– Да хоть бы и гороскопы! – воскликнул молодой вельсгундец. – Вы знаете, мэтр Абрельм, как виртуозно он вычисляет аспекты от планет к Асценденту? Трин и секстиль! А фазы Лун? А прохождение Солнца через зодиакальные созвездия? Десценденты, связи домов…

– Довольно… – умоляющим голосом произнес сидящий за столом мужчина лет сорока. Его рыжеватая, недавно отпущенная бородка топорщилась, словно после разгульной ночи, а ладони сжимали виски. – Я же просил вас не шуметь!

– Прошу простить меня, мэтр. – Гуран беспрекословно подчинился, отвесил легкий поклон – излишнего чинопочитания Дольбрайн не любил. – Погорячился.

– А я не погорячился. – Кутающийся в меховой плащ Абрельм сильно напоминал филина. Вернее, не филина, а маленького сычика, грозу мышей и ночных бабочек. – Я считаю, что, если человек может приносить пользу народу, а предпочитает возиться с мусором, он вредит народному делу… Его впору не уговаривать, а к ответу призывать!

– Помилосердствуйте, мэтр! – Дольбрайн поморщился. – Сколько же можно искать врагов среди соотечественников? Мы и так слишком долго преклонялись перед всем иностранным, заморским да западным.

Пожилой мужчина, похожий на отставного военного, оторвал голову от разложенных на маленьком столике пергаментов. Вздохнул.

– Не там врагов ищем, любезнейший мэтр Абрельм, не там…

Волшебник хмыкнул. Он хоть и не отличался особым мастерством во владении Силой или чародейской мощью, но, подобно всем представителям этой братии, всегда был уверен в собственной правоте. И его дребезжащий голосок порой не давал покоя как советникам Дольбрайна по военным и гражданским делам, так и самому мэтру, который вздыхал, но терпел въедливого колдуна.

Вот и на этот раз мэтр Дольбрайн громко вздохнул, сунул закладку в книгу, которую читал перед этим. Обвел взглядом товарищей. Он до сих пор не мог поверить, что стал правителем пусть не всей Аксамалы, но немалой ее части: городок при Университете тонких наук, ремесленные и купеческие кварталы, несколько улиц, примыкающих к Клепсидральной площади, где стояли дома, принадлежавшие молодым и не слишком богатым дворянским родам.

Если бы год назад кто-то сказал мошеннику Берельму по кличке Ловкач, что ему будут подчиняться уважаемые солидные люди, а молодежь станет прислушиваться к каждому произнесенному им слову, он поднял бы болтуна на смех. Но однажды в грозовой летний вечер к нему явился представитель тайного сыска и сделал предложение, от которого Ловкач не смог отказаться. Сыщик хотел, чтобы Берельм сел в тюрьму, там втерся в доверие к вольнодумцам и заговорщикам, задержанным по разным причинам (зачастую надуманным за неимением лучшего), а потом выдал их властям и сыску. Для этого ему нужно было представиться заключенным мэтром Дольбрайном, известным философом и «гигантом мысли», как называли его соратники. Какая судьба постигла самого ученого, автора множества трактатов о взаимоотношениях правящей верхушки с работягами, жрецов с верующими, сыска и армии (служб, созданных для силового управления внутри государства) с гражданским населением, ни Берельм, ни сыщик Мастер не знали.

Попав в тюрьму, Ловкач честно отрабатывал обещание. Объявить его Дольбрайном постарались надзиратели, а ему осталось только изредка произносить с умным видом очевидные фразы, по большей части вытянутые из учения Триединого. Но со временем Берельм-Ловкач начал находить удовольствие в плетении словесной вязи, а живой ум и неплохое образование, полученное в детстве и отрочестве, позволило сделать речи убедительными и интересными для большинства молодых вольнодумцев. Да и «философ», сам того не замечая, проникся им же превозносимыми идеями: о равенстве и братстве, о справедливости и несправедливости, о сословиях, налогообложении, бесплатном образовании, праве на выбор вероисповедания, отношении к расам и нациям, населяющим Сасандру… С каждым днем он говорил все убедительнее и убедительнее, что не могло не сказаться на слушателях. Через месяц его боготворили в городской тюрьме Аксамалы, а на свободе гуляли слухи о великом вожде и учителе, способном дать народу новую цель и идею.

