Гуран снова вздохнул. Поежился. Откашлялся. Открыл рот… И опять закрыл его.

– Эй, ты чего? – Флана подалась вперед. – Гуран! – Ее голос щелкнул, как плеть-семихвостка. – Быстро признавайся! Все равно ведь узнаю.

– Узнаешь, конечно, – сокрушенно тряхнул головой молодой человек. – Сообщат, не помедлят.

– О чем сообщат?

– Эх! – Вельсгундец махнул рукой, бросаясь в признание, словно в омут головой. – Вчера ночью совет был…

– Министров?

– Ну да… Правительство собиралось.

– А почему меня не позвали?

– Так и меня сперва звать не хотели.

– Заговор? – Зеленые глаза Фланы сверкнули.

– Что ты! – Гуран усмехнулся, но потом задумался. – А ведь, пожалуй, и правда заговор…

– Против кого?

– Тебе решать.

– Не поняла…

– Абрельм, чародей наш, предложил выдать тебя замуж за фра Дольбрайна.

– То есть как это? – Флана непонимающе заморгала.

– Ну, как… По закону. Все как положено. С оглашением, с помолвкой, со жрецами Триединого…

– Да я не про это! – Она скомкала какую-то расписку. Потом, одумавшись, расправила ее, разгладила пальцами на столе. – Почему меня не спросили?

– Спросят. Сегодня. Я предупредить пришел. – Гуран ущипнул себя за ус и вдруг заговорил быстро, сбиваясь и запинаясь: – Нет, конечно, если ты против…

– А я должна быть против?

– Ну, не знаю… Твое мнение тоже важно. По крайней мере, я так думаю.

Флана помолчала немного. Спросила, откидываясь на спинку кресла:

– А остальные?

– Нерельм считает, что брак между соправителями сделает их одним полноценным правителем. Крюку все равно, но он настаивает, чтобы кто-либо из вас стал императором. Ну, или императрицей… Жильон уверен, что тебя нужно вообще отстранить от управления. Его любимая поговорка: «Волос долог – ум короток». Он говорит, что если чернь хочет видеть тебя символом свободной Аксамалы, то нельзя запрещать им. Но твое участие в жизни Аксамалы должно быть ограничено появлением на помосте во время праздников и раздачей милостыни нуждающимся. Абрельм… Ну, Абрельм-то это и предложил. Обосновал очень дотошно. «Младоаксамалианцы», мол, теряют доверие и любовь народа, а тебя едва ли не боготворят.

– А Дольбрайн?

– Дольбрайн? А что Дольбрайн… Он в последнее время живет, словно не от мира сего. Твердит, что мечта о благе обернулась разрухой и неисчислимыми бедами. Подыскивает объяснения, почему именно императорская власть для Сасандры больше подходит, нежели народовластие. Приказал отстроить храм Триединого взамен разрушенного вместе с Верхним городом и мечтает помолиться там.

– То есть он не возражал?

Гуран отвел глаза:

– А кто в здравом уме и трезвой памяти возражал бы?

– Против императорской короны?

– Против женитьбы на тебе.

– Да?

Вельсгундец промолчал, глядя в стену.

Флана поднялась, подошла к окну. Во двор размеренно шаркал метлой мэтр Гольбрайн. Ученый, можно сказать, мировая величина, а посвятил себя поддержанию чистоты и порядка. Сказал, что больше некому. Раз дворники отправились строить светлое будущее, то профессорам только и остается, что взять метлы в руки. А наука подождет. Не так уж важна астрология для жизни города. Голодных она накормить не поможет, замерзших не обогреет и на городские стены не поднимется, чтобы отразить врага. Он наотрез отказывался составлять гороскопы, хотя его много раз просили. Министры уговаривали его посчитать благоприятное расположение звезд, чтобы заниматься торговлей, политикой, военным делом. А кое-кто приходил просить о личном гороскопе, сулил большие деньги, власть, почет и уважение. Гольбрайн смеялся в ответ и лишь покрепче сжимал черенок метлы сильными пальцами.

Лишь избранные знали, что по ночам он поднимается на площадку для наблюдения за светилами, наводил секстан на звезды Лумор и Го-Дарит, Рай-Шум и То-Хан, тщательно по таблицам сверял фазы Большой и Малой Лун. О результатах своей работы он не рассказывал никому, отмалчивался или отшучивался…

Значит и ей, Флане, не приходится ждать помощи и совета от астролога. Нужно решать самой.

