Я заглянула в одну из комнат. На кровати сидела абсолютно голая девушка, уставившись в телевизор. В другой, сидя на корточках и обхватив себя руками, словно в попытке согреться, раскачивался мужчина.

– Их держат взаперти? – спросила я.

– Пациенты этого блока были госпитализированы по Закону об охране психического здоровья, то есть принудительно. Они находятся здесь ради собственного блага, но против собственной воли.

– Ради собственного блага?

– Да. Они представляют опасность либо для себя, либо для окружающих. Их нужно обезопасить.

Мы шли дальше. В одной из комнат женщина подняла голову, но, хотя наши взгляды встретились, в ее глазах ничего не отразилось. Она вдруг ударила себя, снова взглянула на меня и, когда я моргнула, ударила снова. У меня мелькнуло воспоминание: я, ребенок, в зоопарке, стою перед клеткой с тигрицей, которая ходит туда-сюда по клетке. Но я встряхнулась и просто пошла дальше, не глядя по сторонам.

– Зачем вы меня сюда привели? – спросила я.

– Прежде чем попасть сюда, вы лежали в общем отделении, как все. Выходные проводили дома, с Беном. Но вы становились все более неуправляемой.

– Неуправляемой?

– Вы уходили неизвестно куда. Бену пришлось запирать входную дверь. У вас были истерики, вы кричали, что он обижает вас, что держит в доме против вашей воли. Некоторое время в больнице вы вели себя адекватно, но вскоре стали демонстрировать подобные симптомы и здесь.

– И им ничего не оставалось, как запереть меня, – закончила я.

Мы дошли до поста. Перед компьютером сидел мужчина и вносил какие-то данные. При нашем приближении он поднял голову, сказал, что доктор скоро подойдет, и предложил присесть. Я вгляделась в его лицо – искривленный нос, в ухе золотая серьга, – надеясь, что какая-нибудь деталь вдруг покажется мне знакомой. Безуспешно. Я никогда его не видела.

– Да, – продолжил доктор Нэш. – Однажды вы потерялись. Отсутствовали около четырех с половиной часов. Вас задержала полиция, обнаружив на берегу реки, одетой в одну пижаму и халат. Бен забрал вас из участка. Вы не хотели пойти ни с одной из сестер. Так что у них не было выбора. Бен немедленно начал хлопотать о переводе в другое отделение. Он чувствовал, что пребывание в психиатрическом может лишь ухудшить ситуацию. В сущности, он был прав. Вы не были опасны ни для себя самой, ни для других. Возможно, пребывание среди тяжелобольных делало вам только хуже. Он писал разным врачам, главврачу, вашему личному врачу. Но ничего не добился. И тут открылся центр для пациентов с острыми мозговыми травмами. Бен боролся за место как лев. Вас обследовали и признали подходящим пациентом, однако встал вопрос о финансировании. Чтобы ухаживать за вами, Бен на время ушел с работы, так что сам не мог выплачивать такую сумму. Но отказа он не принял. Он угрожал, что привлечет прессу. Были бесконечные переговоры, прошения, в конце концов центр согласился платить, и вас приняли на лечение с полным содержанием до полного выздоровления. Это случилось десять лет назад.

Я представила, как мой муж пишет письма, ведет бурную деятельность, угрожает кому-то. Нет, это невозможно. Мужчина, которого я видела сегодня утром, казался смиренным, погасшим. Не то чтобы слабым, но сдавшимся. Неспособным поднять бучу.

Значит, я не единственная, чья личность изменилась в результате травмы.

– Заведение было небольшое, – продолжал доктор. – Несколько комнат при реабилитационном центре. Пациентов было мало. За вами ухаживало много народу. У вас было подобие свободы. И вы были в безопасности. Сразу началось улучшение.

– Но Бена рядом не было?

– Нет. Он жил дома. Ему пришлось выйти на работу, так что он больше не мог быть с вами. Он решил…

Тут в мозгу вспыхнуло воспоминание, отбросив меня в далекое прошлое. Предметы немного размыты, окружены неким ореолом и настолько яркие, что рефлекторно хочется зажмуриться. Я вижу, как иду по коридору, направляясь, как я смутно понимаю, в свою комнату. Я в мягких тапочках и голубом халате с завязками на спине. Меня ведет за руку чернокожая медсестра в форменном халате.

– Ну вот, моя хорошая, – говорит она, – смотри, кто к тебе пришел! – Она отпускает мою руку и подталкивает к кровати.

