Вуди был в отчаянии. Его глаза наполнились слезами.

— Да, верно, врач хотел, чтобы я на время прекратил играть, — объяснил он. — Но я чувствовал, что могу занимать свое место в команде. Я же знаю свое тело! После чемпионата я бы подлечился. Вы считаете, что я, как полный идиот, принимал допинг прямо перед полуфиналами чемпионата?

— Да, — ответил комиссар. — Потому что вам было слишком больно играть без обезболивающего. Думаю, вы принимали талацен перед играми. Все знают, что это очень действенное средство. Известно и то, что его следы в крови быстро исчезают. Думаю, вы прекрасно это знали и решили, что если прекратите его прием задолго до финала чемпионата, антидопинговые пробы ничего не покажут. Я ошибаюсь?

Повисло долгое молчание.

— Вуди, ты принимал эту мерзость? — в конце концов спросил Патрик.

— Нет! Клянусь! Наверное, врач ошибся, когда я болел!

— Врач тебе талацен не прописывал, Вудро, — ответил комиссар. — Мы проверяли. Только витамины.

— Значит, фармацевт, когда делал порошки!

— Довольно, Вудро! — приказал ректор. — Вы обесчестили наш университет.

Он снял со стены рамку с университетской газетой, на обложке которой поместили фото Вуди, и выбросил в корзину.

Патрик Невилл повернулся к ректору:

— И что теперь будет?

— Нам надо все обсудить. Как вы понимаете, ситуация крайне серьезная. Правила Лиги в подобных случаях предусматривают отстранение игрока, а правила Мэдисона предусматривают отчисление из университета.

— Вы уже подписали контракт с «Нью-Ингленд Пэтриотс»? — спросил комиссар.

— Нет.

— Тем лучше, иначе они могли бы потребовать от нас возмещения ущерба за подрыв своего имиджа.

Первым в гнетущей тишине снова заговорил комиссар:

— Мистер Невилл, я имел долгую беседу с ректором. Этот случай может запятнать репутацию Мэдисона и репутацию чемпионата. Все вокруг зациклены на подвигах Вуди. Если зрители узнают, что он принимал допинг, это станет сильнейшим ударом по всем нам, и мы хотим во что бы то ни стало избежать подобной ситуации. Но мы не можем закрывать глаза…

— Так что вы предлагаете?

— Компромисс, который устроит всех. Скажите, что Вуди получил травму. Что у него серьезная травма и он больше не сможет играть. Взамен Лига прекратит разбирательство, и репутация Мэдисона не пострадает. Это означает, что дисциплинарный совет университета не станет заниматься Вудро и он сможет доучиться у нас.

— Сколько времени он не сможет играть из-за травмы?

— Он вообще не сможет играть.

— Но если он не будет играть, ни один клуб НФЛ его не возьмет.

— Мистер Невилл, вы, кажется, не осознали всю серьезность ситуации. Если вы не согласны, мы начнем дисциплинарное разбирательство, об этом узнают все. В случае дисциплинарного разбирательства Вуди будет исключен из команды и наверняка исключен из университета. У вас будет возможность обжаловать решение, но вы проиграете, потому что результат проб однозначный. Я даю вам возможность похоронить эту историю, пока не поздно. Услуга за услугу. Репутация «Титанов» не пострадает, а Вуди закончит учебу.

— Но с его карьерой футбольного игрока будет покончено, — сказал Патрик.

— Да. Если такой компромисс вас устраивает, даю вам двадцать четыре часа. Соберите пресс-конференцию и объявите, что Вуди получил травму на тренировке и больше не сможет играть в футбол.

Комиссар вышел из кабинета. Вуди, в полном отчаянии, молча закрыл лицо руками. Патрик и Гиллель отошли в сторону.

— Патрик, — сказал Гиллель, — наверняка можно что-то сделать! Это же безумие какое-то, в конце концов!

— Гиллель, он ни в коем случае не должен был принимать талацен.

— Да не принимал он эту дрянь!

