Выставив перед собой Ассал, Вратко кинулся на помощь кормщику. Но тут в спину парню врезалось что-то тяжелое, сбило с ног, бросило лицом на валуны. Вспышкой боли откликнулась рассеченная бровь.

— Получи!

За выкриком Олафа последовал новый рык ужаса глубин.

Попытавшись откатиться в сторону, Вратко понял — на его спине кто-то лежит. Не слишком тяжелый… Динни ши?

— ig! — голосил Нехта. — ig, uilebheist!!![221]

Значит, не он.

Дрыгнув из всех сил ногами, Вратко сбросил помеху. Кровь заливала левый глаз, но он сумел разглядеть, что Олаф мечется вокруг второго ужаса глубин и рубит, рубит, рубит… Чудовище неуклюже ворочалось на месте, отмахиваясь от хёрда. Ни следа прежних ловких и быстрых движений. С чего бы это?

Разгадка нашлась быстро — из второго глаза обитателя пещер торчало оперение короткой стрелы. Пожалуй, Нехта больше всех сделал для победы.

Хотя какая там победа!

Не успел новгородец о ней подумать, как Олаф поскользнулся и широкая лапа просто смела его, как ураган сносит сухую листву.

А что же остальные?

«Нужно вставать и драться!»

Ужас глубин на миг застыл, раздувая широкие ноздри. Потом взревел коротко и глухо и скакнул прямо к словену.

На пути зверя оказался херсонит.

Брат Димитрий стоял на коленях, сжимая в левой руке свечу, а правой часто крестился, все возвышая голос.

— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои,[222] — слова молитвы взлетали к затерянному в темноте своду пещеры. — Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал, так что Ты праведен в приговоре Твоем и чист в суде Твоем…

И чудовище остановилось, словно натолкнувшись на невидимую стену. Ударило когтями… И отдернуло лапу, словно обожглось.

— …Вот, Ты возлюбил истину в сердце и внутрь меня явил мне мудрость. Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселье, и возрадуются кости, Тобою сокрушенные. Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святого не отними от меня…

Нехта с самострелом в одной руке, а «козьей ногой»[223] — в другой замер, выпучив единственный глаз.

Вратко наконец-то перевалился с бока на четвереньки и прямо перед собой увидел лицо Лохлайна, искаженное мукой.

— …Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся. Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего, и язык мой восхвалит правду Твою. Господи! Отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу…

Волоча за собой Лохлайна, словен пополз к монаху, под прикрытие святой молитвы.

Невидимая преграда, казалось, окрепла, расширилась и толкнула чудовище в грудь. Ужас глубин зарычал и отступил.

— …Господи! Отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою: ибо жертвы Ты не желаешь…

— Гуннар, сюда! — закричал новгородец. — К нам, скорее…

Но раньше кормщика его зов услышал Вульфер. Светло-серый волк влетел в защищенный круг и замер, пошатываясь и опустив распахнутую пасть к осклизлым камням. Его бока вздымались, как кузнечные мехи. На кончике языка повисла крупная капля слюны.

— …Облагодетельствуй по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима: тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение; тогда возложат на алтарь Твой тельцов.

Опережая на долю удара сердца своего противника, к ним присоединился Гуннар.

А первый, неослепленный ужас глубин отлетел, словно ударившись о скалу.

Кормщик ошарашенно огляделся. Проговорил, задыхаясь:

— Их сталь не берет…

— Зато молитва, кажется, помогает… — ответил Вратко. И испуганно добавил: — А где Олаф? Живой?

Будто в ответ на его слова показался Олаф. Хёрд сильно хромал и держался за бок. Одно из чудовищ, заметив или почуяв его, потрусило наперерез.

— Олаф! Скорее к нам! — изо всех сил проорал Вратко.

Даже Димитрий дернулся и пригнул голову, запнувшись на мгновение, но быстро опомнился и продолжил читать по памяти:

— Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его…[224]

Олаф увидел, что его друзья столпились в кучу, а нападающие никак не могут до них достать, и, недолго думая, побежал на зов.

— …Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

Здоровяк бежал, перепрыгивая с валуна на валун, но не успевал. Уродливая, косматая туша уверенно отрезала ему путь к спасению.

— …Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым…

Вратко, не помня себя, кинулся на помощь. Он не размышлял, сможет ли справиться с подземным зверем. Пожалуй, если бы начал раздумывать, то остался бы на месте. Он хотел лишь выиграть кроху времени для Олафа.

Сжимая копье двумя руками, новгородец ударил ужас глубин, целясь в раздутое брюхо.

Ну и плевать, что сталь их не берет!

Чудище, конечно же, заметило отчаянную атаку. Оно чуть замедлило неуклюжую рысцу, отмахнулось передней лапой.

К удивлению словена, наконечник его копья с размаху воткнулся в лапу на ладонь выше локтя.

От громового рева, похоже, вздрогнули своды пещеры.

Вратко не устоял на ногах и припал на колено.

И тут пробегающий мимо Олаф подхватил его одной рукой, как ребенка, и втащил в защищаемый молитвой херсонита круг.

— …Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона…

Оказавшись в безопасности, светловолосый хёрд как-то разом обмяк и уселся, где стоял, со свистом втягивая воздух открытым ртом. На его щеке багровел, наливался здоровенный кровоподтек, обещая стать со временем полноценным синяком.

— Ты сам-то понял, чего сделал? — Гуннар хлопнул Вратко по плечу.

— Не уверен, — пожал плечами словен. — Я его ранил?

Оба чудища продолжали кружить у границы круга. Один, благодаря меткой стрельбе Нехты, все больше руководствовался обонянием, выискивая жертву. Другой сильно припадал на переднюю лапу. Но скалился и рычал так же грозно, как и раньше.

— …За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое…

— Твое копье, пожалуй, и правда волшебное! — рассуждал кормщик. — Эх! Вышел бы я с ним позабавиться сразу против них двоих… Да только уверенности нет, что оно меня послушает.

— Как оружие может слушать кого-то? — удивился Вратко.

— Обычное, конечно, не может. А вот чародейское… Очень даже.

Новгородец с сомнением посмотрел на копье. Вроде бы ничего волшебного. А все-таки… Ни Гуннар, ни Олаф не смогли не то что ранить, а даже поцарапать чудовищ. А он сумел. Вернее, копье сумело, чего уж там кривить душой? Но сразиться с ужасом глубин у него вряд ли получится. Слишком мало времени уделял упражнениям. Не воин еще. Так, ученик воина. Причем начинающий.

— Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя! Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут? Они изрыгают дерзкие речи; величаются все делающие беззаконие; попирают народ Твой… — тем временем молился Димитрий. — Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя![225]