– А скажи мне, Гуран, я имею право отказаться? Или…

– Пусть попробуют лишить тебя этого права! – Плечи вельсгундца напряглись. – Не для того мы провозглашали гражданские свободы и права человека.

– Понятно. Спасибо, Гуран. Я всегда верила в тебя.

– Так что передать Дольбрайну? – Молодой человек встал, поправил перевязь с мечом.

– Передай ему… И всем остальным «младоаксамалианцам»… Передай им, что я согласна.

– Согласна? – Глаза Гурана округлились.

– Да. Во имя процветания Аксамалы. Если мы боремся за нашу страну, то должны в чем-то себя ограничивать, смирять свои желания и соизмерять их с нуждами Аксамалы и новой возрожденной Сасандры. Я согласна. Тем более, мэтр Дольбрайн – мужчина интересный и не старый. Так ведь? – Она подмигнула.

Гуран с закаменевшим лицом поклонился и вышел из комнаты. Флане показалось, что он почему-то остался недоволен ее ответом.

Толпа на Клепсидральной площади взорвалась ликованием. К небу взлетели гугели и чепцы, пелеусы и токи. Полдюжины трубачей поднесли к губам начищенные, сияющие ясным солнечным светом фанфары. Присутствующий на церемонии брат Оболо, отец-настоятель строящегося храма Триединого, воздел руки к небу, и ритуальная звезда из чистого золота засверкала у него на груди.

Министры улыбались и махали руками горожанам. Без излишнего рвения, но приветливо. Даже телохранители в алых накидках с серпами не могли сдержать легкие улыбки.

Мэтр Дольбрайн прижал ладони к сердцу и поклонился, наверное, уже пятый или шестой раз. Ему нравилось, когда народ радуется – когда простые обыватели выражают одобрение его словам и действиям.

В такие мгновения он едва ли не втягивал в себя выплескиваемые толпой эмоции. Как те чародеи, что разрушили Верхний город. Фра Абрельм, один из них, верой и правдой служил делу «младоаксмалианцев» и даже нашел четверых помощников и десяток мальчишек, обладателей кое-каких способностей. Правда, их сила оставляла желать лучшего, но восполнялась рвением и желанием стать полезными делу Аксамалы. Абрельм учил волшебников, а те, в свою очередь, передавали основы чародейского мастерства подросткам.

Кстати, пожилой колдун присутствовал тут же, на помосте. Он порозовел и расцвел, будто весенняя роза. Видно, ему тоже доставляло удовольствие купаться в чувствах, выплескиваемых толпой.

Берельм скосил глаза на Флану, которая, скромно потупив глаза, приседала, придерживая кончиками пальцев края юбки. Если бы не высшие интересы, интересы страны и людей, поверивших в него, Берельм-Ловкач никогда в жизни не связал бы жизнь с проституткой, пускай и бывшей. С одной стороны, он, конечно, был далек от мысли презирать или, как некоторые обыватели, требовать высылки из Аксамалы всех «жриц любви», но жениться… Раньше, по крайней мере, подобная мысль даже не закралась бы ему в голову.

Но будь что будет…

Двоевластие немыслимо в любом государстве. А уж в таком, которое с трудом оправляется после голодной зимы, войны, разрухи, тем более. С той же целью – укрепить власть и навести окончательный порядок в городе и окрестностях – стоило надеть корону императора. А корона, как известно, надвое не делится. Теперь он, Берельм, будет править, а роль Фланы постепенно сведется к появлению на людях по самым значительным праздникам, раздаче пожертвований и прочей благотворительности. А потом… Потом ее забудут, как забывали многих правителей, очень даже неплохих и поначалу любимых чернью.

Флана перехватила взгляд Берельма-Дольбрайна. Чуть заметно дернула плечом, ничем больше не выказывая раздражения. Ни к чему. Народу не нужно знать, что между правителями хватает разногласий. Народ должен верить, что наверху все хорошо, все тихо и мирно, и думают власть предержащие лишь о том, чтобы ему, народу, лучше жилось. Она обворожительно улыбнулась будущему супругу. Мы еще посмотрим, кто кем будет управлять. Способов подчинить мужчину и заставить его плясать под свою дудку хватает. Флана чувствовала силы испытать эти способы на гиганте мысли, величайшем философе, главе «младоаксамалианского» правительства…