Вскоре подле конунга и королевны остались лишь Вратко с Черным Скальдом, ярл Торфинн с епископом Бирсейским да Халли Каша. Здешнему ярлу Харальд разрешил присутствовать — нет ничего достойного, если гость прогоняет хозяина на его же земле, а церковному владыке никто не решился указывать, что делать. Надо думать, божий человек никогда не помешает, а то и подскажет мудрым советом, если нужда приспеет. А исландского скальда никто вроде бы и не заметил. Умел, если было нужно, становиться невидимым. Вроде бы и есть, а в то же время и нет его.

Харальд-конунг сидел туча тучей, того и гляди молнии из глаз вырвутся, но молчал.

Мария Харальдовна продолжала тяжело дышать и промокала вышитым рукавом испарину, проступившую на лбу. Так бывает, если отступает страх или предельное напряжение сил сменяется покоем.

— Что ты видела, дочь моя? Говори! — вроде бы и ласково, но весьма бесцеремонно поинтересовался епископ Торольв.

Девушка глянула на него с опаской и недоверием.

— Не бойся, говори, — обнадежил ее Бирсейский прелат. — Я — лицо духовное…

— Я не боюсь, — отчеканила Мария и попыталась подняться, но тяжелая отцовская рука удержала ее.

— Сиди. Говори. Мы слушаем. — Каждое слово конунга падало, словно удар меча по вражеским шлемам.

— Я видела… — вздохнула королевна. — Я видела наши корабли, отплывающие с Оркнейских островов, всю рать, несметную силу… Они выходили в открытое море, раздув цветные паруса, но каждый дреки был облеплен вóронами. Огромными, толстыми воронами. Каждый величиной с орла. Они молча сидели на щитах и на штевнях, на мачтах и на бортах. И не могли взлететь от сытой тяжести. Так, будто бы вдосталь наелись мертвечины на бранном поле…

Епископ перекрестился.

Торфинн покачал головой:

— Возможно, это добрый знак. Корабли — наши. И вороны сыты. Значит, они кормились на трупах наших врагов.

— Нет! — отчаянно замотала головой девушка. — Дурной знак. Я знаю. Я чувствую! Я еще видела.

— Что? — еще сильнее нахмурился — хотя куда уж больше? — Харальд. — Что ты видела?

— Скалу. Огромную серую скалу. Она торчала из моря, словно рука со сжатым кулаком. Нет! Не из моря! Из тумана. Вокруг плескался белесый, стылый туман. Он скрывал подножие скалы, он клубился вокруг нее, напоминая Северное море в самый страшный шторм. Только медленно и вязко ходили волны молочной завесы…

Вратко живо представил себе ту каменную громадину, на которой сидели накилеви, едва не угробившие дружину Лосси-датчанина, да и людей Хродгейра заодно.

— На верхушке скалы сидела женщина, — продолжала Мария. — Высоченная, плечистая, под стать самому сильному викингу. Рукава ее рубахи развевались по ветру. Я не запомнила ее лица. Только глаза, горящие угольями во мраке, и седые космы, торчащие, как щетина вепря. Она смеялась. Она пела. Она махала рукавами…

Ярл Торфинн сжал кулаки. Епископ побледнел и забормотал молитву, часто крестясь. Вратко почувствовал мороз между лопаток.

— Она кричала, тыча пальцем в сторону наших кораблей: «Вот плывет волчья сыть, воронье яство! Никто не вернется обратно! Саксонские мечи и стрелы успокоят вас навеки! Славно же попирует моя свита»…

— Хель… — прошептал Торфинн и умолк под яростным взглядом церковника. Языческих богов и божков Бирсейский епископ на дух не переносил, даже от одного только упоминания впадал в гнев.

— Это сам Искуситель в облике людском! — загремел священник, поднимая крест над головой. — Вот знак свыше! Молитесь, дети мои! Молитесь и кайтесь! Господь Бог наш всесилен и милостив!

— Да помолчи ты хоть чуть-чуть! — зарычал Харальд. Повернулся к дочери. — Продолжай. Что еще видела? Какие знамения?

— После я видела битву кровавую. Гордо вился «Опустошитель земель», но падали воины, его защищавшие. Падали один за другим, щедро напитывая чужую землю горячей кровью. И слышался над полем боя хохот злой великанши. И карканье воронов, спешивших на поживу.

Плечи конунга опускались, словно под непосильным грузом.