— Гиллель, я сильно сомневаюсь, что фармацевт ошибся, выдавая ему витамины. А его травмы доказаны.

— Да даже если мы допустим, что он намеренно принимал талацен! Это же всего лишь обезболивающее!

— Это лекарство запрещено Лигой.

— Мы сможем обжаловать решение!

— Ты же слышал: он проиграет. Я это знаю, и ты знаешь. Ему дали уникальный шанс сохранить место в университете. Если он подаст жалобу, вся эта история с допингом выплывет наружу. Он потеряет все: университет вышвырнет его вон, и никакой другой университет не согласится его взять. Он парень очень перспективный, ему надо доучиться. При таком компромиссе он хотя бы голову свою спасет.

В этот момент Вуди вышел из кабинета, встал перед Гиллелем и Патриком и сказал, вытирая слезы тыльной стороной руки:

— Ничего мы обжаловать не будем. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. Не хочу, чтобы дошло до Сола с Анитой. Если они узнают правду, мне будет слишком стыдно. Я ношу на майке имя «Гольдман». Я его не запятнаю.

Патрик созвал на завтра пресс-конференцию.

По просьбе Вуди мы сохранили дело в тайне. Правду о том, что с его футбольной карьерой покончено, знали, помимо Патрика Невилла, только Гиллель, Александра, Коллин и я.

В день пресс-конференции тетя Анита с дядей Солом примчались в Мэдисон и провели там несколько дней. Ничего не зная об истинных причинах ухода Вуди из спорта, они вбили себе в голову, что вылечат его.

— Мы тебя поставим на ноги, — обещал дядя Сол.

Вуди уверял, что ему слишком больно и вряд ли можно надеяться, что однажды он вернется на поле. По настоянию тети Аниты он сделал рентген; снимок показал серьезные повреждения: сильнейшее воспаление сухожилий предплечья и плеча, а судя по УЗИ, даже частичный разрыв связок.

— Вуди, ангел мой, как же ты играл в таком состоянии? — ужаснулась тетя Анита.

— Вот потому больше и не играю.

— Я не специалист, посоветуюсь с коллегами из Джона Хопкинса, — сказала она. — Но вряд ли это необратимо. Будем надеяться, Вуди!

— Я уже не надеюсь. Неохота.

— Что с тобой, мой большой мальчик? — встревожился дядя Сол. — Ты совсем пал духом. Даже если тебе придется сделать перерыв на несколько месяцев, всегда есть надежда, что какой-то клуб тебя возьмет.

Вуди признался нам, что летом получил травму на тренировке, но клялся, что не принимал талацен. Однако результаты рентгена заставляли усомниться в том, что он мог играть без обезболивающих. Сам он считал единственно возможным объяснением то, что командный врач запутался, выписывая ему витамины для лечения простуды.

— Не верится мне в эту историю, — сказал я Александре. — Он вилку за столом еле держит. Не знаю, конечно, но не уверен, что он по собственному почину не принимал талацен.

— Зачем ему нам врать?

— Наверно, потому, что ему стыдно.

Она поморщилась:

— Сомневаюсь.

— Ну, естественно, сомневаешься! Ты бы ему вообще все грехи без покаяния отпустила! Вечно с ним носишься как с писаной торбой!

— Марки, ты что, ревнуешь меня к нему?

Я уже жалел о том, что сказал.

— Да вовсе нет, — ответил я не слишком уверенно.

— Маркикетик, обещаю: когда у тебя из-за полоумного врача, перепутавшего лекарства, проедут мимо носа семь миллионов долларов и карьера профессионального футболиста, ты получишь право как минимум на такое же внимание, какое я оказываю Вуди.

Вуди так и не окончил университет.

На зимних каникулах, которые начались сразу после его исключения из «Титанов», мы с Гиллелем пытались его приободрить, но без особого успеха. К началу занятий он, так и не оправившись, поехал в Мэдисон, но не смог переступить границу кампуса. На подъезде к первым строениям он остановил машину.