Возле нее сидят незнакомые люди и глядят на меня. Темноволосый мужчина, женщина в берете. Но я никого не узнаю. Мне хочется крикнуть: «Это не моя комната. Вы ошиблись!» Но я молчу.

На краю кровати сидит мальчик лет пяти. Он вскакивает, подходит ко мне и говорит: «Мамочка!» Я вижу, что он обращается ко мне, и только тогда меня осеняет, кто он такой. Адам. Я сажусь на корточки, он бросается ко мне в объятия, я прижимаю его и целую в макушку, затем поднимаюсь и спрашиваю:

– Кто вы такие и что вы здесь делаете?

Мужчина явно огорчен, а женщина поднимается и говорит:

– Крис, Крисси, это я. Ты ведь меня помнишь, верно? – Она приближается ко мне, и я вижу, что она тоже плачет.

– Нет, – говорю я. – Нет. Уходите! Убирайтесь!

Я поворачиваюсь, чтобы выбежать из комнаты, и вижу еще одну женщину. Я не знаю, кто она и откуда взялась, и начинаю плакать. Я опускаюсь на пол, а мальчик все еще рядом, он цепляется за мои колени, я не знаю его, но он все зовет и зовет меня: «Мамочка! Мама!» – снова и снова. Он говорит: «Мамочка», а я не понимаю, с какой стати, и кто он такой, и почему цепляется за меня…

Кто-то коснулся моей руки. Я вздрагиваю, словно от укола. Слышу:

– Кристин! Как вы? Пришла доктор Уилсон.

Я открыла глаза, огляделась. Перед нами стояла женщина в белом халате.

– Доктор Нэш, – сказала она, пожала ему руку и затем повернулась ко мне. – Кристин?

– Да, – ответила я.

– Очень приятно. Я Хилари Уилсон.

Я пожала протянутую руку. Доктор была чуть старше меня. Волосы с сединой, золотая цепочка с очками-половинками на шее.

– Как поживаете? – спросила она, и тут я неожиданно поняла, что уже встречала ее; она кивнула в сторону коридора. – Пойдемте?

У нее был большой кабинет, по стенам стеллажи, заставленные книгами, и коробки с бумагами. Она устроилась за столом и указала нам с доктором Нэшем на стулья напротив. Мы сели. Я разглядывала доктора Уилсон, пока она вытаскивала из стопки нужную папку и открывала ее.

– Ну что же, дорогая моя, давайте посмотрим, – сказала она.

На секунду ее лицо словно застыло. Я узнала Уилсон. Я видела ее фотографию, когда мне делали томографию. Тогда я не узнала ее, но теперь вспомнила, что бывала здесь много раз. Так же сидела перед ее столом на этом же или похожем стуле, пока она делала записи в папке, глядя через очки, ровно сидящие на переносице.

– Мы с вами уже встречались! – выпалила я. – Я помню.

Доктор Нэш взглянул на меня и перевел взгляд на доктора Уилсон.

– Да, встречались. Хотя и не так часто. – И она объяснила, что пришла сюда незадолго до того, как меня выписали, и что сначала я не была ее пациенткой. – То, что вы помните меня, – прекрасный знак, ведь с вашего пребывания здесь прошло несколько лет.

Доктор Нэш наклонился вперед и сказал, что мне будет интересно увидеть свою комнату. Уилсон кивнула, стала листать папку, потом сказала, что не знает точно, какая именно комната – моя.

– Скорее всего, вы меняли комнаты. Как все наши пациенты. Может, уточним у вашего мужа? Судя по истории болезни, муж и сын навещали вас почти ежедневно.

Сегодня утром я прочитала про Адама, и напоминание о нем наполнило меня радостью. Я испытала облегчение, когда узнала, что все-таки видела, как он рос. Но я помотала головой:

– Нет. Прошу вас не звонить Бену.

Доктор Уилсон не стала спорить.

– Ваша подруга по имени Клэр тоже приезжала довольно часто. Помните ее?

– Мы не общаемся, – покачала я головой.

– Ясно, – произнесла доктор Уилсон. – Очень жаль. Но не важно. Я собиралась рассказать вам немного о том, как вы здесь жили. – Она взглянула на свои записи и сцепила перед собой руки. – Основное лечение проводил психиатр-консультант. Вы прошли через сеансы гипноза, но результат был кратковременный и нестабильный. – Она прочитала дальше. – Вы получали не очень сильные дозы лекарств. Периодически седативы, но в основном для того, чтобы дать вам выспаться; здесь бывает довольно шумно, как вы понимаете.