— Рой! Надо же! Вы получили мой мейл?

— Гольдман, ваша книжка — это что-то потрясающее! Мы ее берем!

— Правда?

— Железно! Мне понравилось! Мне понравилось, черт подери! Безумно хочется узнать, чем все кончится.

— Мне самому интересно это узнать.

— Слушайте, Гольдман, вы пишете книгу, и мы аннулируем предыдущий договор.

— Я сделаю эту книгу, но по-своему. Я не желаю больше слушать ваши гнусные советы. Никаких ваших подсказок и никакой цензуры.

— Делайте все, что угодно, Гольдман. У меня только одно условие: книга должна выйти осенью. С тех пор как Обама стал кандидатом от демократов, его автобиография разлетается как горячие пирожки. То есть книгу об этом деле надо выпускать быстро, пока нас всех не захлестнуло безумие президентских выборов. Ваша рукопись нужна мне в конце августа.

— В конце августа? Но остается меньше двух месяцев.

— Совершенно верно.

— Это очень мало.

— Разбирайтесь как знаете. Я хочу сделать вас осенью гвоздем сезона. Квеберт знает?

— Нет. Пока нет.

— Сообщите ему, как друг советую. И держите меня в курсе своих достижений.

Я собирался нажать на отбой, но он вдруг спросил:

— Минутку, Гольдман!

— Да?

— Почему вы передумали?

— Мне угрожали. Несколько раз. Похоже, кто-то очень не хочет, чтобы я докопался до правды. И я подумал, что, возможно, эта правда заслуживает книги. Ради Гарри, ради Нолы. Это ведь тоже входит в ремесло писателя, разве нет?

Но Барнаски меня уже не слушал: он уцепился за слово «угрожали».

— Угрожали? Это же потрясающе! Это нам даст бешеную рекламу! Только представьте, если на вас будет покушение, можете смело приписывать лишний ноль к объему продаж. А если вас убьют — то целых два!

— При условии, что я умру после того, как закончу книгу.

— Само собой. Вы где? Связь плохая.

— На шоссе. Еду к Элайдже Стерну.

— Так вы действительно считаете, что он замешан в этой истории?

— Как раз хочу выяснить.

— Вы абсолютно безбашенный, Гольдман. Вот это мне в вас и нравится.

Элайджа Стерн обитал в усадьбе на холмах Конкорда. Ворота оказались открыты, и я въехал в его владения на машине. Мощеная дорога вела к богатому каменному дому, обрамленному живописными цветниками; перед домом, на площадке, украшенной фонтаном в виде бронзового льва, шофер в мундире начищал заднее сиденье роскошного седана.

Я бросил машину посреди площадки, издали помахал шоферу, как хорошему знакомому, и лихо устремился к парадной двери. На мой звонок открыла горничная. Я назвался и сказал, что хочу видеть мистера Стерна.

— Вам назначено?

— Нет.

— В таком случае это невозможно. Без предварительной договоренности мистер Стерн не принимает. Кто вас сюда впустил?

— Ворота были открыты. Как можно договориться о встрече с вашим хозяином?

— Мистер Стерн сам назначает встречи.

— Позвольте увидеться с ним на несколько минут. Это ненадолго.

— Это невозможно.

— Скажите ему, что я от Нолы Келлерган. Думаю, это имя ему знакомо.

Горничная ушла, оставив меня под дверью, но быстро вернулась.

— Мистер Стерн вас примет, — сказала она. — Вы, должно быть, действительно важное лицо.

Она провела меня в кабинет на первом этаже, обитый деревом и гобеленами; в кабинете, в кресле, сидел весьма изысканно одетый человек, смеривший меня суровым взглядом. Это и был Элайджа Стерн.

— Мое имя Маркус Гольдман, — сказал я. — Спасибо, что приняли меня.

— Гольдман, писатель?

— Да.

— Чему я обязан вашим внезапным визитом?

— Я расследую дело Келлерган.

— Не знал, что существует дело Келлерган.

— В нем есть, скажем так, непроясненные тайны.

— Разве это не дело полиции?

— Я друг Гарри Квеберта.

— И при чем здесь я?

— Мне сказали, что вы когда-то жили в Авроре. Что Гусиная бухта, дом, где сейчас живет Гарри Квеберт, раньше принадлежал вам. Я хотел убедиться, что это правда.

Он знаком предложил мне сесть.

