– Простите. Вы сказали аноксия?

Я не знала этого слова.

– Ох, извините. Это означает недостаток кислорода.

У меня перед глазами все поплыло. Все предметы вокруг как-то изменились, стали размытыми, словно они уменьшились в размере или я вдруг резко выросла. Я слышала свой голос словно со стороны.

– Недостаток кислорода?

– Да. У вас были симптомы длительного кислородного голодания мозга. Оно могло быть вызвано отравлением монооксидом углерода, следов которого анализы не показали, или быть следствием удушения. У вас на шее были характерные следы. Но самым правдоподобным объяснением врачи назвали почти полное утопление. – Здесь он сделал паузу. – Вы что-нибудь помните об этом?

Я закрыла глаза. И не увидела ничего, кроме карточки с надписью «Я люблю тебя» на подушке. Я покачала головой.

– В целом вы поправились, но память к вам не вернулась. Вы оставались в больнице еще две недели. Сначала в реанимации, затем в общем отделении. Когда вы достаточно окрепли, вас перевезли назад в Лондон.

Назад в Лондон. Конечно. Меня ведь нашли недалеко от отеля, значит я была далеко от дома. Я спросила доктора, где именно.

– В Брайтоне, – сказал он. – У вас есть какие-то догадки, почему вы там оказались? Что вас связывает с этим местом?

Я подумала, может, я ездила в отпуск, но больше в голову ничего не приходило.

– Нет, – сказала я. – Ничего. Насколько я помню, конечно.

– Думаю, будет небесполезно туда съездить. Может, вы что-нибудь вспомните.

Я вся похолодела. И помотала головой.

– Хорошо, – кивнул он. – Конечно, вас могли привести туда самые разные причины.

Да, подумала я. Но на самом деле одна – к ней имели отношение свечи, букеты роз, но не мой муж.

– Да, – сказала я вслух. – Конечно.

Мне было интересно, кто из нас первый произнесет слово «роман» и что чувствовал бедный Бен, когда узнал, где я была и почему.

Тут меня осенило. Вот поэтому Бен и не рассказывал мне об истинной причине моей амнезии. Разумеется, он не хотел напоминать мне, даже мимолетно, что я предпочла ему другого. Я вздрогнула. Выходит, я увлеклась другим мужчиной, и вот какова цена, которую я заплатила.

– Что же было потом? – спросила я. – Я вернулась домой к Бену?

– Нет-нет, – ответил доктор. – Вы были еще слишком больны. Вам пришлось остаться в больнице.

– Надолго?

– Сначала вы лежали в общем отделении. Несколько месяцев.

– А потом?

– Вас перевели… – Доктор замолчал, словно не решаясь продолжать, и я уже хотела задать наводящий вопрос, но он закончил: – …в психиатрическое.

Я была потрясена:

– Психиатрическое?!

Передо мной возник образ жуткого места, повсюду бродят сумасшедшие, слышен вой. Я не могла представить себя среди них.

– Да.

– Но почему? И зачем?

Доктор заговорил мягко, но в его голосе сквозило раздражение. Я мгновенно почувствовала уверенность, что мы уже говорили об этом, возможно, не один раз, вероятно, еще до того, как я начала вести дневник.

– Так было безопаснее, – сказал он. – К тому времени вы почти восстановились физически, но ваш разум находился в критическом состоянии. Вы не помнили ни кто вы, ни где находитесь. Вы проявляли признаки паранойи, обвиняли врачей в заговоре против вас. Даже пытались сбежать. – Он помолчал. – Вы становились все более неуправляемой. Вас перевели не только ради вашей безопасности, но и ради безопасности окружающих.

– Окружающих?

– Иногда вы вели себя агрессивно.

Я пыталась представить, каково это. Каждый день человек просыпается, ничего не понимая, не помня, кто он такой, где находится, как очутился в больнице. Задает вопросы и не получает ответов. Его окружают люди, знающие о нем больше, чем он сам. Должно быть, это ад кромешный.

Но я вспомнила, что речь шла обо мне.

– А дальше?

Он не ответил. Он поднял голову, но его взгляд был направлен в сторону, на дверь, словно он с нетерпением ожидал кого-то. Но ничего не произошло, дверь не открылась, никто не вошел и не вышел. Я подумала: наверное, ему хочется убежать.