— А еще я видела скальдов, громко выкрикивающих стихи. Они вселяли мужество в сердца сражающихся. И «Опустошитель земель» выровнялся, пошел вперед. Щиты викингов ударили в щиты хускарлов графа Гарольда Годвинссона. И началась сеча… Дальше видение сменилось…

— Кто? Кто победил? — не выдержал Харальд.

— Я не видела. Знаю только: что-то важное, от чего зависит наша победа, скрывается здесь, на Оркнеях. Но дастся оно в руки лишь истинному скальду.

— Я сам скальд! — расправил плечи конунг. — Нужно срочно искать это? Да, а что это за вещь? Амулет? Сокровище? Человек? Нелюдь?

— Не знаю, — покачала головой Мария. — Я лишь видела место. Вересковые пустоши и пологие холмы. Камни, поставленные стоймя один подле другого. Темный лаз, уходящий под землю…

— Ты знаешь, где это, Торфинн? — прервал ее рассказ правитель.

— Врать не буду… — задумчиво отвечал ярл. — Судить наверняка не берусь…

— Сдается мне, я догадываюсь, что это за место, — вмешался исландец.

— Я еду туда немедленно! — Харальд отпустил дочь, пошатнувшуюся без его поддержки. Чтобы не упасть, она оперлась рукой о щебень.

— Нет, батюшка. Нет, великий конунг! — воскликнула Мария.

— Мой конунг, прости неразумного, но ты должен оставаться с войском, — поддержал ее Торфинн.

— Ибо негоже показывать верным людям, верующим в Господа Бога нашего, что в сердце их вождя зародилось сомнение, — проговорил епископ. — Сомнение настолько сильное, что поиск языческого амулета может заменить ему молитву и разговор с Богом.

— С чего ты взял, что это языческий амулет? — Конунг медленно выпрямился. Он возвышался над священником, словно дуб над осиной, и на столько же превосходил телесной мощью.

— Что еще может показать видение, вызванное колдовским мороком? — без тени страха, звенящим от праведного гнева голосом отвечал прелат. — Кто знает, кем был наведен этот морок? Не этой ли языческой собакой? — Он, не смущаясь, указал пальцем на Вратко.

— Он — не колдун! — вступился за парня Черный Скальд.

— Само собой, не колдун! — весело поддержал его Халли. — В заднице не кругло! Чтобы настоящим ворлоком стать, нужно высохнуть и скрючиться, разбирая руны.

— Ты откуда знаешь? — опешил Харальд.

— Мне многое ведомо, все я провижу… — ухмыльнулся скальд.

Вратко так и не понял, почему конунг не отвесил ему подзатыльник. Ведь и руку уже занес! Но ладонь правителя зависла на полпути.

— Ну, хорошо… — хриплым голосом произнес он.

— Прошу вас, мой король, опомнитесь! — зачастил епископ. — Ради памяти вашего брата, короля Олафа, прозванного Святым за заслуги перед христианской церковью! Именем Господа нашего, Иисуса Христа, святой Девы Марии! Одумайтесь, ваше величество, иначе мне придется принять меры!

Харальд медленно шагнул к прелату, протянул огромные ладони и сграбастал его за грудки. Черная ткань затрещала под пальцами конунга, привычного и к мечу, и к веслу.

— Ты вздумал пугать меня, святоша?

— Нет, но если…

— Ты ставишь мне условия? Ты? Мне? Да знаешь ли ты, святоша, что я могу отправить гонцов к брату своему Изизлаусу Ярицлейвсону? И через полгода меня будут исповедовать и причащать кенугардские монахи? — как следует встряхнув Бирсейского иерарха, прорычал Харальд.

Епископ держался невозмутимо, хотя его голова болталась на шее так, что казалось — вот-вот оторвется. Когда конунг отпустил его, священник тщательно расправил сутану, проговорил с достоинством:

— Прошу простить меня, ваше величество… — В его голосе звучало смирение, но Вратко видел, как дрожат жилы на шее старика. Покорность давалась епископу неимоверным усилием воли. — Я был не прав. Я проявил горячность, недостойную служителя римской церкви. Вы вправе наказать меня. И я сам, не дожидаясь примерного наказания, наложу на себя епитимью…

Харальд хрипло дышал, сжимая и разжимая тяжелые кулаки. Наверное, больше всего ему сейчас хотелось стукнуть чванливого старика по темени, вгоняя по колено в прибрежный щебень. Но он не стал бы верховным правителем, если бы не умел себя сдерживать.