Полицейские в ужасе уставились друг на друга. Перед ними лежал труп Уолтера.

— Черт, черт, черт! — взвыл Вэнс. — Мы его убили!

— Ты его убил, — уточнил Казински, очень рассчитывавший предоставить коллеге самому расхлебывать последствия своего умопомешательства.

— Если мне крышка, то и тебе крышка. Не время хныкать, надо что-то делать.

— Делать? И что ты хочешь делать? Как ты хочешь здесь тайком избавиться от трупа?

— Никто от него избавляться не будет: скажем, что Уолтер отобрал у меня пушку и застрелился.

— Это все равно нарушение, — простонал Казински. — По правилам нельзя носить оружие в зале для допросов.

— Получить нагоняй от начальства уж точно получше будет, чем пойти под суд за убийство! Скажем, что Уолтер притворился больным, мы бросились ему помочь, а он отобрал у меня пушку.

— Никто нам не поверит!

Вэнс вдруг вспомнил, что получил признание вины.

— Нас признание спасет! — воскликнул он. — Кэрри виновен, и мы это докажем, у нас есть запись! Кто такой убийца в иерархии жизни? Никто. Теперь надо действовать быстро, а то вдруг кто-нибудь слышал выстрел и сейчас прибежит. Отдай магазин и сними с него наручники.

Казински вернул Вэнсу магазин от револьвера, потом с отвращением нагнулся над трупом, расстегнул наручники и освободил ему руки.

— И что с ними делать? — спросил он, как растерянный ребенок, держа окровавленные наручники.

— Спрячь немедленно, дьявол тебя раздери! — приказал Вэнс; он уже вполне оправился. — Сунь в карман, потом в сортире отмоешь. Сперва разберемся с этим дерьмом.

— С твоим дерьмом, Вэнс! Это тебе в голову взбрело!

Вэнс снова зарядил револьвер и вложил его в левую руку Уолтера, у которого на левом виске зияла глубокая рваная рана. Затем прижал пальцы мертвеца к рукоятке, просунул указательный палец в гашетку. Покончил с постановкой и выругался:

— Бля!

— Что еще? — простонал Казински.

— Если мы скажем, что Кэрри застрелился, обязательно вмешаются криминалисты. Судмедэксперт произведет вскрытие и возьмет все положенные анализы. А он придира, значит, заметит, что у пресловутого самоубийцы на пальцах нет следов пороха. И придет к выводу, что в момент выстрела оружия у него в руках не было. Блин, нам конец!

Вэнс, деятельный, боевитый, всегда уравновешенный полицейский, готов был сломаться. В эту минуту Казински понял, что Вэнс их из заварухи не вытащит. Придется выпутываться самому. Казински охватило отчаяние: он всегда полагался на других, никогда ничего не решал сам. Вот совсем недавно они с женой ели в индийском ресторане на бульваре Линкольна, так заказ делала жена, а не он. “Давай, зайка, закажи на нас обоих”. Ох, его женушка, его зайка, как он ее называл, теперь он думал о ней. Хотел вернуться к ней. Прижаться. На самом деле ему надоело быть полицейским. Так, решено: если он вылезет из этого дерьма, то уйдет из полиции. Сплошной стресс. Да и не нравились ему обязанности, связанные с этой профессией. Не нравилось писать рапорты, вести допросы. Лучше он будет работать с Джонсоном, тот такой же дристун. Там длинные перерывы на обед, а если слегка подгорает, всегда можно вызвать подкрепление. Зачем он согласился, когда этот придурок Лэнсдейн предложил ему расследовать убийство вместе с Гэхаловудом и Вэнсом? Почему не остался с Джонсоном — целый день бездельничаешь, а если ищут добровольцев, разглядываешь свои ботинки? Хватит с него полиции! Свояк ему все мозги проел, зовет к себе в фирму охранного оборудования, да будет так! Продавать сигнализацию ссыкунам — как раз для него работка. Да, он хочет тихой благостной жизни с женой, по утрам она будет говорить, во что ему одеться, а вечером — что ему есть в ресторане.

— Казински, мать твою, ты что, уснул?

Голос Вэнса вернул Казински к действительности. Он собрался с духом. Пора было брать судьбу в свои руки и думать, как из этого выбираться.

— Знаю! — заорал Казински, на него вдруг нашло озарение. — Пусть он выстрелит! Мы его заставим выстрелить из твоей пушки, и у него на руках будет порох.

