы пойдем в ресторан. А когда я уже одевалась и красилась, он и говорит: “Не сердись, Элинор, но лучше не ходить. Понимаешь, все-таки рискованно появляться на людях… Разница в возрасте и все такое… О нас будут болтать…” Мы остались у него. Он заказал омаров. Я к ним почти не притронулась. Хотела ему показать, что мне грустно. Он взглянул на мою полную тарелку и сказал: “Что ты капризничаешь? Ты прекрасно понимаешь, почему мне пришлось отказаться от свидания в ресторане. И поверь, я расстроен не меньше! Знаешь, как тяжело видеть, что ты дуешься из-за малейшего противоречия, при том что я стараюсь исполнять любое твое желание”. Он думает, что я сержусь. Не видит, как я к нему привязана. Не видит, что он мне ужасно нужен. Что только в его власти сделать меня счастливой. Иногда мне кажется, что ему нравится играть моими чувствами и втаптывать меня в грязь. Ему это дает ощущение, что он меня контролирует.
— Я бы хотела найти этого человека, Аляска, — сказала Мария Лоуэлл. — Думаю, это из-за него Элинор покончила с собой. Ты не знаешь, кто это? Я спрашивала других подруг Элинор, но они не могли ничего сказать. Элинор им говорила, что у нее роман с кем-то старше нее, но никогда не называла имени. Тебе что-нибудь известно? Ты моя последняя надежда.
— Мне это ни о чем не говорит, — первым делом ответила Аляска.
— Ты уверена? — настаивала мать Элинор. — У него вроде бы была синяя машина, тебе это ни о чем не говорит? Смотри, вот тут она написала, в конце стихотворения, я уверена, что она имеет в виду этого человека.
Мария Лоуэлл показала ей текст, который кончался такими словами:
Когда я сажусь в его синюю машину, я спрашиваю себя, куда едет мое сердце.
Когда я вижу его синюю машину, я спрашиваю себя, будет это счастливый день или несчастный.
После долгого раздумья Аляска покачала головой:
— Ни малейшего представления.
На лице Марии Лоуэлл отразилось отчаяние:
— А серый дом тебе о чем-нибудь говорит? В другом тексте она упоминает серый дом и красные клены…
Но Аляска не слушала. Казалось, ее мысли витали где-то далеко. Она только качала головой:
— Мне это ни о чем не говорит, простите… Я правда понятия не имею, о ком это может быть…
Через месяц после встречи с Марией Лоуэлл, сидя в черном “форде”, направлявшемся в Маунт-Плезант, Аляска говорила Эрику:
— Я заверила миссис Лоуэлл, что не знаю, о ком речь. Покрывала тебя, не задумываясь, даже сама не знаю почему. А потом это стало меня мучить. Если ты довел Элинор до самоубийства, ты должен за это ответить. Поэтому мне и пришло в голову послать анонимное письмо.
— Но я не доводил Элинор до самоубийства! — возразил Эрик. — Как ты могла подумать, что я такое сделаю!
— Кончай, Эрик. Синяя машина — это точно ты. Я прекрасно помню, что у тебя был синий “мустанг”, когда ты жил в Салеме. Как странно, что ты от него избавился…
— Я его продал, когда переехал в Маунт-Плезант. Ко мне сосед давно приставал, чтобы я ему его продал, давал отличную цену. Удачно вышло: я как раз ушел с работы, на деньги мне было совсем не наплевать. Потом купил по случаю свой “понтиак” за половину суммы, а остаток положил в банк. Потому и мог тебе одолжить эти десять тысяч. Они же не с неба свалились!
Аляску смутил его ответ:
— Не знаю, можно ли тебе верить.
— Погоди, — снова заговорил Эрик. — Элинор пишет про четвертое июля, так? Единственное четвертое июля, которое мы могли провести вместе, было в прошлом году, но меня не было в городе. Я был с Уолтером. Отправился на выходных в поход и порыбачить. К тому же Элинор меня предупредила, что идет куда-то с подругами. Это я помню, потому что сначала предложил ей пойти в поход со мной. Мне казалось, что это классно. Но она презрительно фыркнула. Знаешь, Аляска, если кто из нас двоих и страдал, так это я. Это она надо мной издевалась. Я к ней привязался, но ей это было не нужно. Я для нее был просто случайным увлечением, она меня свистом подзывала, когда ей в голову взбредет. Ты не права, если думаешь, что я мог ее довести до крайности. И в любом случае я уже сказал: четвертого июля с ней был не я.
Аляска, поняв, что шла по ложному пути, прошептала:
— Значит, в ее жизни был кто-то другой.
* * *
— В общем, у Элинор был другой мужчина, — рассказывал Эрик. — Я так и не знаю кто. А потом все завертелось: две недели спустя Аляску убили, меня арестовали, и весь этот кошмарный вихрь улик меня быстро сломал. Мой пуловер, принтер, письма… На меня и так навешивали убийство Аляски, еще не хватало, чтобы меня обвинили, что я довел до самоубийства Элинор. Тем более что единственным моим алиби на четвертое июля был Уолтер, а он умер. Мне казалось, что, признавшись в чем бы то ни было, я увязну еще глубже. Я настолько замкнулся в молчании, что уже не мог из него выйти.
Патрисия чуть не плакала:
— Если бы ты мне все рассказал, я бы могла тебе помочь! Я бы тебя вытащила!
— Никто не мог ничего для меня сделать! — с досадой воскликнул Эрик. — Дело сдвинулось только после недавних показаний Льюиса Джейкоба и Саманты Фрэзер. Но они оба и тогда существовали! Как вы могли так схалтурить в расследовании, сержант?
Повисла гнетущая тишина. Наконец Гэхаловуд произнес:
— Патрисия, подавайте судье просьбу об освобождении. Я свяжусь с прокуратурой и сообщу им о вновь открывшихся фактах. В течение сорока восьми часов Эрика должны выпустить на свободу.
Все обвинение рухнуло за несколько дней: Салли Кэрри подтвердила, что Эрик действительно одолжил пуловер Уолтеру, принтер, на котором печатались письма с угрозами, на самом деле принадлежал Льюису Джейкобу, а сами послания были не адресованы Аляске, а исходили от нее.
Когда мы вышли из тюрьмы, Лорен хотела отметить счастливую развязку, которая намечалась в деле брата. “Приглашаю всех на обед”, — сказала она. Но Гэхаловуд отказался. Настроение у него было ниже плинтуса. Он страшно злился на себя за то, что провалил расследование в 1999 году. Чтобы его подбодрить, я предложил пообедать вдвоем в его любимом местечке — каком-то сарае на обочине, где подавали отпадные гамбургеры, которые полагалось жевать на свежем воздухе, за деревянными столами для пикника. Но Гэхаловуд снова отказался: “Спасибо, писатель, но мне надо повидаться с Хелен”. Я пошел с ним на кладбище. Он присел на корточки у надгробного камня и положил на него руку. Немного помолчал, собираясь с духом, потом объявил:
— По-моему, я увольняюсь из полиции.
— Лэнсдейн не даст вам уволиться, — ответил я. — И потом, вы не можете так поступить. Вы офигенный коп!
— Я не с вами разговариваю, писатель, а с Хелен! Из-за меня человек одиннадцать лет отсидел.
— Благодаря вам судебная ошибка будет исправлена, — заметил я. — Без вас Эрик Донован так бы и закончил свои дни в тюрьме.
— Что вы ко мне прицепились, писатель? Шли бы вы прогуляться!