В ночь Огня и Стали, когда командующий гвардией генерал дель Погго начал зачистку Нижнего города от инакомыслящих, толпа восставших горожан, большей частью студентов и мещан, взяла штурмом Аксамалианскую тюрьму и вызволила Берельма. Ну, они-то думали, что мэтра Дольбрайна, «гиганта мысли и отца сасандрийского вольнодумства». Повстанцы освободили его и едва ли не силой заставили быть своим предводителем.

С тех пор прошло немало времени. Правительство, возглавляемое Дольбрайном, навело порядок на части Нижнего города – ведь Верхний все равно разрушили новоиспеченные чародеи, которые отчаянно сопротивлялись гвардии и жрецам и немало в том преуспели. Горожане получили подобие порядка – улицы патрулировали отряды студентов и ополченцев; грабителей и воров примерно наказывали на возведенном на Клепсидральной площади помосте; бордели и кабаки попали под жесткий надзор. Дольбрайн ввел распределение пищи поровну, согласно количеству домочадцев, для каждой семьи Аксамалы, всех мужчин обязал проводить три дня из десяти в самообороне. В настоящее время наибольшую опасность представляли выходцы из припортовых кварталов, известного сборищами нищих, бездельников и уголовного сброда – как мелких вроде карманников, так и промышляющих грабежами с убийством, которых собратья звали мокрушниками. С ними соратники Дольбрайна, называвшие себя «младоаксамалианцами», вели беспощадную борьбу.

Собственно, квартал, прилегающий к Университету тонких наук, оставался единственным островком спокойствия и благонадежности в бурном море взвихренной невзгодами Аксамалы. Относительным, конечно. Ведь все в мире относительно…

– Совершенно верно, мэтр Крюк, – одобрил пожилого вояку Дольбрайн. – Пора бы уже и прекратить искать виноватых. Не мы обрушили город в пучину безвластия, но нам его оттуда вытаскивать. Люди… Простые люди, наши с вами братья, смотрят на нас. Они ждут решительных действий, они жаждут улучшения жизни уже сейчас – дешевого и доступного хлеба, спокойствия на улицах города, надежды перезимовать без голода и революций… Но не стоит перекладывать вину за все, что творится в Аксамале, на каких-то выдуманных врагов. Например, на айшасианских шпионов… – Мэтр помолчал. – А профессор, сгребающий листья, возможно, сейчас полезнее для Аксамалы, чем профессор, составляющий сомнительные гороскопы. В наше время каждый должен задуматься – а что ты сделал для общества?

Гуран покачал головой. Он не часто возражал учителю, но…

– Профессор Гольбрайн составлял точные гороскопы, – сказал молодой человек. – Уж поверьте мне. Я слушал его лекции, немного умею применять полученные знания на практике…

– Я не спорю, – мягко прервал его Ловкач. – Иногда астрологические предсказания сбываются. Вернее, некоторые их части. Но это лишь подтверждает общее заблуждение. Люди, пытающиеся предсказать свою судьбу либо судьбу других людей, заранее обречены на провал. Жизнь многообразна и многогранна, любая мелочь влияет на нашу судьбу порой так же сильно, как и общегосударственные потрясения.

– Мэтр Дольбрайн прав, – проскрипел из угла чародей. – Собрался ты, к примеру, справить малую нужду, отошел в сторону… и получил черепицей, сорвавшейся с крыши, по голове. А возможен и прямо противоположный случай. Ты точно так же пошел справлять малую нужду за угол, а шайка грабителей, поджидавшая добычу в соседнем переулке, удовольствовалась другим прохожим…

Гуран развел руками:

– Возможно, вы и правы. Но мэтр профессор признан лучшим астрологом Сасандры.

– Пусть. Никто не отнимает его прав. – Дольбрайн поднял со стола сложенный вчетверо пергамент, развернул его, пробежал глазами, с недовольной гримасой отбросил в угол. – Но и привлекать его к нашему делу мы не будем. Ты уж прости… Но нет у меня веры в гороскопы. Верить нужно в себя, в свои силы, в Триединого, наконец, но не в расположение каких-то там светил.