— Съест их, по-моему, ей это доставит удовольствие. Вот видишь, ты все изгадила. Потому и показывать тебе не хотел.

— Ой, Боббо, хватит хныкать, — сердито отмахнулась Тамара и разорвала открытку на четыре части. — Я пошлю ей цветы, шикарные цветы из дорогого магазина в Монберри, а не твои конфеты из супермаркета. И сама напишу, на белой открытке и красивым почерком: «Скорейшего выздоровления. От семьи Куинн и Гарри Квеберта». А теперь надень штаны, сейчас гости придут.

Донна Митчелл с мужем позвонили в дверь ровно в полдень, сразу за ними явились Эми и шеф Пратт. Тамара велела официанту подать приветственный коктейль, и они выпили его в саду. Шеф Пратт рассказал, как его поднял с постели телефонный звонок:

— Малютка Келлерган пыталась проглотить целую кучу таблеток. По-моему, она хватала все, что попадалось под руку, в том числе какое-то количество снотворного. Но ничего особо серьезного. Ее отвезли в больницу в Монберри и промыли желудок. Нашел ее преподобный, в ванной. Уверяет, что у нее была температура и она приняла не то лекарство. Ну а мне-то что… Главное, что с девочкой все в порядке.

— Хорошо еще, это случилось утром, а не в полдень, — сказала Тамара. — Жалко, если бы вы не смогли прийти.

— Ну так что такого важного ты хочешь нам сообщить? — не утерпела Донна.

Тамара с широкой улыбкой ответила, что хотела бы подождать, пока не соберутся все гости. Вскоре пришла чета Тирстенов, а в двадцать минут первого — супруги Карлтон, оправдываясь, что задержались из-за проблемы с новой машиной. Теперь все были в сборе. Все, кроме Гарри Квеберта. Тамара предложила выпить еще по коктейлю.

— А кого мы ждем? — спросила Донна.

— Увидите, — отозвалась Тамара.

Дженни улыбнулась: это будет чудесный день.

В двенадцать сорок Гарри по-прежнему не было. Подали третий приветственный коктейль. Без двух минут час — четвертый.

— Еще один коктейль? — застонала Эми Пратт.

— Потому что я всех вас очень приветствую! — провозгласила Тамара, которую начинало всерьез тревожить опоздание звездного гостя.

Солнце палило вовсю. Все слегка осоловели. «Я хочу есть», — высказался наконец Боббо и схлопотал увесистый подзатыльник. Четверть второго, а Гарри по-прежнему не появлялся. Тамара почувствовала, как внутри у нее все сжалось.

— Мы ждали-ждали, — говорила Тамара за стойкой «Кларкса». — Господи, сколько мы ждали! Да еще жара адская. Со всех пот катился в три ручья…

— В жизни так пить не хотел, — гаркнул Роберт, пытаясь включиться в разговор.

— Закрой рот, ты! По-моему, меня спрашивают, а не тебя. Великих писателей, вроде мистера Гольдмана, такие ослы, как ты, не интересуют.

Она швырнула в него вилкой, а потом снова повернулась ко мне:

— Короче, мы прождали до половины второго.

Тамара до последнего надеялась, что у него сломалась машина; а может, он даже попал в аварию? Что угодно, только бы он ее не продинамил. Сославшись на дела на кухне, она несколько раз уходила в дом позвонить в Гусиную бухту, но там телефон не отвечал. Тогда она послушала новости по радио, но никаких крупных аварий не упоминали и ни один знаменитый писатель в тот день в Нью-Гэмпшире не умирал. Дважды перед домом раздавался шум машины, и каждый раз сердце у нее подскакивало: это он! Но нет, это были всего лишь идиоты соседи.

Гости едва держались на ногах; изнемогая от жары, они в конце концов сбились под тент, в тенек. Они расселись по своим местам и томились в мертвой тишине. Наконец Донна нарушила молчание: «Надеюсь, это очень важная новость». — «Если я выпью еще один коктейль, меня, по-моему, вырвет», — заявила Эми. Тамара, не выдержав, попросила официанта расставить блюда и предложила гостям угощаться.