— Ваши сведения точны, — произнес он. — Я продал ему дом в 1976 году, сразу после того, как он прославился.

— Значит, вы знакомы с Гарри Квебертом?

— Очень мало. Встречался несколько раз, когда он только поселился в Авроре. С тех пор мы не общались.

— Могу я узнать, что вас связывает с Авророй?

Его взгляд стал тяжелым.

— Это допрос, мистер Гольдман?

— Ни в коем случае. Мне просто стало любопытно, почему такой человек, как вы, имел дом в таком маленьком городке, как Аврора.

— Такой человек, как я? Вы хотите сказать — очень богатый?

— Да. По сравнению с другими городами на побережье в Авроре нет ничего особо привлекательного.

— Этот дом построил мой отец. Он искал место на берегу океана, но поблизости от Конкорда. И потом, Аврора — красивый город. К тому же находится между Конкордом и Бостоном. В детстве я не раз прекрасно проводил там лето.

— Почему вы его продали?

— Когда умер отец, я унаследовал массу всего. У меня уже не было времени всем этим пользоваться, и я перестал приезжать в Гусиную бухту. Тогда я решил сдавать дом в аренду; так было почти десять лет. Но арендаторов было мало, и дом слишком часто пустовал. Поэтому, когда Гарри Квеберт предложил купить его у меня, я сразу согласился. Впрочем, продал я его по сходной цене, не ради денег: я был счастлив, что дом будет жить. Вообще я всегда очень любил Аврору. Часто останавливался там во времена, когда у меня было много дел в Бостоне. К тому же я долгое время финансировал их летний бал. А в «Кларксе» подают лучшие гамбургеры во всем округе. По крайней мере, тогда подавали.

— А Нола Келлерган? Вы ее знали?

— Смутно. Скажем так, о ней узнали во всем штате, когда она исчезла. Ужасная история, а теперь вот ее тело находят в Гусиной бухте… Да еще эта книжка, которую написал для нее Квеберт… Это просто мерзость. Жалею ли я, что продал ему Гусиную бухту? Да, безусловно. Но откуда же я мог знать?

— Но ведь когда Нола исчезла, Гусиная бухта еще фактически принадлежала вам…

— На что это вы намекаете? Что я причастен к ее смерти? Знаете, последние десять дней я все время задаюсь вопросом, не выкупил ли Гарри Квеберт дом только затем, чтобы никто не обнаружил тело, зарытое в саду.

Стерн сказал, что Нолу знал смутно; стоит ли ему сообщать, что у меня есть свидетель, утверждающий, что они состояли в любовной связи? Я решил пока придержать этот козырь, но, чтобы слегка его подколоть, упомянул имя Калеба.

— А Лютер Калеб? — спросил я.

— Что Лютер Калеб?

— Вы знаете некоего Лютера Калеба?

— Коли вы спрашиваете, значит, должны знать, что он много лет был моим личным шофером. Что за игры, мистер Гольдман?

— Есть свидетель, видевший, как Нола в лето перед своим исчезновением неоднократно садилась в его машину.

Он угрожающе наставил на меня палец:

— Не будите мертвых, мистер Гольдман. Лютер был человек достойный, храбрый, честный. Я никому не позволю чернить его имя, когда его нет и он не может себя защитить.

— Он умер?

— Да. Давно. Вам, конечно, скажут, что он часто бывал в Авроре, и это правда: он ухаживал за домом в те времена, когда я его сдавал. Следил, чтобы дом был в хорошем состоянии. Это был благородный человек, и я не потерплю, чтобы вы в моем присутствии оскорбляли его память. Еще какие-нибудь сопляки из Авроры будут уверять, что он был странный: да, правда, он отличался от большинства смертных. Во всех отношениях. Он был очень некрасив: лицо страшно обезображено, челюсти смыкались плохо, поэтому говорил он неразборчиво. Но сердце у него было доброе, а чувства сильные и глубокие.

— А вы не думаете, что он мог быть причастен к исчезновению Нолы?

— Нет. Категорически нет. Я думаю, что виновен Гарри Квеберт. Он, по-моему, сейчас в тюрьме…

— Я не уверен в его виновности. Потому-то я и приехал к вам.

— Ну как же, девочку нашли в его саду, а рядом с телом рукопись его книги. Книги, которую он написал для нее… Чего вам еще нужно?