Мужик решил не искушать судьбу и не вернулся.

Но забот хватало и без него. Кир, Лопата, Витторино и Почечуй наводили порядок на левом берегу, перед въездом на мост. Бегло оглядывали телеги, чтоб, не приведи Триединый, не развалилась какая-нибудь из них посреди переправы, загородив дорогу. Остужали пыл излишне рьяных. Успокаивали непоседливых. А слишком трусливого, бегущего без оглядки, могли припугнуть блеском стали, закрепив для большего впечатления плетью пониже спины.

Вензольо, Антоло, Кольцо и Тер-Ахар принимали беженцев на правом берегу. Хватали коней под уздцы. Помогали напуганным людям и животным миновать скользкие бревна. Приходилось и сорвавшихся в воду вытаскивать. Антоло промочил сапоги и штаны выше колена, стал злым и недовольным. Чуть-чуть не дал в ухо Вензольо, лезущему с неуместными шуточками, – вот еще остряк каматийский…

Пустельга и Белый умудрялись появляться в тех местах, где приходилось тяжелее всего. Поддерживали словом, а то и впрягались в лямки наравне со всеми. А когда пришло время обеда, принесли каждому по лепешке и ломтю сала – кашеварить было некогда, но они пристроили к мешку с провиантом Халльберна, которого по малолетству не допустили к тяжелой работе.

Кулак отдыхал, скрываясь от мелкого моросящего дождика под низким кожаным пологом. Утром у него пошла горлом кровь. Совсем немного, но этого хватило, чтобы Пустельга приказала ему не «рыпаться» с места, если не хочет быть связанным, как баран.

Во второй половине дня Антоло начал ловить себя на том, что сходит с ума. Непрестанное мельтешение овчин и суконных курток, бородатых мужиков и заплаканных женщин, конские гривы и коровьи рога, мычание и кряканье, мяуканье и ржание, смачная брань и молитвы, конский пот и пот человеческий…

Все это сменялось, как в театре марионеток, который он любил посещать в Аксамале. Но в театре смена картинок не давала соскучиться, а здесь превращала окружающий мир в бессмысленный бред, какофонию звуков, образов и запахов. Рядом зыркал очумелыми глазами Вензольо, наконец-то утративший желание постоянно подшучивать. Кольцо все чаще тер виски…

А поток беженцев не иссякал.

– Второй бы мост построить, лопни мои глаза… – прохрипел Кольцо, чудом уклонившись от целящей ему в плечо оглобли.

– На кой? – уныло отозвался каматиец.

– А чтоб быстрее шли…

– Думаешь, они там заторов не устроят? – вздохнул Антоло.

– Эх! – махнул рукой наемник. – Устроят, лопни мои глаза! И все-таки нам полегче было бы…

– Ага! – кивнул Вензольо. – Вдруг война, а я уставший.

Антоло посмотрел на него с изумлением – неужто за старое принялся? Ничего его не берет! А потом понял, что каматиец говорит серьезно. Больше того, с неподдельной грустью. И вот тогда студент захохотал сам. Смеялся, не обращая внимание на взгляды: сочувственные товарищей и откровенно недоуменные (разве что пальцем у виска не крутили) проезжающих. Даже в грязь уселся, не в силах удержаться на ногах. Хлопал себя ладонями по коленям… И остановился, когда почувствовал, что задыхается.

– Ну, ты даешь! Лопни мои глаза! – Кольцо развел руками, почесал затылок.

– Бывает, – коротко бросил великан. – Водички попей.

– Да что ему водичка? – сочувственно пробормотал Вензольо. – Вода не вино, много не выпьешь…

– Ладно, пережить бы этот день, лопни мои глаза! А там вырвемся и дальше поскачем. На ходу отдохнем.

– Поваляться бы денек… – с тоской протянул каматиец. – И чтобы ничего не делать… Есть да спать.

– Губа не дура, – хмыкнул Кольцо.

Прислушивавшийся к их ленивому разговору Антоло вдруг заметил, как напрягся великан. Что-то опять заметил на том берегу? Хоть бы обошлось без драк и кровопролития.

Табалец вскочил. Привстал на цыпочки.

Ну, так и есть!

Позади драконьего гребня, образованного кучами добра на повозках, мелькал всадник, вовсю размахивающий плетью.

Без шлема, но, кажется, в армейском нагруднике.

Что здесь военные делают?

Кирсьен вначале услышал изменение в монотонном гомоне толпы. Резкие отрывистые вскрики. Щелчки плети. Визгливое ржание лошади, получившей ни за что ни про что по крупу.