В два часа дня обед был в полном разгаре, а никаких вестей от Гарри по-прежнему не поступало. Дженни, вся сжавшись, не могла проглотить ни кусочка и только старалась не разрыдаться на виду у всех. Тамару трясло от злости: он опаздывал на два часа, значит, уже не придет. Как он посмел так с ней обойтись? Хорош джентльмен! И в довершение всего Донна снова стала приставать к ней с расспросами, какую же великую новость она для них припасла. Тамара молчала. Тогда несчастный Боббо, пытаясь спасти положение и женину честь, торжественно воздвигся на стул, поднял свой стакан и гордо объявил гостям: «Дорогие друзья, мы хотели вам сообщить, что у нас новый телевизор». Повисла долгая недоуменная пауза. Тамара, не в силах перенести подобного издевательства, тоже встала и заявила: «У Роберта рак. Он скоро умрет». Гости немедленно разволновались, и сам Боббо тоже: он никак не подозревал, что умирает, и спрашивал себя, когда же доктор успел позвонить им домой и почему жена ничего ему не сказала. И Роберт вдруг заплакал, потому что скоро лишится жизни. Лишится всего — своей семьи, своей дочери, своего городка. И все окружили его, клятвенно обещая, что станут навещать его в больнице до последней минуты и никогда его не забудут.

Гарри не поехал на обед к Тамаре Куинн, потому что находился у постели Нолы. Как только Пинкас сообщил ему новость, он отправился в больницу в Монберри, куда ее отвезли. Несколько часов он просидел на стоянке, не выходя из машины и не зная, что делать. Он чувствовал себя виноватым — ведь умереть она решила из-за него. От этой мысли ему самому захотелось покончить с собой. Он перестал сдерживать свои чувства и только теперь начал понимать, насколько сильно его влечет к ней. И проклинал любовь; пока она была здесь, совсем рядом, он мог себя убедить, что между ними нет ничего серьезного и что он должен вычеркнуть ее из своей жизни, но теперь, когда он едва ее не потерял, представить себе жизнь без нее стало невозможно. Нола, милая Нола. Н-О-Л-А. Он так ее любил.

Когда он наконец решился войти в больницу, было пять часов вечера. Он надеялся, что никого не встретит, но в центральном вестибюле столкнулся с заплаканным Дэвидом Келлерганом.

— Преподобный отец… Я узнал про Нолу. Право, мне очень жаль.

— Спасибо, что пришли выразить свое участие, Гарри. Вам, конечно, скажут, что Нола пыталась покончить с собой, но это жалкая ложь. У нее болела голова, и она приняла не то лекарство. Как все дети, она часто бывает рассеянна.

— Конечно, — согласился Гарри. — Эти лекарства — такая гадость. В какой палате лежит Нола? Я хотел зайти ее проведать.

— Очень любезно с вашей стороны, но, знаете, ее лучше сейчас не навещать. Ей нельзя утомляться, вы же понимаете.

Однако у преподобного Келлергана была с собой записная книжка, где посетители могли оставить запись. Гарри написал: «Скорого выздоровления. Г. Л. Квеберт», сделал вид, что уходит, и затаился в своем «шевроле». Прождав еще час, он наконец увидел, как преподобный Келлерган идет по парковке к своей машине; тогда он тайком вернулся в главный корпус больницы и спросил номер палаты Нолы. 26-я палата, второй этаж. Он постучал. Сердце у него колотилось. Никто не ответил. Он тихонько приоткрыл дверь: Нола сидела на краю кровати, одна. Она повернула голову и увидела его; глаза ее на миг вспыхнули радостью, но она сразу погрустнела.

— Оставьте меня, Гарри… Оставьте, или я позову медсестер.

— Нола, я не могу тебя оставить…

— Вы были такой злой, Гарри. Я не хочу вас видеть. Мне неприятно вас видеть. Из-за вас мне захотелось умереть.

— Прости меня, Нола…

— Прощу, только если вы хотите быть со мной. Если нет, оставьте меня в покое.

Она посмотрела ему прямо в глаза; вид у него был печальный и виноватый, и она не удержалась и улыбнулась ему:

— Милый Гарри, не смотрите на меня, как побитый пес. Обещаете никогда больше не быть злым?

— Обещаю.

— Просите прощения за все те дни, когда бросали меня одну под вашей дверью и ни разу мне не открыли.

— Я прошу прощения, Нола.

— Вы плохо просите прощения. Встаньте на колени. На колени и просите прощения.