– Доктор Нэш, – повторила я, – что случилось потом?

– Вы оставались там некоторое время.

Его голос почти перешел в шепот. Может, он уже говорил мне это, но сейчас он знает, что я все запишу и буду помнить гораздо дольше, чем на протяжении пары часов.

– А точнее?

Он не ответил. Я повторила вопрос:

– Сколько?

Он взглянул на меня со смешанным выражением печали и боли:

– Семь лет.

Доктор Нэш расплатился, и мы вышли из кафе. Я шла как во сне. Не знаю, чего я ожидала и где, мне думалось, я провела самое тяжелое время своей болезни. Но не в психушке. Не в средоточии ужаса и боли.

Мы шли, вдруг доктор повернулся ко мне:

– Кристин, у меня к вам предложение.

Он говорил нарочито небрежным тоном, словно собирался предложить мне мороженое. Разумеется, это неспроста.

– Я вас слушаю.

– Я считаю, что для вас будет полезно съездить в отделение, где вы лежали. Где провели столько времени.

Я ответила, не думая, автоматически:

– Нет! Зачем это мне?

– Вы буквально проживаете свои воспоминания, – сказал он. – Помните, что случилось во время визита в ваш бывший дом? – (Я кивнула.) – Вы вспомнили нечто новое. Я считаю, что это может повториться. Мы запустим некий механизм.

– Но…

– Конечно, вы не обязаны. Но… я буду с вами откровенен. Я уже связался с персоналом. Они с радостью вас примут. То есть нас. Когда угодно. Я должен лишь позвонить и сказать: мы к вам едем. Я буду с вами. Как только вы почувствуете, что вам плохо, неприятно, мы тут же уедем. Все пройдет хорошо. Уверяю вас.

– Вы думаете, это может принести улучшение? Вы уверены?

– Я не знаю, – ответил он. – Но шанс есть.

– И когда вы хотите ехать?

Он резко остановился. Я поняла, что мы как раз дошли до его припаркованной машины.

– Сегодня. Я считаю, мы должны поехать сейчас же. – И затем добавил странную фразу: – Мы не можем терять время.

Я могла не ехать. Доктор Нэш не уговаривал меня. Но хотя сейчас я этого не помню – я вообще мало что помню, если честно, – видимо, я дала согласие.

Ехать было недалеко; всю дорогу мы молчали. Я не могла ни о чем думать. Не хотела говорить, ничего не чувствовала. Мое сознание словно опустело, выдохлось. Я вытащила из сумки свой дневник, не заботясь о том, что сказала раньше доктору, и записала последние события. Я решила зафиксировать все нюансы нашей беседы. И все записала, почти механически. Мы приехали на место, припарковали машину, за все время не обменявшись ни словом. Также в молчании мы шли по стерильным коридорам, где пахло передержанным кофе и свежей побелкой. Мимо нас на каталках провозили людей с капельницами. На стенах постеры с отстающими углами. Лампы на потолке мигают и жужжат. Я думала только об одном: семь лет здесь! Целая жизнь, которую я совершенно не помню.

Мы дошли до сестринского поста перед двойной дверью. «Отделение Фишера». Доктор Нэш нажал кнопку коммутатора и произнес что-то неразборчивое. Это ошибка, подумала я, пока перед нами открывалась дверь. Я не выжила после нападения. Кристин Лукас, отворившая кому-то дверь номера в отеле, мертва.

Снова двойная дверь.

– Кристин, все в порядке? – спросил доктор, когда первая дверь захлопнулась за нами, отрезая от внешнего мира. – Это отделение для буйных.

Тут на меня накатила уверенность, что эта дверь закрылась навеки, что назад я не вернусь. Я нервно глотнула и прошептала:

– Ясно.

Начала открываться внутренняя дверь. Я не представляла, что могу за ней увидеть, у меня не было ощущения, что я бывала здесь раньше.

– Готовы? – спросил доктор.

Длинный коридор. По обеим сторонам – двери, за ними остекленные помещения. В каждом стоит кровать, где убранная, где нет, на некоторых лежали люди, но большинство пустовало.

– Пациенты этого блока страдают от множественных нарушений, – заговорил доктор Нэш. – У многих шизофренические симптомы, у кого-то биполярное расстройство мозга, острый психоз, депрессия.