А уж потом он увидел кавалериста.

Молодой парень. Пожалуй, не старше его самого. Русые волосы слиплись от пота, грязи, дождя. На щеке запеклась корочка крови, на лбу – грязь, словно в лицо кто-то пригоршню жижи из-под ног метнул. Металлический нагрудник погнут, а рукав форменного мундира наполовину оторван и сквозь прореху проглядывает нательная рубаха.

Всадник выкрикивал слова, неразличимые за шумом толпы. Но, судя по искаженному лицу, это были ругательства. А еще он размахивал плетью. И не просто размахивал, а вовсю охаживал всех, кто попадался на его пути. Конь так конь, человек так человек.

– Что за хрень? – вскинулся Витторино.

– Швихнулся… энтого… ш перпугу! – открыл щербатый рот коморник.

– Вот всадить бы из самострела… – задумчиво протянул Лопата.

А Кир, не раздумывая слишком долго, бросился вперед. Проскочил перед раздутыми ноздрями крепкого вороного коня, оттолкнулся рукой от оглобли соседней телеги, запрыгнул на следующую, вызвав недовольный крик дородной бабищи, окруженной целым выводком детишек мал мала меньше.

Не обращая внимания на сыпавшиеся в спину проклятия, он растолкал облепившее еще один воз семейство. В последнем, отчаянном и злом прыжке выхватил меч.

Плеть ударилась о лезвие клинка и соскользнула в грязь обессиленной змейкой.

Кавалерист будто и не заметил этого, продолжая размахивать короткой рукоятью.

Левой рукой Кир схватил его коня под уздцы, толкнул от себя, осаживая измученное животное. Заорал:

– Стоять! Стоять, дурень!

Русоволосый дернулся, рука его замерла на взлете. Несколько мгновений тонкие губы кривились так, что судорога пробегала по давно небритой щеке. Потом он выплюнул:

– Прочь с дороги, мразь!

Кровь бросилась тьяльцу в виски.

– Это я-то мразь?!

Его клинок рванулся вперед, скользнул вверх по нагруднику всадника и замер в опасной близости от кадыка.

– А ну руки! – воскликнул Кирсьен, упреждая движение конника, который потянулся к висевшему на боку мечу.

– Ты как смеешь? – задохнулся русый. – С дороги! Я – лейтенант Жоррес дель Прано! Четвертый пехотный полк одиннадцатой армии!

– А я – лейтенант Кирсьен делла Тарн, гвардия Аксамалы! – непонятно зачем выкрикнул тьялец. Офицером гвардии он давно перестал себя ощущать. Равно как и позабыл о дворянстве. Но сейчас наглого выскочку следовало ошеломить, сбить с настроя: я – начальник, ты – дурак. Слишком это знакомо. Пренебрежительное отношение к простонародью, излишне завышенная самооценка, восхищение военными в общем и офицерским корпусом в частности.

– Как?.. – У пехотного лейтенанта отвалилась челюсть. Еще чуть-чуть и он порезался бы о меч Кира.

– Молча!

Русый кивнул. Потом вдруг лицо его озарилось радостной догадкой.

– Гвардия здесь? Нам пришла подмога?

– Нет! – жестко ответил Кир. – Гвардии больше нет. Слышал, что в Аксамале вышло?

Лейтенант затряс головой:

– Нет. Не верю. Не может быть. – И без всякой связи с предыдущими словами воскликнул: – Нам нужна помощь. Армия разбита. Мы не смогли удержать проклятых карликов. Они – звери… Жестокие, беспощадные звери, алчущие нашей крови. Помоги мне, гвардеец! Со мной обоз с ранеными.

Его сетования на жестокость дроу выглядели так жалко, что Кир почувствовал презрение.

– Подождете! Здесь все спасаются! Чем вы лучше других? – Он махнул рукой в сторону прислушивающихся к их разговору беженцев.

– Мы сражались за них! – запальчиво воскликнул дель Прано.

– Дерьмово сражались, сынок! – сурово прозвучало у Кира за спиной.

Парень обернулся.

Бледный, как смерть, Кулак опирался железной рукой на переднюю луку. На здоровую левую он намотал поводья. Глаза кондотьера полыхали недобрым огнем. А в уголке рта запеклась кровь.

– Как ты смеешь? Да мы… Да у нас… С нами сам генерал Андруччо делла Робберо! – пискнул лейтенант.