— Придется объяснять, куда попала пуля, — возразил Вэнс. — С чего это ему вдруг стрелять?

— Меняем сценарий, — предложил Казински. — Новая версия такая: Уолтер сознается в преступлении, ты выключаешь камеру, он притворяется, что ему плохо. Ты подходишь к нему, и тут он отбирает у тебя пушку. Ты хватаешь его за руки, вы боретесь, и раздается выстрел, просто так. Потом Уолтер отталкивает тебя и кончает с собой.

— А почему он кончает с собой? — спросил Вэнс.

— Угрызения совести. Классика.

Вэнс приуныл:

— Никто не поверит! А когда он притворяется, что ему плохо, почему ты тоже не пришел в зал для допросов? Странно ведь, что я один, а?

— Могу и я тут быть, но ведь у вас драка, и логичнее, если ты в зале один, так ведь? Если нас двое, нам не составит труда его обезвредить. Ладно, остановимся на этом, чудо еще, что никто до сих пор не прибежал.

Казински взял руку Уолтера с револьвером. Прицелился в потолок и пальцем Уолтера нажал на курок. Раздался выстрел. Но жест получился неловкий, пуля угодила в одностороннее зеркало, и оно со страшным грохотом разлетелось на куски.

— Ох, блин! — вырвалось у Казински.

— Твою мать! — заорал Вэнс. — Вот теперь мы по-настоящему вляпались.

— Не волнуйся, это ничего не меняет, — сказал Казински, вне себя от изумления, что ему приходится успокаивать Вэнса. — Наоборот, придает нашей истории убедительность. Так, а теперь ступай вызывай подмогу.

Казински, наклонившись над трупом, укладывал его подобающим образом, и вдруг почувствовал, как чья-то рука лезет ему под куртку. Среагировать он не успел: Вэнс забрал у него револьвер и уже приставил к собственному виску, готовясь покончить с собой.

— Прекрати, Вэнс! — в ужасе заорал Казински. — Ты что творишь?

— Нам крышка, Казински! Глаза разуй, твою мать!

— Положи пушку! Говорю тебе, мы выпутаемся.

— Нам крышка! У тебя концы с концами не сходятся! Почему я весь заляпан кровью и мозгами? Если чувак в меня стреляет, я должен пригнуться и спрятаться! А если я от него достаточно далеко, чтобы избежать пули, как я мог собрать все его мозги на брюхе?

— Скажем, что ты хотел ему помочь. Отдай мою пушку, пожалуйста!

— Нет, нет, в это никто не поверит!

— Положи пушку! Выпутаемся, я тебе говорю!

— А я говорю, что нам крышка! — рявкнул Вэнс, еще крепче прижимая дуло к виску. — В тюрягу уедем до конца дней! А с копами, знаешь, что в тюряге делают?

С этими словами Вэнс закрыл глаза и нажал на курок.

Раздался выстрел.

— Я стоял столбом, глядя на его развороченную голову, — рассказывал Казински одиннадцать лет спустя, сидя у окна своей гостиной. — Вдруг мне показалось, что он шевелится. Может, померещилось, или это был рефлекс какой, но я бросился к нему, словно еще мог что-то сделать. Мое лицо было в нескольких сантиметрах от его лица — ну, того, что от него осталось, — и я в итоге сблевал. Какое-то время вообще ничего не чувствовал, а потом во мне проснулось что-то вроде инстинкта самосохранения. Вэнс теперь помер, никакие передряги ему не грозят. Не пропадать же из-за этого идиота. Я вырвал свою пушку из его руки, обтер мозги, которыми она была перепачкана, и сунул в кобуру. Наручники остались у меня в кармане, и я пошел вызывать скорую. Тут на меня накатил новый приступ паники: число пуль, оставшихся в магазине револьвера Вэнса, не сходилось с числом выстрелов. Надо было убрать одну пулю. Я бросился в зал для допросов. Снял магазин с револьвера, который держал Уолтер Кэрри. Вынул одну пулю, потом вставил магазин обратно. И как раз вовремя, так как подоспели коллеги. Придумал, как объяснить это дерьмо. И все мне поверили. Копам всегда верят на слово. Если бы меня тогда обыскали, нашли бы в кармане наручники и пулю, которую я достал из магазина.

— Почему вы не сказали правду? — спросил я.

Казински, все время своего рассказа не сводивший взгляд с окна, в конце концов соизволил развернуть кресло и посмотрел мне прямо в глаза.